Державин рассматривал ещё несколько кандидатур на усыновление. Увлекался, загорался. Свои интриги прилежно плела и супруга поэта. Она «лоббировала» интересы своих родственников — Львовых. А ведь были ещё и родственники Державиных — например Блудовы!
Старика это устраивало, но решение должен был принять государь! В прошении Державин перечислял свои заслуги и особо подчёркивал свой вклад в разработку соляного устава. Об этом в своих «Записках современника» рассказал Жихарев, сопроводив историю восклицанием: «Державин — и соляной устав!» Этот анекдот вспоминают, когда хотят поведать, что Державин недооценивал свою поэзию и переоценивал чиновничью службу. По-видимому, речь шла о державинском прожекте устава о содержании крымских соляных озёр. Державин тогда вступил в очередную схватку с молодыми друзьями императора — и победил, чем весьма гордился.
Так или иначе, но император отказал Державину в пустячной милости. Усыновление не состоялось. Почему Александр не проявил снисходительность к хлопотам бездетного старика? Он не забыл, как Державин обставил свою отставку, как отказался от жалованья. Знал государь и о том, что Державин перегибал палку, критикуя тильзитскую политику. Павел за обиды подвергал жестокой опале, а Александр просто становился чёрствым и необщительным — непробиваемо!
В последние месяцы службы кто только не интриговал против Державина?! Он не мог разобраться в хитросплетениях этой интриги, не мог точно установить — кто же действует против него? Старые недруги вроде Завадовского, молодые друзья императора, дельцы-евреи? Или всему виной — лицемерный характер государя, который сторонится опытных и прямодушных.
Но вот, например, Фёдор Васильевич Ростопчин. Его не назовёшь ни молодым радикалом, ни старым противником певца Фелицы. Ростопчин — один из идеологов русской партии, по убеждениям — почти шишковист. Остроумен, ловок. Как и Державин, начинал службу в Преображенском полку, потом участвовал в Рымникском сражении под командованием Суворова. Но военная карьера его не сложилась. Зато, войдя в доверие к Безбородко (снова совпадение с судьбой Державина!), он стал влиятельным дипломатом. Сделался любимцем великого князя, а потом и императора Павла, хотя не сочувствовал его пруссофилии. Шутник Ростопчин, как никто другой, умел влиять на Павла, смягчать его гнев. Но… ровно за три недели до гибели императора Ростопчин угодил в опалу. Навет на Ростопчина был частью заговора: императора изолировали от верных ему людей. Пожалуй, впервые Ростопчина обвели вокруг пальца — с тех пор он дул на воду, а для публики чередовал проявления осторожности с аттракционами дерзости. Ростопчин понимал, что репутация чудака и оригинала во многих отношениях удобна.
Но до чего же он двуличен, этот Ростопчин! Державину ведомо, что он заглазно высмеивал его министерскую политику.
Державина тянуло к старинным друзьям, он и с недругами не любил лицемерить, а уж перед друзьями являлся в домашнем халате. Жаль, что Капнист далече — но в письмах малороссийскому другу можно пооткровенничать:
«Благодарю, братец, за дружеское письмо. Не хотел было тебе писать, для того чтоб ты не подумал, что будучи генерал-прокурором не хотел из гордости, а теперь из подлости пишу. Но как хочешь, думай. Тогда при хлопотах надоел и досадил, как горькая редька; а теперь истинное усердие и забота твоя о мне требует, чтоб помирился и благодарил. Впрочем уведомление твоё о каверзах против меня мне не могло служить к пользе и отвратить интриги, возымевшие уже давно своё. Как бы я ни оправдался, всё должно было уступить домогательству и желанно самого Государя; но как уволен, слава Богу, без оскорбления, по моей просьбе и с милостью, то и дело тем кончилось, что я остаюсь здоров, спокоен и весел; а будучи в той должности, три болезни должен был перенесть и одну весьма опасную. Касательно обвинения меня, то оно неосновательно и неуспешно бы было, ежели бы и придраться захотели; ибо определение Сената подписано всемогущим Строгановым, вездесущим Козодавлевым и велемудрым Неплюевым, которые никаких более замечаний по делам не принимали; но как дело сие основано и на законах, то и опасаться мне нечего, тем паче что указ 1783 г. гласит только о переходе, разумеется, посполитых подданных, а не о казаках, которых права утверждены грамотами древних царей и новых императоров, а потому, кажется, и депутация ваша будет в дураках; но я это сужу по собственному своему уму, а как сделают, не знаю. Пребываю искренним и прежним другом».
В отставке Державин привычно утешался стихами:
Видел я себя стоящим
На высоком вдруг холму,
На плоды вдали глядящим,
На шумящу вблизь волну, —
И как будто в важном чине
Я носил на плечах холм.
Дальше: власти мне святые
Иго то велели несть,
Все венцы суля земные,
Титла, золото и честь.
«Нет! — восстал от сна глубока,
Я сказал им, — не хочу.
Не хочу моей свободы,
Совесть на мечты менять;
Гладки воды, коль погоды
Их не могут колебать.
Власть тогда моя высока,
Коль я власти не ищу».
В поэзии такие тезисы звучат убедительно, но как сложно самого себя научить радоваться отставной жизни.
Не то чтобы в оправдание, но в объяснение своему политическому краху Державин набросал очередную автоэпитафию:
Ареопагу был он громом многократно,
По смерти же его поставили кумир.
Вельможам вместе быть с ним было неприятно:
Не терпит правды мир.
Конечно, такие слова не пишут на надгробных плитах, но красноречие утешительно. Найдя удачную рифму, Державин приосанивался: ведь действительно Сенат не раз бросало в дрожь от его правдолюбия.
Тем временем герои басен Крылова азартно высмеивали суетливого самоуверенного старика — конечно, в их понимании непросвещённого, тёмного, сумасбродного. Чем больше ему припишешь пороков — тем легче клеймить.
ЮН ДУХОМ ПО ГРЕХАМ…
Имя этого древнегреческого поэта стало определением целого жанра. Что есть анакреонтика? Если в двух словах: седина в бороду — бес в ребро. Беззаботные шалости престарелого ловеласа. Как известно, из всех европейских языков Державин сносно знал немецкий. А немцы в середине XVIII века не на шутку увлеклись анакреонтикой.
Двуликий в своём прямодушии Державин ухитрялся чередовать стоицизм и эпикурейство. Отгремели пушки Екатерининского века. Недавним победителям казалось, что император Павел своим пруссачеством вытаптывает российскую славу. В политике задули новые ветры — и они не вдохновляли поэта… Именно так Державин шутливо объяснял свой поворот к анакреонтике.
Эту лёгкую фронду публика принимала с воодушевлением. Тут, конечно, скорее художественная правда, чем истина. Просто анакреонтика давно привлекала поэта и он искал повод, чтобы нырнуть в эту воду.
От «политической» поэзии Державин не отказался, но отныне и до последних дней он увлечённо писал анакреонтику.
Считается, что анакреонтический вирус Державин подхватил исключительно от немцев. Какое там! К тому времени в русской литературе возникла внятная анакреонтическая традиция, сложился канон лёгкой поэзии.
Вот едва ли не самые известные русские стихи времён молодости Державина:
Стремится дух воспеть картежного героя,
Который для игры лишил себя покоя;
Бессонницы, труда, и голоду, и слез,
И брани, и побой довольно перенес;
От самой младости в игре что обращался
И в знак достоинства венцом от карт венчался,
Сплетенным изо всех украшенных мастей,
Из вин и из жлудей, из бубен и червей.
Эти строки мог бы написать и Гаврила Романович — уж он знал о картёжных страстях лучше всех. Но сие — Василий Майков, поэт, который без лишнего смущения говорил о пустяках, о ходовых грешках… Правда, у Майкова в «низком жанре» невозможны были натурфилософские размышления.
В 1794 году Львов выпустил сборник «Стихотворения Анакреона Тийского» с предисловием и продуманными примечаниями. Кстати, и Василий Майков иногда принимался за комментарии к собственным стихам, хотя к началу XIX века его наследие подзабылось. Гаврила Романович Майкова читал внимательно и учился у него — в том числе и лёгкости слога, но свои упражнения в лёгком жанре до поры до времени скрывал от читательских глаз.
Львов, вживаясь в роль исследователя, по-новому интерпретировал образ Анакреона. Заслуга античного забавника, оказывается, не в том, что он ловко сочинял «любовные и пьянственные песни». Такого мнения об Анакреоне придерживался Сумароков, да и французские собратья не шли дальше подобных стереотипов. Львов же утверждал: Анакреон — философ, учитель жизни, в его стихах рассеяна «приятная философия, каждого человека состояние услаждающая». Он не только участвовал в оргиях при дворе тирана Поликрата, но и «смел советовать ему в делах государственных». Значит, Анакреон близок к просветительскому идеалу мудрого поэта, наставника правителей… А тут уж недалеко до сравнения с Вольтером или Дидро, да и до Державина рукой подать. Львов проповедовал убеждённо и потому убедительно, хотя в сохранившемся поэтическом наследии Анакреона (а тем более — его последователей) не сохранилось стихов нешаловливого содержания…
Львову пришлась по сердцу анакреонтическая философия жизни: он, на своё счастье, давно превратился в вышколенного лицемера. Бывал предприимчивым, бывал целеустремлённым, умело сотрудничал с Безбородко, делал карьеру, стал состоятельным человеком.
Державин всю жизнь мало-помалу писал анакреонтику. Но она стала для него главным жанром только, когда приблизилось его шестидесятилетие — по тем временам возраст мафусаилов. Конечно, и в те годы встречались почтенные старцы восьмидесяти лет — но Державин уже чувствовал приближение смерти, не мог отделаться от тревожных предчувствий. Вот тут-то и вспоминаются утраченные радости жизни… И хочется громче пропеть лебединую песню. Державин под старость лет бросался в жар любви не только в стихах. Он нуждался в женском внимании, в многозначительных улыбках и взглядах. Отныне ему мало было одной красавицы: подавай хоровод!