Когда он наконец остановился, мягко осев на пружинах, Майк ударом плеча распахнул склеившуюся дверь.
"Форд" стоял посреди огромной зеленой пещеры! Норман увидел застывшие в ужасе фигурки людей и гигантскую змею, которая тащила за ногу женщину, вцепившуюся в бампер заплывшей зеленой слизью машины. Это была Лиз Коннели!
Не раздумывая, Майк кинулся к гадине. Заметив его, чудовище оставило актрису. Она обвила шершавым хвостом бедро Нормана, пытаясь вывихнуть сустав, вцепившись беззубой пластинчатой пастью в шею детектива.
Пригнувшись, Майк запустил руку по самый локоть в пасть бестии и, ухватив ее горячий, мокрый язык, рванул его на себя! Жуткий звук, похожий на визг тормозов, потряс своды пещеры. Ударил фонтан отвратительной зеленой жижи.
Майк отшвырнул вырванный язык чудовища, и тут стены пещеры раздвинулись. Вспыхнул забытый и радостный, словно воспоминание детства, дневной свет… Фигура "режиссера" медленно и зловеще, точно палач к эшафоту, приближалась к Норману.
— Как ты посмел, мразь! — Инопланетянин остановился у бездыханной рептилии. — Ты убил змея, доставленного сюда за миллионы световых лет! За это ты будешь умерщвлен!
Инопланетянин нацелил револьвер в лоб Нормана, с садистским интересом наблюдая за выражением его лица. Но оно было презрительным и непроницаемым.
— Подойди, — приказал он Лиз Коннели. — Его убьешь ты!
Актриса взяла оружие из рук инопланетянина и, зная, что исполняет самую важную в своей жизни роль, направилась к Норману.
— Держи! — неожиданно крикнула она и кинула револьвер детективу.
Норман поймал его на лету. В то же мгновение во лбу инопланетянина открылся третий глаз, готовый извергнуть смертоносный луч. Но секундой раньше Майк нажал на спуск. Пуля вдребезги разнесла третий глаз Гонзалеса.
Склонившись над упавшим киборгом, Майк снял с его пальца золотой перстень в форме овечьего копытца.
— Я отомстил за вас, девчонки, — прошептал Норман.
Войдя в кабинет главного редактора "Нью-Йорк пресс", фотокор Джимми Смит развязно закинул в свой лягушачий рот ананасовую жвачку — он знал себе цену.
— Какие проблемы, босс? — спросил он главного редактора тоном начальника, одалживающего десятку шоферу.
Это был имидж крутого журналиста, необходимого газете больше, чем она ему.
— Для начала выплюнь резинку, Джимми, чтобы тебе не пришлось ее проглотить. — Взгляд шефа не предвещал ничего хорошего.
— Вы хотите сказать, сэр, что я уволен? — спросил Джимми дрогнувшим голосом, при этом его имидж съежился до размеров сдутого воздушного шарика.
— Ты угадал, Джимми, — утвердительно кивнул главный.
— Все из-за той фотографии, где начальник полиции лакает пиво?
— Да. Мы выставили его дураком, а он провел блестящую операцию, освободил Лиз Коннели и всех остальных. Его даже представили к награде. Мне жаль, Джимми. Пойми, это вынужденное решение…
Выйдя на улицу, безработный Джимми Смит увидел полицейскую машину и сидящего в ней Морли.
— Иди сюда, парень, — поманил газетчика начальник полиции. — Почему бы тебе не стать полицейским фотографом? Садись в машину и расскажи, сукин сын, как тебе удалось сделать этот снимок?
— Слушаюсь, сэр, — просиял Джимми.
Шел дождь. Глухая ночь обезлюдела улицы Нью-Йорка, словно средневековая чума. Нахлобучив шляпу на самые глаза, Майк шел к дому Гонзалеса навстречу воспоминаниям, сладким и мучительным, как слезы любви.
"О мотыльки, трогательные полночные танцовщицы в плащах из серебристой лунной пыли, даже вам дается для любви целая ночь! Почему же моей любви были отпущены лишь считанные мгновения?"
Остановившись на краю лужи, он долго всматривался в нее, надеясь различить любимые черты. Но тщетно. Толпа ушла за другими кумирами, забыв Эстер и Марианну. И не нашлось даже десятка тех, кто помнил бы о них в этот час.
Тогда Майк опустился на колени и бросил в воду золотой перстень в форме овечьего копытца:
— Прощайте, девочки, я люблю вас обеих, вопреки ханжеству этого не лучшего из миров.
— Помни нас, любимый, — прошептала вода.
Очередной звонок Доры был каким-то зловещим.
— У вас все в порядке? — странно осведомилась она.
— Более чем. У меня осталось всего две необработанных кассеты. Думаю, теперь ничто не в силах помешать мне завершить роман.
— На вашем месте я не была бы так самоуверенна, Вилли.
— Хорошо, когда есть кому о тебе позаботиться. Но плохо, когда забота становится навязчивой, — буркнул я и раздраженно повесил трубку.
Взял с полки предпоследнюю кассету…
IVГенерал Стернин
Ночное небо было непроницаемо, черно и отвратительно. Тот, кому предстояло стать героем Бродвея, задрал морду, посеребренную ледяными чешуйками и оттого похожую на небритую рожу старого гангстера, и над заснеженной русской равниной раздался его жуткий вой. То была песнь висельников и бродячих волков, всех неприкаянных душ, не смеющих потревожить имя Божье и потому возносящих свою молитву к дьяволу.
Прервавшись на высокой ноте, он посмотрел туда, где, подобно ящерице, пробирающейся между черной крышкой гроба и белым саваном покойника, пассажирский поезд дерзко отслаивал ночную тьму от белого полога снегов.
Вагон-ресторан, прицепленный в конце поезда, дергался и юлил. При каждом толчке поезда ложка в хрустальном стакане кандидата в президенты России генерала Стернина вздрагивала, точно язычок вечевого колокола, придавая его словам мрачное мистическое звучание:
— Хищный ястреб уже в воздухе, и жадное воронье летит вслед за ним доклевывать бездыханное тело России. Богатейшая страна мира побирается, словно нищенка. Красивые девушки уезжают в Америку проститутками, а парни торгуют матрешками! За доллары люди продают честь и совесть! Кто сделал Россию всемирной проституткой? Кто вывернул ее карманы, и толкнул на панель? — Генерал повернулся к собеседнику благообразным волевым лицом и посмотрел на него взглядом полицейского, разговаривающего из седла мощного мотоцикла с провинившимся пешеходом. — Я вам скажу кто — спекулянты, воры и взяточники!
— Я слышал, генерал, если вы придете к власти, больше не будет тюрем? — Собеседник Стернина — мордастый крепыш в кожанке с выступающими скулами потенциального убийцы — посмотрел на генерала, как голодный на фокусника, собирающегося вытащить из цилиндра жареного кролика.
Но вместо кролика фокусник извлек гремучую змею.
— Да, тюрем больше не будет, — произнес генерал, — нашим кодексом будет "Русская правда": за первое преступление — долой левую руку, за второе — правую. И никаких тюрем.
— К-ха-к-ха-к-ха! — закашлялся собеседник Стернина, подавившись куском пряной осетрины.
— Сегодня грабить и спекулировать выгоднее, чем работать, — продолжил генерал. — Завтра это станет невозможно. Люди начнут трудиться, и вы не узнаете Россию.
По мере того как генерал разворачивал свою предвыборную кампанию, лицо его попутчика все больше напоминало морду пса, у которого слишком долго крутили перед носом плеткой. Его глаза поблескивали недобрыми огоньками, а напряженные губы едва скрывали злобный оскал. Этот заурядный мафиози по кличке Боб Шкворень вдруг отчетливо понял, какую грозную опасность представляет генерал для всего преступного сообщества и для него лично. Продолжая преданно Смотреть в глаза Стернину, он нащупал в кармане рукоятку ножа…
Тот, кому предстояло стать Героем Бродвея, с трудом поднял свое тяжелое тело, налитое кровью, точно иранский бурдюк с вином. С тех пор как во время аварии под Тобольском он получил огромную дозу радиации, в его организме буквально бурлили кроветворные органы. Он чувствовал себя так, словно ему вместо клизмы вставили пожарный брандспойт и до отказа отвернули кран. Обилие крови приводило его в неистовство. Оно распирало его изнутри, угрожая взорвать. Из разбухших десен постоянно сочилась кровь.
Глядя сквозь красную пелену, застилавшую глаза, на проносившийся поезд, он с удивлением увидел, как от последнего вагона отделились две слипшиеся, словно мухи, фигурки и полетели под откос, подминая мягкую снежную перину…
Увидев выброшенную вперед руку с ножом, генерал Стернин усмехнулся ленивой улыбкой опытного бойца. В следующую секунду нож мафиози нырнул в снег буднично и неэффектно, словно зубочистка, вывалившаяся из дырявого кармана. И тотчас лицо бандита исказила гримаса ужаса. Однако испугала его не ловкость Стернина. Глядя куда-то мимо противника, он попятился. Генерал обернулся и увидел огромную кровавую пасть.
Отбросив тело генерала, волк кинулся за убегающим Шкворнем. Повалив, он прижал его своей огромной тушей к земле. Противная шерсть забила рот и нос, мешая дышать. Пытаясь глотнуть воздуха, Шкворень всосал что-то горячее. Это были соски зверя, разбухшие от крови. Шкворень потянул в себя жаркую волчью кровь, чувствуя, как наливаются невиданной силой мышцы, как загораются лютой злобой глаза. Радиоактивная кровь зверя наделила его сверхъестественной силой и властью вожака стаи. Еще не понимая этого и изумляясь произошедшей с ним перемене, Шкворень одной рукой легко поднял за шкирку гигантского волка и шмякнул его об землю. Жалобно заскулив, тот, кому предстояло стать героем Бродвея, подполз к мафиози и преданно лизнул ему сапог.
Прошли годы…
— Русские едут! — Мечтатель Хью вдохнул дымок от автобуса с русскими туристами так, словно это было облачко, выпорхнувшее из рая.
Русские продавали рубли по восемь тысяч долларов за штуку, это было чертовски выгодно. В крайнем случае у них можно было по дешевке купить раздевающие очки, позволяющие увидеть любую женщину совершенно голой, или еще какие-нибудь новомодные русские штучки. Между тем автобусы, прибывшие из аэропорта Кеннеди, остановились у отеля "Пенинсула" на Пятой авеню. Их двери распахнулись, точно врата Эдема, и запах легких денег заставил тревожно забиться сердца уличных Робин Гудов.
Проныра Гарри и еще целая свора нью-йоркских фарцовщиков кинулась к автобусам.