Знать, такой мне в том удел,
Что мне нужды издеваться,
Дрязги, вздор пустой болтать?
Я умею сам смеяться,
Только стоит лишь начать…
Но побеждали недруги: они голосили громче. Молодость, взахлёб уверенная в своей правоте, всегда жестока по отношению к отжившему. Даже прозвание «певец Фелицы» — некогда почётное — теперь означало «старый царедворец и льстец», не более. Повержен неистовый консерватор! Значит, теперь он ответит за всё.
Ростопчин писал в те дни Цицианову: «Державин сочинил прекрасные философические стихи, уподобляя жизнь дежурству, и видно, что прямо из генерал-прокурорского дома влез опять на Парнас. Опасно, чтоб там не прибил Аполлона и не обругал Муз».
Из множества эпиграмм на постаревшего льва (басня Крылова навеяна как раз «свержением» Державина) выделялась одна:
Когда тебе весы Фемида поручала,
Заплакала она, как будто предвещала,
Что верности вовек другим в них не видать:
Ты все их искривил, стараясь поправлять.
Этот упрёк не лишён здравого смысла, да и риторика изящна. Что и говорить, старания и благие намерения Державина в значительной степени оказались напрасными. Раздражение императора и быстрая отставка — вот неоспоримый результат его министерской карьеры. Обвинять в провалах недругов, кивать на неопытность и двуличие государя суть малодушие. Державин не сумел сработаться с хозяином земли Русской — а это самый настоящий провал. Но не забудем: многие его начинания закрепились в практике министерства и оказались благотворными.
ОТСТАВНОЙ ПОЭТ
Державин в отставке не чувствовал себя обессиленным стариком, он ещё способен трудиться от зари до зари. Но чем становиться третьестепенным политиком — уж лучше полностью посвятить себя литературе, просвещению, искусствам. И — ожидать реванша! В стихах у него получались убедительные «похвалы сельской жизни», но как нелегко примириться с крушением политических планов… Будучи министром, в минуты отдыха Державин вчитался в Макиавелли — и душа отторгла этого политического мыслителя:
Царей насмешник иль учитель
Великих иль постыдных дел!
Душ слабых, мелких обольститель,
Поди от нас, Махиавель!
Не надо нам твоих замашек,
Обманов тонких, хитростей…
В размышлениях Макиавелли Державин узрел идеологию своих гонителей — тех, кто не ценит в политике честность и верность… В отставке он дополнил стихи прозаическими набросками: «Не слушайте Махиавеля! Он бы вам сказал, что мнение честности может быть средством к достижению; но что самая честность есть препятство; что не можно удовлетвориться в людях иначе как наведши на них ужас. Да погибнет тысяча друзей, лишь бы только один враг умер. <…> Его политика не иное что как Злоба, приведённая в Систему». Своих неприятелей отставник считал и врагами добродетели. Да, он разочаровался в политике, и всё-таки она его манила. А о реванше Державин мечтал всё горячее.
Нередко Державин совершал попытки стихами вернуть доверие императора. К простой лести Александр привык, знал ей цену. Громоподобными одами его не растрогать. Екатерину в своё время пленила игривая, остроумная «Фелица». Державин решил «поиграть» с амурной темой:
Блещет Аттика женами,
Всех Аспазия милей:
Чёрными очей огнями,
Грудью пенною своей.
Удивляючи Афины,
Превосходит всех собой;
Взоры орли, души львины
Жжёт, как солнце, красотой.
Резвятся вокруг утехи,
Улыбается любовь,
Неги, радости и смехи
Плетеницы из цветов
На героев налагают
И влекут сердца к ней в плен;
Мудрецы по ней вздыхают,
И Перикл в неё влюблен.
Прозрачный намёк на открытый роман женатого императора с замужней дамой Марией Антоновной Нарышкиной.
Нарышкиной, пожалуй, могло не понравиться сравнение с древнегреческой гетерой. Но Александр в этой истории предстал в шлеме Перикла — и это не могло ему не польстить.
Нарышкина всех покоряла красотой и обаянием. «Разиня рот, стоял я перед её ложей и преглупым образом дивился её красоте, до того совершенной, что она казалась неестественною, невозможною; скажу только одно: в Петербурге, тогда изобиловавшем красавицами, она была гораздо лучше всех», — писал Вигель, эстет, решительно равнодушный к женскому полу. Что уж говорить о Державине! Он сразу разглядел и разгадал красавицу, с которой государь встречался демонстративно, не обращая внимания на богатое прошлое этой молодой женщины. Кто только не волочился за супругой покладистого и добродушного князя Дмитрия Львовича Нарышкина. Для юного великого князя Александра она сразу стала идеалом женственности. Но в те времена он не мог соперничать с Платоном Зубовым. В Петербурге царили свободные нравы, и фаворит императрицы имел право на любую фаворитку… Дмитрию Львовичу оставалось наслаждаться роговой музыкой, к которой он питал пристрастие. Рога можно было бы изобразить и на его гербе.
(В 1836 году друзья Пушкина получат пасквиль на поэта, в котором кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютером великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена.)
Для Державина Нарышкина стала очередным идеалом игривой женственности. Правда, в отличие от Перикла, Александр Павлович не порвал отношений с законной женой. Просто у царствующей четы перегорела юношеская любовь — и они перешли к свободным отношениям.
Любимые поэты Державина воспевали покой помещичьей сельской жизни. Теперь и он завершил суетное поприще политического деятеля.
Он мог поселиться в любой губернии Российской империи, но выбрал северный край, откуда «есть пошла русская земля», где правил когда-то князь Рюрик, где бунтовал Вадим Новгородский, где совсем ещё недавно горевал под надзором опальный Суворов. Суворова Державин не забывал, то и дело упоминал его в разговорах и стихах. Русь не с Петра Великого началась. И даже не с Ивана Великого. Славянские древности увлекали поэта: Державин воображал походы древних варягов во франкские края, писал о величии славянства, сетовал, что потомки забыли о подвигах далёких пращуров. И взял за правило каждое лето проводить на Новгородской земле, в гостях у Рюрика и Гостомысла. Когда Екатерина Великая соизволила написать историческую драму из жизни Рюрика — Державин оживился. В примечании к оде «На победы в Италии» (1799) он заявил: «По истории известно, что Рюрик завоевал Нант, Бурдо, Тур, Лимузен, Орлеан и по Сене был под Парижем…» Будоражили воображение и славянские корни германских земель…
Державин — человек не северный, волжанин. Но он полюбил Новгородскую землю, её прохладу и безлюдье. Это край успокоения, край сосредоточенной молитвы, «жёнино имение», как говаривал Гаврила Романович. Званку Державины купили в 1797-м, на приданое Дарьи Алексеевны. Одно досаждало: комары. Державин даже написал «Похвалу комару» — мудрёную и длинную ироническую оду, в которой есть строки, которые в наше время мало кто способен расшифровать. Например:
Попе — женских клок власов,
И Вольтер, я мню, в издевку
Величал простую девку,
Ломоносов — честь усов.
Если не знать, что Попе — это английский поэт Александр Поуп, многое может прийти в голову. А жену он потешал таким двустишием:
Здесь царство комарье,
Царица в нём Дарья.
Конечно, это про Званку.
Державин ушёл в отставку действительным тайным советником — то есть штатским генерал-аншефом. Штатских фельдмаршалов — действительных тайных советников первого класса — в истории Российской империи насчитывается всего лишь 13. Но титула он не получил — в отличие от многих царских фаворитов, некоторых полководцев и таких политиков, как Безбородко. Всю жизнь Державин, как акробат, ловил баланс между успешной карьерой и ощущением личной независимости. Министром финансов в их семье была Дарья Алексеевна — рачительная хозяйка, скуповатая, хотя не мелочная. Державин сбросил с плеч долой хозяйственные заботы и с наслаждением изображал легкомысленного мужа, подчиняющегося прихотям практичной супруги. Иногда они напоминали ещё не написанных «Старосветских помещиков». Так, право, удобнее. К тому же Державин — натура артистическая — любил домашние спектакли и, на потеху визитёрам, изображал то смиренного подкаблучника, то домашнего диктатора.
О праотцев моих и родших прах священный!
Я не принёс на гроб вам злата и сребра
И не размножил ваш собою род почтенный;
Винюсь: я жил, сколь мог, для общего добра.
Сегодня эти слова можно увидеть на могиле родителей поэта, в селе Егорьеве. Он обращался, конечно, к себе самому, но называется эта эпитафия «На гробы рода Державиных в Казанской губернии и уезде, в селе Егорьеве». Державин горько сожалел, что в семейном склепе никогда не будет его детей и внуков. И не склонятся они над могилами Державиных и сами не лягут сюда, когда придёт черёд…
В отставке Державин не раз пожалел о том, что Бог не наградил его потомством. Ни от Катерины Яковлевны, ни от Дарьи Алексеевны у него не было детей… Но Державин надеялся, что славная фамилия его сохранится! Выбор Державина пал на младшего племянника, Александра Николаевича Львова. Отставной министр предложил взаимовыгодный план: Александр Львов становится Львовым-Державиным, а после смерти Гаврилы Романовича и Дарьи Алексеевны получает в наследство все имения, все сокровища, накопленные знатным поэтом. Но Львов проявил то ли строптивость, то ли робость: «Я недостоин. Не такие нужны плечи, чтобы вынести на себе славное имя Державина!» Зная настойчивость Гаврилы Романовича, Львов сбежал (к счастью, не навсегда!) за границу.