Медленно, как в грошовом театре, поднялся занавес. "Черт меня побери, Хью, это же настоящий снег! Никогда не видел столько снега!" Проныра Гарри разинул рот и, расплющив свой негритянский нос о бронестекло, уставился на открывшуюся картину.
Снег искрился как капли дождя на крышах нью-йоркских автомобилей. Легкая поземка сметала миллионы этих искорок в причудливые сугробы в самом центре изнывающего от жары Нью-Йорка.
— Вот он, вот он! — заволновалась толпа зевак.
— Эй, мистер, из-за вас мне просто ни черта не видно. — Мечтатель Хью привстал на цыпочках, пытаясь выглянуть из-за спины высокого джентльмена в шляпе, надвинутой на глаза, стоявшего рядом со светловолосой девушкой. И тут он увидел Героя Бродвея. Огромный монстр, лишь отдаленно напоминавший волка, опустив голову, медленно шел по сугробам, а навстречу ему, ощерившись для последней схватки, скакал отважный волкодав, верный собачьей клятве предков.
— Один против тысячи! — загалдели уличные букмекеры.
То, что произошло дальше, было безусловно не для слабонервных.
— Идем отсюда, Хью, пока меня не вырвало. — Проныра Гарри повернулся и чуть не бегом направился к ближайшей урне, где уже собралась изрядная очередь из недавних зрителей.
Но не успел он дойти, как в здании представительства открылась неприметная дверь, и на пороге появился подвыпивший русский.
— Добро пожаловать, джентльмены! — радушным жестом он пригласил приятелей пройти. — Для таких парней, как вы, у нас всегда найдется стаканчик виски.
— Мистер, не вы ли подарили мне дистанционную пощечину? — Проныра Гарри расплылся застенчивой улыбкой школяра, приглашенного в пивную директором колледжа.
Высокий джентльмен, мешавший Хью, снял шляпу, открыв кудрявые темные волосы, зеленые глаза и гордый красивый профиль, хорошо знакомый многим из тех, кто был не в ладах с законом. Скомкав шляпу, Майк Норман молча смотрел на подавленную и притихшую Аню.
— Они не жалеют даже зверей, — прошептала девушка.
— Энн, что значит это еженедельное представление? Оно что, должно подчеркнуть мощь и величие России?
— Видишь ли, Майк, в России очень долго вместо "господин" люди говорили "товарищ". Но теперь там другая система обращений, заимствованная у нацистов. Во главе фашистского рейха стоял фюрер — вождь, за ним шли вожди помельче — штандартенфюрер, оберштурмбанфюрер… и самую последнюю ступеньку занимал югендфюрер, то есть вождь малолеток, вожатый. То же самое у нас — главный мафиози, стоящий у власти, это Волк, ниже его — Волчара, потом Волчище… Волчишко. Герой Бродвея — символ, олицетворяющий силу и власть нашего фюрера, главного Волка.
— Кто он, Энн?
— Этого не знает никто, кроме его ближайшего окружения.
— И ты не побоялась всех этих хищников, Энн, ты решила драться?
— Я не одна, Майк. Люди работают по четырнадцать часов за гроши, нет ни свободы совести, ни свободы слова, мой народ стоит на коленях, но кто-то ведь должен первым поднять голову!
— Хотите промочить горло, мистер?
Норман обернулся. Около него стоял невзрачный, как платяная моль, человек с фляжкой, видимо из завсегдатаев.
— Благодарю вас, нет, — рассеянно ответил детектив.
— Жаль беднягу Рэкса. Так звали погибшего сегодня волкодава, — пояснил человек-моль.
— В самом деле? — Майк затаил дыхание.
— Да, теперь у них осталось всего три волкодава — Александр Македонский, Цезарь и Наполеон.
— Если я вас правильно понял, скоро будет сожран последний волкодав? — переспросил Норман, стараясь скрыть охватившее его волнение. Шифровка агента, казавшаяся бредом, приобрела вдруг определенность и смысл.
— Да, мистер, через две-три недели эта бестия оставит Америку без волкодавов.
"Покушение на президента состоится, когда будет сожран последний волкодав". Значит, до преступления осталось две, максимум три недели.
— Идем, Энн, судьбы твоей и моей родины сейчас в наших руках, мы разыщем пропавшего агента, чего бы нам это ни стоило!
Под крылом самолета простиралась щедрая земля России, которая теперь подобно застоявшемуся коню бешено рвалась вперед.
Любуясь профилем спящей в соседнем кресле Ани, Майк размышлял о своей незатейливой жизни донжуана. Кажется, впервые он с благодарностью думал о Господе за то, что он наделил его душою. Сейчас Майку хотелось быть не простым человеком, а поэтом, чтобы рассказать ей о своих чувствах…
— Наш самолет совершает посадку в аэропорту Санкт-Петербурга. Прошу пристегнуть ремни, — миловидная русская стюардесса с эмблемой в виде волчьей пасти на форменной пилотке прервала размышления Нормана.
— Позволь, я поухаживаю, Энн. — Детектив бережно застегнул ремень на тонкой талии девушки.
Город, в котором Майк не был несколько лет, изменился до неузнаваемости. Пропали кооперативные ларьки, назойливо обступавшие станции метро. Зато на каждом углу появились молодчики в черной униформе с нарукавными повязками, украшенными изображением волчьей морды. Сжимая короткоствольные автоматы, они хмуро поглядывали на редких прохожих.
С улиц исчезла автомобильная мелочь — "Лады", "тойоты", "форды" — простым людям было запрещено иметь машины. Лишь изредка бесшумно проносились новейшие черные "Волги" волчар — воплощение технического прогресса и совершенства.
— Пожалуй, здесь у нас меньше шансов попасть под машину, чем в Нью-Йорке, — пошутил Норман. Но его шутка не была принята.
— Я не знаю, что ты сделаешь, Майк, — Аня взглянула на детектива с доверчивостью ребенка, смотрящего на Санта-Клауса, — но если все, что я читала о тебе, — правда, то к вечеру ты найдешь пропавшего агента.
В сиянии прекрасных глаз мелькнуло розовое облачко надежды, и Норман с веселой отвагой канатоходца решил пройти по проволоке самоутверждения.
— Я сделаю это не для России и не для Америки, а для тебя одной, Энн. Для профессионала моего класса это раз плюнуть, — сказал Майк, дерзко искушая судьбу.
— Глупый. — Аня шутливо потрепала его по волосам, и ледяная стена разницы в возрасте, растаяв, тонкой струйкой стекла к их ногам. Так порой искренний порыв сближает больше, чем годы терпеливого ухаживания.
К вечеру Майк вернулся на конспиративную квартиру русских повстанцев со сдержанной улыбкой победителя.
— Энн, агент упрятан в Михайловский замок, — как о чем-то само собой разумеющемся сказал он.
— О Майк! — Аня повисла на шее Нормана, осыпая его звонкими поцелуями.
— Энн! — Теряя голову, Майк целовал глаза, губки и миленькие щечки Ани.
— Майк! Я полюбила тебя задолго до нашей встречи. Я восхищалась твоим благородством и мужеством, утонченностью души. Я собирала твои фотографии из газет. Я приехала в Штаты с тайной мечтой увидеть тебя. Как ты красив! Неужели ты мой, Майк?!
— Неужели ты моя, Энн?!
Майк взял девушку на руки бережнее, чем берут мотылька, и погрузился в тепло русской перины. А когда в белоснежной пене сверкнула голенькая ножка, Норман, прерывисто дыша, коснулся ее губ и замер вдруг, не решаясь совершить святотатство.
— Энн, — прошептал срывающимся голосом Майк, — в этих кружевах ты как Афродита, вышедшая из морской пены! Ты так прекрасна, что у меня слезы наворачиваются на глаза от счастья! Ты так юна, Энн! Я боготворю тебя!
Майк вопросительно поцеловал грудку девушки.
— Да-да! — Екнуло сердечко на языке влюбленных. И Майк слился с прекрасной нимфой в нежное и трепетное существо.
— Майк, клянусь любить тебя всю жизнь! — прошептала, сотрясаясь от страсти, Энн…
Когда все было кончено, помрачневший Майк отвернулся от девушки. На его лице появилось разочарование взломщика, вскрывшего пустой сейф.
— Ты так юна и ты недевственна, Энн!
С болью за раздавленного мотылька Норман разжал объятия.
Михайловский замок величественной громадой возвышался над окрестностями. Воздвигнутый по высочайшему повелению императора Павла Первого, он стал местом его ужасной гибели. Теперь над башнями замка развевался черный флаг с волчьей пастью — здесь была резиденция новых правителей России.
В ночной тиши, неподалеку от замка, кучка русских повстанцев, распустив полы одежды, тесным кругом обступили горелку, не позволяя проблескам огня вырваться наружу. Жадно ловя каждый шорох предательской ночи, они тревожно озирались, словно огнепоклонники, скрывающиеся от стражи. А над их головами все увереннее и туже надувалось черное брюхо аэростата.
— Пора, Майк. — Эдуард Соколов, командор русских, положил на плечо Нормана крепкую руку. — Любой из нас готов сделать это вместо тебя, но не у любого получится. Эти люди — учителя, журналисты, инженеры, а не воины.
— Однако они соорудили неплохой летательный аппарат. — Норман пристегнулся к стропе аэростата. — Эдди, позови Аню, и дайте нам попрощаться, — попросил он. — Энн, — начал неуверенно Майк, — не могу сказать, что у меня никогда не было девственниц, но сейчас я отдал бы их всех за то, чтобы я у тебя был первым. Это не каприз, Энн. Даже самая красивая женщина не может дать больше того, что она имеет, и лишь девушка может дать больше…
— Если бы ты любил меня, Майк, ты не говорил бы так. — Уязвленное достоинство сверкнуло в глазах Ани.
— Если бы не любил, меня бы это не ранило. Прощай, Энн, и, что бы со мной ни случилось, знай, я никого не любил так, как люблю тебя, люблю, несмотря ни на что!
— Прощайте, друзья. — Взмахнув рукой, детектив рассек канат, и аэростат рванулся в черное, как судьба России, небо Санкт-Петербурга.
— И когда шлем мой снимут
И кровь потечет по плечу,
Я, умирая, тихо
Имя твое прошепчу, —
донеслись до провожающих берущие за душу слова старой каскадерской песни, которую пел Майк.
— Кто дал Норману виски? — пошутил кто-то из русских, но никто не засмеялся, а лишь надменная тишина имперских улиц сдержанно аплодировала детективу.
Оказавшись над крышей замка, Норман бросил якорь-присоску. Аэростат дернулся и застыл в воздухе. По натянутому как струна тросу Майк большим черным пауком стремительно скользнул вниз. Ступив на кровлю, он выпрямился во весь рост — прекрасный и грозный, словно волкодав, ощерившийся для последней схватки. Любовь, ревность, страх и боль — все отступило назад, как это бывает у каскадеров перед трюком. Осталось только победить или умереть.