Я опустил взгляд на ширинку, после чего поспешил отвести глаза от себя самого.
Привет, парень, – бородатый мужик рядом со мной сидел очень прямо.
Привет, – выпрямил спину я.
Не пишется, – сказал он.
Ты словно и не спрашиваешь, – сказал я.
Дружище, это словно рыбалка, – сказал он.
Иногда клев есть, а иногда его нет, – сказал он.
И что это значит? – спросил я.
Послушай, – сказал он терпеливо.
Я просто пытаюсь донести до тебя простейшую мысль о том, – сказал он.
Что, – развил он свою мысль.
Если тунец не идет в одном месте, надо сменить расположение лодки, – сказал он.
Тунец, – сказал я горько.
Я тунца видел только в банках, – сказал я.
И он ничем не отличался от салаки или кильки или любой другой рыбы, – перечислил я.
Сраной рыбы в масле, – вспомнил я сраные рыбные консервы.
Сынок, – сказал он.
Папа, – сказал я.
Нет, папа, это ты послушай, – сказал я.
Хорошо заливать сказки про тунца и море, когда ты живешь у моря и ловишь тунца, – сказал я.
Ты не зарабатывал себе на жизнь, и не знаешь, что такое каждый день тянуть лямку, – сказал я.
У тебя всегда была куча денег, – сказал я.
Выписать тебе чек? – сказал он он.
Как? – сказал я.
Ты же галлюцинация, – сказал я.
Сраная галлюцинация.
Полегче, сынок, – сказал он.
Папа, – сказал я.
Ты галлюцинация, – сказал я.
Потому что, – сказал я.
Пятьдесят три года назад ты поднялся на второй этаж своего дома, – сказал я.
И прострелил себе голову из ружья, – сказал я.
Нажав на курок пальцем ноги, – сказал я.
Кстати, – сказал я.
Мне всегда было интересно, как ты умудрился это сделать, – сказал я.
А ты попробуй, – сказал он.
Давай, – сказал он.
Я не удивлен, – сказал я.
Если к тебе приходит призрак, то он тянет тебя на тот свет, – сказал я.
С кем ты сейчас говоришь? – спросил бармен.
Неважно, – сказал я.
Плати, – сказал он.
Конечно, – сказал я.
Расплатился, и вышел. В магазинчике по соседству купил вина, пару литров всего, но крепкого, и пошел на кладбище. Местные попрошайки даже головы не подняли, когда меня увидели, так они ко мне привыкли за эти дни. А я шел, покусывая губы, и мечтал о женщине какой-нибудь.
Хэмингуэй семенил рядом.
Папа, – сказал я.
Перейди на широкий шаг, – сказал я.
Ты же мужчина, – сказал я.
Он улыбнулся мне и подмигнул. Я знал, что никакого Хэмингуэя рядом со мной нет и быть не может. В то же время он шел рядом. И не только он. С тех пор, как я проснулся с мертвой девушкой в постели, меня окружало множество людей, не видных никому больше, и не отражавшихся в зеркале. Что-то подобное я видел в фильме «Игры разума». Ну, если посмотреть правде в глаза, это была шизофрения. По крайней мере, я о таком читал. Историю женщины-шизофреника, которая каждое утро разговаривала с людьми, сидевшими вокруг ее кровати, и которых никто больше не видел. Она справилась с этим благодаря внутренним резервам своего организма. Сила воли. Сила.
Нужно ли говорить, что в себе я такой силы не чувствовал?
Так что, вместо того, чтобы прогнать мертвецов от себя, я разговаривал с ними.
И дальнейшие мои метаморфозы для меня никакой тайны не представляли. Я знал, что спустя некоторое время начну заговариваться, если уже не начал. Потом стану гримасничать. Затем перестану умываться и есть. Наконец, моя личность разрушится, и я даже поссать не смогу сам, потому что для этого нужно уметь вынуть конец из штанов, а потом сунуть обратно, стряхнув. Шизофреники кончают, сидя в темной комнате с мягкими стенами, в окружении призраков. Так что я ясно представлял себе, чем все для меня кончится.
Единственное, пожалуй, что связывало меня с миром живых людей, это страстное желание траха.
Женщины у меня сейчас не было, Рина мертва, и Люба мертва, и Юля далеко, – аж в 24 часах пути от меня, – и все они в том или ином смысле мертвы, все бросили меня, отбыли куда-то далеко, и я остался сам. С воспоминаниями о женщинах, которых имел, мог бы иметь, но не поимел (вот идиот) и мечтами о том, как бы их всех снова поиметь. Я хотел траха буквально до дрожи. С другой стороны, не было ли это одним из проявлений болезни? В конце концов, неестественно страстное желание трахаться тоже признак душевного расстройства. Я тешил себя надеждой, что это приапизм, а не шизофрения. Но вид мертвецов, окружавших меня с утра до вечера, разбивал эти надежды. Единственное, что могло бы спасти меня еще, – книги. Но и дар, словно сговорившись с женщинами, отказал мне.
Малыш, – сказал Хэм.
Езжай на море, отдохни, – сказал он.
А что, – сказал я.
Отдохнуть и искупаться, – сказал я.
В то время, как вокруг моего опечатанного дома, обложенного, как волк, колышутся флажки, – сказал я.
И мои покойники колышутся в подземных водах, – сказал я.
Мертвые цветки, – сказал я.
Мертвые цветы в водах любви, – сказал я.
Малыш, ты заговариваешься, – сказал он.
Разве это не свойственно таким как я, – сказал я.
Мертвые женщины, – горько сказал я.
Ну, это же ты их убил, – сказал он.
Т-с-с, – сказал я.
Это легавый их всех убил, – сказал я.
Роковая игра обстоятельств, – сказал я.
Будь проще, – сказал он.
Насколько, – сказал я.
Разберись с этим, – сказал он.
Оставь меня, пожалуйста, в покое, – сказал я.
Ты убедил легавых в том, что чист, – сказал он.
Теперь убеди в этом себя сам, – сказал он.
Ты не можешь поверить в то, что можно выйти сухим из воды, – сказал он.
Знаешь, ты не лучший советчик в этих делах, – сказал я.
Может, мы позовем Дойла? – спросил я.
Вместо этого рядом со мной зашагал Селин.
Ну и чего ты ждешь? – спросил он.
Уезжай, – сказал он, – бросай все и уезжай.
Купи билеты на самолет в Москву, сядь на поезд Кишинев-Москва, – сказал он.
Выйди в Тирасполе, пересядь на австрийский поезд, оттуда рвани в Черногорию, – сказал он.
А там вы выбор любое судно, и Африка, – сказал он.
Или Латинская Америка, – сказал он.
Будешь рыбаком в Парагвае, – сказал он.
Или на Филиппинах станешь туристов на лодках катать, – сказал он.
А то в Зимбабве в сторожах национального парка осядешь, – сказал он.
Стереть себя, стереть свою личность, – сказал он.
Что может быть прекраснее и безопаснее, – сказал он.
А местные легавые ищи тебя свищи, – сказал он.
Самое главное, ты сам себя – ищи свищи, – сказал он.
Я присел на скамейку и откупорил вино. Сорвался я на семьдесят третьем дне, кажется. И, с тех пор, все пью да пью. Глотнув, понял, что ничего общего с сигаретами у спиртного нет. И если бросить курить все-таки действительно можно, то пить – нет.
Никогда, малыш, – кивнул мне Хэм.
Я только отмахнулся.
Интересно, как там дом, подумал я. Вторую неделю я жил в однокомнатной квартире, которую купил тайком от Рины, чтобы приводить туда девушек, когда я приезжаю в Кишинев. Двери, помнил я, были закрыты на все замки, на окнах я опустил шторы. Об истории написали в газетах, но дело постарались замять, потому что в нем замешан легавый. Я чувствовал себя боксером, пропустившим пару ударов. Я занимался боксом и знаю, о чем говорю. У меня не было ни малейшего желания возвращаться в Городок и звонить в полицию с тем, чтобы получить право на дом.
Я знал, что всех их зарыли на кладбище при судебном морге. Я не собирался навещать могилы.
Я и так слишком долго видел их мертвыми.
Все это время в видел в воздухе силуэты трех женщин с почерневшими лицами и развевающимися волосами.
Моя любовница Люба, моя жена Рина, и девушка с разрезанным горлом, которую я нашел в своей постели утром.
Да, я разобрался со своей историей, но этого оказалось мало. Я убедил всех, – это оказалось проще простого, – что во всем виноват легавый. Пленка, на которой он с ружьем в руке заставлял меня рыть могилу, вышиб мозги Яне, и чудом меня не пристрелил, свидетельствовала в мою пользу неопровержимо..
Но я не убедил себя.
А мертвые мстят, знал я, и больше всего боялся того, что Рина обрушит свой гнев, свое мстительное раздражение, на Юлю. Рина всегда знала, куда бить. Я чувствовал – я это Знал – что если не разберусь с этой историей и в самом себе, нас с Юлей ждут неприятности. Нельзя зачинать в день аборта. Но я и представления не имел, как умилостивить покойников. Я начал пить, и разговаривать с мертвецами. Учитывая профиль моих занятий последние десять лет, почти все они были писателями. Все они давали мне плохие советы и пытались скрасить мой досуг, хотя я их об этом не просил. Я понимал, что это шизофрения – может быть, ее начало, – связанная с тем, что я слишком много думал о книгах. Будь я бывшим профессиональным боксером, моими галлюцинациями стали бы Марчиано и Фрезер. Нет, Формана я никогда не любил…
Селин смотрел на меня выжидающе.
Получается, – сказал я.
Я уеду и растворюсь, как соль в воде, – сказал я.
И, стало быть, я никогда не стану писателем, – сказал я.
Само собой, – сказал он.
На кой это тебе нужно? – спросил он.
Ничего другого я не умею, – сказал я.
Послушай, – сказал он.
Из-за женщины ты написал свою первую книгу, – сказал он.
И женщины же поставят в этом деле точку, – сказал он.
Я подержал вино во рту. Облизнул губы. Вкус вина напомнил мне горечь травы, я подумал о том, что нужно возвращаться в квартиру. Проспаться, выпить кофе, и начать хоть что-то Делать. Я противном случае я и правда закончу шизофреником, который приговорен к пожизненному заключению. Следовало решить, чего я хочу. Испытываю ли я угрызения совести? Я покопался в себе и честно ответил на этот вопрос.
Нет, – сказал я.
Молодец, – сказал со смехом Селин.
С Любой все получилось случайно, это была своего рода самозащита, – сказал я.
А Рина давно уже раздражала меня, – сказал я.