Все началось с Чайки.
Вы же знаете, что строку “В газетах писали, что ты идиотка, во всем виновата проклятая водка” из “Асфальта”, предложила именно Чайка. Ну так она в песне и осталась.
Году в 2003 группа готовилась к выступлению в “Юбилейном” – старинном спортивном комплексе у метро “Спортивная”. За день до того дома раздался звонок. Бодрый Чайкин голос произнес, что к концерту надо найти пару “надежных людей” из фанатов и несколько килограммов газет – чем больше, тем лучше. Будем готовить секретную “фишку”.
Людей «надежных» я на тот момент не имел, но за стенкой на работе сидела и обучалась в универе Марена, человек, ходивший на каждый концерт, то есть причастный и от Гавроша фанатеющий. Мне оставалось только постучать ей в Асю и попросить найти еще одного “надежного человека”. Также мы порешили, что каждый соберет столько газет, сколько сможет.
Я выгреб из дома все газеты, что были, попутно прошелся по почтовым ящикам всех соседей как своего так и других подъездов, чем избавил их от необходимости материться на “очередную рекламную макулатуру”.
На машине я объехал несколько друзей и родственников. Конечно, было жаль некоторых детей, которым так и не удалось победить в конкурсе по сбору макулатуры, к которому они готовились целый месяц, заботливо складывая газетка к газетке. Но их старания не пропали даром, а пошли на пользу, ведь искусство, особенно большое, всегда требует жертв.
В означенное время, около 13–00 мы пересеклись с Мареной и вторым “надежным человеком”, коим оказался некто Тоник, которого после этой истории я никогда не встречал. Тоник оказался щуплым человечком, фанатеющим от всех групп подряд и готовым легко вписаться в любую авантюру.
Марена тоже совершила маленький подвиг. Она подрабатывала в деканате соцфака Универа, что у Смольного. А за дверью у них были сложены килограммы заветных факультетских газет с ценными открытиями, а также мировыми и местными новостями из жизни социологов всех мастей. В нужный момент на факультете раздался звонок и декан был вынужден отойти “минут на 20 по неотложным делам”. Нам хватило и десяти для того, чтобы столь ценная подборка новостей социологической жизни оказалось в багажнике “Москвича”.
К 14–00 мы подъехали к черному входу “Юбилейного”, где нас ждала Чайка и мужчина средних лет, работающий в Юбилейном “по хозяйственной части”. Мужчина, представившийся Колей, выпучил глаза на наши килограммы макулатуры, пробормотал только:
– А точно все согласовано? – и удалился, получив утвердительный ответ Чайки о том, что согласовано все “на самом высоком уровне”. Судя по всему никакого “высокого уровня” не существовало, но Чайка имела за плечами такой опыт разруливания сложнейших и запутаннейших жизненных ситуаций, что позволяло ей в мгновение ока разрешать эти самые ситуации одним только уверенным видом и голосом, излучающим спокойствие и силу.
У Чайки были с собой заветные ключи от лестницы на крышу, по коей мы в течение часа и таскали нелегкие пачки.
“Фишка”, придуманная Чайкой, заключалась в том, чтобы нарвать газеты кусками определенного размера, а потом, в нужный момент они должны были начать падать на зрителей из-под потолка, легко планируя и плавно опускаясь на головы. Вспомнилась передача, в которой показали Гагарина, ехавшего на машине по Москве после полета. Документальные кадры с миллионами листовок вызывали состояние эйфории и как бы приобщали тебя к делам важным и даже где-то космическим. Мы согласились, что это будет мегакруто и приступили к разрыванию газетных листов на более мелкие части.
Вся процедура заняла часа четыре и оказалась более утомительной, чем казалось вначале.
Попутно мы смеялись над вычитываемыми новостями из жизни социологической и городской. С высоты нашего местонахождения данные новости казались чем-то маловажным.
Где-то часам к шести вечера мы почти закончили. Я решил заснять “действо” из зала на видео. Тоник и Марена остались наверху.
Условились, что как только начнет звучать “Рубеж” – Тоник с Мареной начнут бросать макулатуру с чердака через люк в потолке.
До поры до времени все шло по плану. Концерт продолжался своим чередом. Играли “Цунами”, публика бесновалась и принимала альбом на Ура. Наконец настал час Х. Я направил камеру под потолок и с него действительно планируя полетели куски газет. Зрители сначала ничего не заметили, но газеты, планируя достигли первых голов. Постепенно взгляды стали устремляться вверх. Люди стали тянуться, хватать газеты руками, зал взревел. Так продолжалось минуты две. Я наслаждался действом и причастностью к нему.
Как выяснилось впоследствии, девчонки подустали к концу и упустили несколько бумажных пачек, аккуратно перевязанных бечевой. Данные пачки благополучно были закиданы кусками газет и ждали своего рокового часа.
В какой-то момент куски бумаги стали крупнее и падать некоторые из них стали сначала быстрее, а потом еще быстрее и быстрее.
Видать, и сбрасывать бумагу девочкам было тяжело, а потому минут через 5 после начала “акции” они просто подталкивали ногами макулатуру к открытому люку, не заморачиваясь особенно на тему того, что там еще есть в куче.
Под конец полетели те самые пачки, и народ стал шарахаться со злосчастного места под люком.
В центре зала под люком образовался вакуум, люди стремились быстрее отпрыгнуть с роковой точки. Они наталкивались на других зрителей, толпа сгущалась у сцены, потом пружина выпрямлялась, и кого-то опять сносило к злосчастному месту под люком.
Мне стало страшно.
Только за день до того Гаврош заявила, что если кто-то погибнет на ее концерте, она больше не выйдет на сцену. Никогда.
Один крепкий мужчина, вырвался из толпы под сценой и метнулся к охранникам. Он ожесточенно что-то пытался доказать, размахивая руками и показывая вверх. Охранники только недоуменно пожали плечами и отправили его восвояси.
Пустое место под люком пульсировало, то расширяясь, то сжимаясь под наплывом новых тел. Куски газет и целые пачки плюхались тут и там, чудом избегая попадания в зрителей.
Рано или поздно, одна из пачек должна была в кого-то угодить, и тогда…
Я закрыл глаза, предчувствуя неминуемое. Прошло еще пару мгновений, и песня закончилась. Когда я снова рискнул взглянуть на происходящее, концерт продолжался, а с потолка плавно опускался последний газетный лист.
Макулатура закончилась.
До сих пор страшновато, вспоминая эту “акцию”.
Все-таки газеты не так уж безопасны, как кажется.
Чернышевский
Не они стоят слишком высоко,
А вы стоите слишком низко.
– Что делать? – кричал Саныч, бегая вокруг дерева.
– Не суетись – сейчас справимся. Сам виноват – не надо было окно оставлять открытым.
Егор одолжил на футбольном поле мяч и стал бегать под деревом, кидая мяч в Чернышевского, чтобы сбить его с ветки. Но попасть в Чернышевского он не мог. Все вышло намного хуже. Где-то на пятнадцатую попытку Егор решил, что надо бить по мячу ногой. Разбежавшись, он изо всей силы ударил подкинув по-вратарски мяч, тот поднялся на высоту третьего этажа, пролетев мимо ствола, и аккуратно высадил стекло в квартире, находящейся прямо над квартирой Саныча. Осколки со звоном посыпались вниз, предательски возвещая о свершившемся преступлении.
Через минуту из подъезда выскочил немалых размеров мужчина в тельняшке и шлепанцах. Он размахивал над головой разводным ключом и был исполнен решимости наказать обидчиков.
Егор сказал, что он заплатит в валюте вдвойне, вызывать милицию не надо, и отдал в залог свой паспорт.
Тогда Саныч взял у какого-то мальчика водяной пистолет. Егор раздобыл ведро, полное воды и стал обстреливать Чернышевского, с намерением сбить его с ветки струей воды. Но Чернышевский просто забрался по ветке еще выше.
Мимо проходила бабушка в коричневом плаще. Она сказала, что в деревне есть старое проверенное средство – надо облить ствол дерева валерьяной (но не менее трех банок), и тогда «он сам спустится, потому что это для него как водка». Я побежал за валерианой и купил в аптеке шесть банок.
Мы облили валерианой ствол, от земли и до той точки, куда только смогли достать. Через полчаса с окрестностей стали собираться родственники Чернышевского всех мастей – рыжие, пятнистые, полосатые, хвостатые и бесхвостые, одичавшие и не очень. Они орали и стремились вылизать и перегрызть ствол. Лишь Чернышевский неумолимо сидел на своем.
Кто-то из добрых соседей успел вызвать пожарников, которые приехали с мигалками. Они сказали, что мы все – идиоты, и зря отвлекаем серьезных людей своими идиотскими проблемами.
Мальчик в бейсболке, который наблюдал за нами уже минут пятнадцать сказал, что один раз у них из дома сбежал Рыжий, тогда они с родителями сделали так – привязали к веревке гаечный ключ, перекинули его через ветку, и так тряханули, что Рыжий свалился в руки папе. Главное в этом деле – стоять прямо под тем местом, где сидит Чернышевский, – уверенно сказал мальчик, представившись Колей.
Сосед отдал Егору свой ключ и побежал за веревкой. Через десять минут они привязали ключ к веревке. Егор зажал один конец, сосед размахнулся и швырнул ключ, но немного переборщил. Стальной разводной ключ, перелетев ветку, продолжил свой стремительный полет, и приземлился аккуратно на крышу стоящей невдалеке иномарки. Рев сигнализации возвестил о начале новой эры – эры Милосердия, которая наконец дала Чернышевскому свободу от непонятных людей, бегающих под деревом.
Потому что через пять минут во двор уже въезжала милиция, которую вызвал владелец иномарки…
Весь двор писал объяснительные, и за полночь мы наконец разошлись.
Через два месяца Чернышевский сам вернулся. Из чего мы сделали вывод, что порой лучше вообще ничего не делать, и все как-нибудь само разрешится. А также, если кто-то в чем-то и виноват, то это сам Чернышевский. Но он лишь урчал и лениво жмурился, лакая из блюдца свое молоко. Да и не такой уж он был стопроцентный Чернышевский. Ведь на груди у него был орден – большое белое пятно.