— Если бы ты не был половиной моего существа, моего мозга, я уничтожил бы тебя! — вскипел "террорист".
— Каждому свое, брат, — усмехнулся "сиплый". — Тебе доставляет удовольствие организовывать атомную войну, а мне больше по душе вино и женщины. В конце концов никто не заставлял тебя раздваиваться. Левое, эмоциональное полушарие нашего мозга, стало мной, а правое, логическое — тобой. В чем проблема, брат?
— Да, я согласился на разделение, — резко ответил "террорист". — Но сейчас мы должны снова воссоединиться. Смотри.
"Террорист" сорвал грязный коврик с полки, и детектив увидел миниатюрный прибор.
— Это пульт управления атомной ракетой. Чуваки думают, что она в их руках. Какие идиоты! Она управляется отсюда. Через несколько минут я запущу ее. Американцы ответят ударом на удар. Начнется атомная война. Брат, нам потребуются все наши способности — и логические и эмоциональные, чтобы управлять бойней. Мы должны воссоединиться.
— Хорошо, — согласился, подумав, "сиплый", — но обещай, как только мы сокрушим человеческую расу, ты снова выпустишь меня на волю.
— Клянусь тебе, брат! — торжественно ответил "террорист".
И тут в воздухе возникли эфемерные очертания двух полушарий головного мозга: левого, там, где стоял "сиплый", и правого, на месте "террориста". Между ними зажглось что-то изумрудное, похожее на елочную игрушку. Паря, как медузы на глубине, оба полушария двинулись к "изумруду", чтобы, достигнув его, слиться в единое могущественное существо.
Майк достал револьвер. Чуть дыша прицелился и нажал на спуск. "Елочная игрушка", как шаровая молния, принялась биться о стены. Майк выскочил из подвала. Увлекая за собой Элен, побежал прочь. Сзади раздался взрыв. В зареве полыхающей лачуги он увидел бегущих десантников и пошел им навстречу.
— Сколько времени, генерал? — освободившись из крепких дружеских объятий русских, спросил Майк.
— Половина двенадцатого, — ответил Кабан.
Дик Прустер бросил взгляд на пилотский хронометр.
— Половина двенадцатого, — удовлетворенно отметил он.
Атомный бомбардировщик вышел на цель в точно рассчитанное время. Еще немного — и все будет кончено. Дик повернул ручку приемника. В кабину ворвался ликующий голос американского диктора:
— "…Чувляндия обезврежена! Террористы арестованы!.." — кричал он на всю планету.
Повернув штурвал влево, Дик положил бомбардировщик на обратный курс. На выходе из виража он едва не столкнулся с кучкой облаков — удивительно правильной округлой формы, похожих на НЛО, покинутые своими обитателями. Теперь их было на одно больше. Подобно коням погибших рыцарей, они скорбно паслись на освещенном тусклой луной небосклоне.
— Матерь Божья!
Дик испуганно заморгал — ему показалось, что в одном из "облаков" он увидел открытый люк и ступени, ведущие внутрь. Бомбардировщик вдруг встал на дыбы. "Облако" рвануло его на себя, как скатерть с алюминиевыми мисками. Мимо пилотской кабины неслись обрывки плоскостей, лонжеронов, сплюснутые топливные баки. Влекомые сверхмощным притяжением, они летели навстречу своей гибели в самый центр "облака". Чудовищный взрыв потряс небеса и землю. Не стало ни самолета, ни "облака".
Это был НЛО графа д’Аршаньяка — последнего из участников вторжения, предпринятого инопланетянами в 199… году от Рождества Христова.
Нью-Йорк встретил своих избавителей цветами и фейерверком. Открытая машина с Майком и Элен, словно лодка, плыла по морю улыбок и оваций.
— Майк, они бы на сто процентов избрали тебя президентом Соединенных Штатов. Может быть, стоит подумать? — пошутила миссис Райт.
— Лучше быть хорошим сыщиком, чем плохим президентом, — в тон ей ответил Норман. — А кстати, Элен, вам не жаль пятидесяти тысяч и утраченной юбки Анжелики?
Вместо ответа, миссис Райт слегка приоткрыла свой атташе-кейс. В его глубине мелькнул клочок ткани, оторванный от пурпурной юбки Анжелики, и Норман почувствовал приятное возбуждение, как от выпитого бокала шампанского.
— Не считайте меня идиоткой, Майк, — усмехнулась Элен.
Магнитофонная кассета дернулась, остановилась. Не отрываясь от пишущей машинки, я заменил ее на другую…
Часть третья
IТени прошлого
— Сначала огонь оближет твои пятки. Потом поднимется выше и станет лизать твои гениталии. Это будет медленный, очень медленный огонь, дон Филиппо! Все удары шпаг, изведанные тобою за свою грешную жизнь, покажутся тебе комариными укусами в сравнении с той болью, которая тебя ждет. Нет ничего ужаснее, чем подобная казнь, и нет палачей опытнее, чем наши. — Голос судьи, поднимавшийся из подземелья его души, отвергшей свет и соблазны мирской жизни, умолк. Но его горящие глаза аскета все так же неистово сверкали, впиваясь в бледное лицо узника.
Дон Филиппо, красивый идальго с талией танцовщицы и кулаками молотобойца, понимал, что речь судьи — не всплеск слепой ярости импотента, возомнившего себя праведником, а начало изощренной пытки.
Слова были таким же страшным орудием, как раскаленные щипцы или тиски для размозжения костей. От них веяло жаром паленого человеческого мяса и ледяным холодом тайных захоронений. Дон Филиппо был не в силах отвести руку палача, но попытаться не слушать судью он мог.
Дон Филиппо перевел взгляд на зарешеченное окно темницы, где копошились голубки.
Почувствовав, что жертва ускользает, судья черным вороном кинулся к окну:
— Прочь, мерзкие птицы!
Голуби взмыли в напоенный ароматом спелых персиков воздух Кастилии, унося что-то золотистое, привязанное к лапкам. И узник проводил их тоскливым взглядом.
— Дон Филиппо. — Голос судьи стал неожиданно вкрадчивым, почти ласковым. Так молодая свинарка ласкает поросенка, которого предстоит зарезать. — Неужели тебе не хочется жить?
— Жизнь — дорогая штука, судья. Хватит ли у меня дукатов, чтобы выкупить ее у вас?
— Цена не велика, Дон Филиппо, отрекись от своих двух жен — от этих ведьм, помутивших твой разум, — и ты спасен.
— А что ждет их?
— Костер! Пусть ведьмы сгорят в огне! — Глаза судьи загорелись с новым неистовством.
— Я люблю обеих. Одну — черненькую и быструю, как крыло ласточки, и другую — пушистую и светленькую, как ее брюшко. Для того чтобы это понять, надо хоть что-то иметь в штанах, судья.
— Мерзкий многоженец! Ты!.. — Судья ошпарился собственной яростью, как повар опрокинутым кипятком. — Ты извращенец, нарушающий законы природы!
— Взгляните на эти растения, судья, — с улыбкой, пробужденной отчаянием, дон Филиппо указал на толстые, мучнистой белизны отростки, свесившиеся в келью. — Не так ли мужчина ищет чрево, способное произвести дитя его мечты? А что сталось бы с лошадиной породой, судья, если бы лучшего скакуна вели к одной и той же кобыле? Порода выродилась бы. Не ждет ли то же самое род людской, погрязший в единобрачии? Я специально говорю о лошадях, чтобы вам было понятнее.
— Гнусный выродок! — заскрипел зубами судья.
— Может быть, вы и правы. Новая любовь обычно затмевает старую, как восходящее солнце затмевает застоявшуюся луну. Но мне светят сразу два солнца — я полюбил вторую, не разлюбив первую. И почему, черт вас всех побери, человек, нашедший вторую жемчужину, должен вышвырнуть первую?
— А подумал ли ты, дон Филиппо, об этих бедняжках, твоих женушках. Как противно им делить тебя, похотливого пса?
— Не спорю, судья, кому-то это противно. Но мои возлюбленные неразлучны, как крылышки и грудка ласточки, и вряд ли вы найдете во всей Кастилии подруг, которые так нежно ворковали бы друг с другом, как они.
— Если бы ты, дон Филиппо, как другие почтенные люди, сделал одну из них любовницей, мы бы закрыли глаза на твои провинности.
— Нет, судья, я не отрекусь ни от одной из них. Можете меня сжечь или четвертовать, но обе они — мои законные жены. Я не куплю избавление ценой их мучений!
— Так воркуйте же на костре все трое!..
Судья не договорил. Его челюсть, выбитая рыцарской рукой дона Филиппо, отлетела в сторону. Из разверзшейся пасти посыпались металлические детальки, пружинки, какие-то диковинные штучки.
— Боже праведный! — ужаснулся узник.
— Пришел твой конец, несчастный. — Голос судьи проскрипел, как ржавый клинок на точиле.
— Проклятый колдун! — Дон Филиппо снова рванулся на врага, но на этот раз не застал его врасплох.
Во лбу судьи открылся третий глаз. Из него ударил изумрудный луч, и тотчас неведомая сила парализовала идальго. Он замер посреди комнаты, как статуя.
— Колдун! Ха-ха! — Судья окончательно пришел в себя. — Пройдут сотни лет, дон Филиппо, прежде чем люди научатся выговаривать слова "НЛО", "робот", "инопланетянин". Сейчас ты примешь смерть. Но прежде, по законам моей планеты, время на которой течет не так, как у вас, я обязан объявить причину, заставившую меня вынести этот приговор. Ты никогда не задумывался, дон Филиппо, почему многоженство есть на Ближнем Востоке, в Африке и нет, скажем, во Франции или Германии? Это моих рук дело. Я провожу гигантский эксперимент: юг я отдал многоженству, север — единобрачию. Когда мой опыт закончится, я буду владеть тайной человеческой расы. И горе тем, кто доживет до этого дня! Ты, дон Филиппо, едва не загубил опыт тем, что пытался утвердить многоженство на севере. Ты опасен для нас и будешь умерщвлен!
Судья поднял руку. На его пальце дон Филиппо заметил свой перстень в форме овечьего копытца, отнятый накануне тюремщиками.
Это было последнее, что увидел идальго. В следующую секунду его тело встряхнуло! Подобно извивающимся красным червям, из организма узника потек кровоточащий фарш его внутренностей.
Инопланетянин, брезгливо переступив через тело, вышел из камеры. На крепостной стене он остановился, напряженно всматриваясь вдаль. Но так и не рассмотрел того, что хотел.
Накренившись на свежем норд-осте, галион "Святой Павел" взял курс к берегам благословенной Америки, которая в те времена, подобно толстухе, лечащейся муравьиным ядом, охотно позволяла заползать на себя всяким насекомым, не очень-то интересуясь их прошлым. Тяжелый и опасный путь через океан, кишащий пиратами, служил им искуплением прежних грехов.