Но дальше была ещё одна дверь. На этот раз высокая – примерно в полтора Лениных роста, белая, с круглой стеклянной ручкой. «Обалдеть!» – выдохнула Лена, на мгновение засомневалась, а потом взялась за эту тёплую ручку, повернула её до щелчка, словно знала заранее, что делать, и толкнула от себя.
Дверь распахнулась так стремительно, будто её выбили ногой. И в ту же секунду Лену ударил в лицо огромный раскалённый кулак – жар, плотный поток обжигающего воздуха. Она задохнулась, зажмурилась, за веками взорвались алые пятна. Лена судорожно вцепилась рукой в дверной косяк, пытаясь снова дышать. Из глаз потекло. Утёрла слёзы другой рукой, чувствуя, как кожу покалывают мелкие острые песчинки. Только за дверью не было песка. Там было небо.
Лена стояла на возвышении, и небо, казалось, накрывало куполом огромную беспредельную пустошь. Вверху и со всех сторон – только небо. Внизу тоже оно – лежащее синими полосами на бескрайнем, совершенно плоском снежном поле. Небо лежало… отражалось? Снег искрился на солнце, слепил, заставлял щуриться. А ещё ветер. Полотно двери скрипело и раскачивалось, когда невыносимо жаркие порывы отбрасывали назад Ленины волосы, швыряли в лицо песок. Или льдинки? Лена облизнула губы. Соль?
«Господи, это другая планета, но это невозможно, дико, это бред, бред!»
Ветер снова ударил, хлестнул колким крошевом. Лена вскрикнула, прикрылась руками, оступилась и полетела спиной на узкие железные ступени. Она почти услышала хруст ломающихся позвонков, но лишь мягко кувыркнулась и осталась лежать на боку – сжавшись в комок и часто дыша.
Никакого жаркого ветра. Никакого солнца. Прохлада, темнота и деревянная половица под щекой. И всё же Лена не решалась пошевелиться. Сердце колотилось в животе, а в голове билась единственная мысль: «Что это было? Что это было? Чтоэтобылочтоэтобылочтоэтобыло???» До того громко, оглушительно громко, что смех Лена услышала не сразу. Нет, не так – не сразу поняла, что рядом кто-то смеётся.
Лена не двигалась, надеясь, что морок вот-вот рассеется, но смех всё длился и длился. Мелодичный, приятный, девичий. Что ж, можно и посмотреть. Лена приготовилась к сильной боли и медленно повернулась. Боли не было. Привстала, подняла голову.
Голодная девочка стояла напротив окна тёти Рузы в пятне зыбкого кухонного света.
– Эй, – прохрипела Лена и закашлялась.
Девочка перестала смеяться.
– Эй, ты, – в этот раз голос не сорвался, Лена кашлянула лишь раз. – Что это было? Не галлюцинация, да? И не другая планета?
Девочка снова засмеялась и пошла прочь. Шаг, второй, третий, и её не стало. Исчезла. Растворилась. А Лена всё стояла на четвереньках и трясла головой. С волос сыпались крупинки соли.
Она пролежала в постели до обеда, и не было силы, способной её поднять. Даже тётя Руза не смогла, хоть и пыталась. «Только бы не грипп», – сказала Марина.
Лена плавала в вязкой дремоте, а Марина время от времени щупала её лоб – неизменно прохладный. Вирусы ни при чём, виновата бессонная ночь, жажда, которая без конца заставляла Лену вставать и ходить в кухню за водой. Саднящие обветренные губы оставались солёными, сколько Лена их ни облизывала. А стоило закрыть глаза, за веками расцветали алые всполохи.
Ближе к рассвету Лена заставила себя выйти на галерею. Тётка снова оказалась права, поднялся ветер, но обжигал он не зноем, а лютым арктическим холодом. Дрожа и клацая зубами, Лена опасливо приблизилась к журнальному столику. Воровато оглянулась, ожидая увидеть голодную девочку, или длинного Ваню, или дядьку Курбана во главе толпы разгневанных жильцов, но галерея была пустой и тёмной. Только тополь шумел ветвями да дребезжала хлипкая водосточная труба на углу. «Не выдумывай, все спят», – шепнул внутренний голос. И он же повторил «не выдумывай», когда Лена приклеилась взглядом к широким листам фанеры, аккуратно прислонённым к стене. Никто их не трогал, никто за них не заглядывал. И нет там никакой дверки.
Лена не стала проверять. Она будет думать, что нет. Ляжет и спокойно уснёт. Вот так.
И она уснула, провалилась во тьму, выпала из жизни, вырубилась.
И пролежала в постели до обеда.
Ослабевшая и отупевшая от беспокойной ночи Лена вышла из ванной в тот миг, когда женщина в длинных тёмных одёжках входила в комнату тёти Рузы. Тётя метнулась вбок, прикрыла женщину собой, сверкнула чёрными глазами и прошипела:
– Твои в магазин пошли. Сама тут разбирайся. Не шуми и ко мне не суйся, ясно?
Лена кивнула. А Руза быстро оглядела её, как просканировала, и отбыла в свои пыльные апартаменты. Уходя, бросила через плечо, что запрёт Лену, если та не угомонится. Да пожалуйста. Лене всё равно, ей бы только таблетку от головы и воды глоточек.
Таблетки нашлись в хрустальной вазочке для варенья. Воду принесли Марина с Диником. Много, много-много глоточков.
Гостья тёти Рузы юркнула на улицу, сутулясь и отворачиваясь, примерно через час, когда Лена с Диником и Мариной допивали чай. Моментально так испарилась, будто тень бесплотная. Тётка из комнаты даже не выглянула.
– А вчера дядя приходил, – сообщил Диник.
– Наша тётушка, наверное, самопальными психотропами торгует, вот они и шастают, – предположила Лена.
– Или военными тайнами, – подхватила Марина.
– Это как? – заинтересовался Диник.
– Она – шпионка, секретный агент, – пояснила Лена.
– Наш или злодейский?
– Конечно злодейский.
– Почему?
– Потому что у неё усы.
– Лена! – одёрнула её Марина, но не удержалась и хихикнула.
– А что такого? – притворно возмутилась Лена. Потом наклонилась к Динику и громко зашептала: – Только это секрет. Мы должны делать вид, что не догадываемся, и следить. А когда соберём доказательства, сдадим Рузу в полицию. И нас за это наградят шоколадными конфетами.
– А что они ей сделают?
– Посадят в тюрьму, как всех злодеев.
– Нет, не хочу, – сказал Диник после недолгих раздумий. – Она мне нравится. Вчера вкусные котлеты были, и вообще. Своих тёть нельзя в тюрьму.
– А чужих?
– А с чужими я пока не познакомился.
– Не будет никакой полиции, Диник, – улыбнулась Марина. – Лена шутит.
Она встала, собрала со стола чашки и отнесла в мойку. Снова открыла и послушала кран, который теперь даже не пытался казаться на что-то годным, глухо безмолвствуя. Попросила Лену полить из ковшика. Всего три грязные чашки, а воды на них ушло – половина бутылки.
– Это ужас, – пожаловалась Марина, оглядывая ряды пустых баклажек вдоль стен.
– Я их вынесу на галерею, – сказала Лена, а Диник ничего не сказал, потому что уже открыл свой альбом и достал из рюкзачка карандаши.
Машина с тёмно-зелёной лупоглазой кабиной, какие бывают у старых грузовиков, и с продолговатой железной бочкой вместо кузова заехала во двор после обеда. Она рычала и сигналила, устраиваясь поудобнее под старым тополем. «Ва-а-а-ада-а-а-а!» – протяжно закричал кто-то.
– Вода! Воду привезли! Вода! – подхватили детские, а потом женские голоса.
– Чего сидите? Идите набирайте, – велела тётя Руза.
– Что? Во что? – не поняла Марина.
– Воду. В вёдра, в баклажки. В ванной выварка стоит, туда сливайте. Тебе всё на пальцах объяснять надо?
Лена подхватила несколько пустых пятилитровок, вручила одну Динику, и они побежали вниз по лестнице, топая и громыхая пластиком о перила. Со всех сторон к машине тянулись люди, становились в очередь – в халатах, шортах, спортивках и майках, словно и не похолодало. Лена поздоровалась с Александрой Антоновной, которая куталась в нарядную шаль с кистями, слегка помахивая красным пустым ведёрком, как дамской сумочкой. Глянула на дядьку Курбана и сразу отвела глаза. Заметила короткостриженую Ванину голову в начале очереди, а потом смотрела, как грузная женщина с палкой хромает к дальнему крыльцу, с трудом держит полную пятилитровку в свободной руке, а Ваня несёт за ней два больших жестяных ведра.
– Давай, ещё давай, – весело покрикивал водитель от задней части бочки, открывая и закрывая вентиль. Струя ударяла в дно посуды, летели брызги. – Что, дед, забыл уже, каким боком становиться? Недавно же был у вас. Левее, ну! Пацанчик, помоги дедушке.
Очередь тоже не молчала.
– Звонили. Они уже трубки не берут, так мы звонили, но хоть водовозку прислали. Себе бы прислали. Но им не надо, у них всё есть. Сволочи.
– А сказали что?
– Починят. Ждите, сказали. Ваша заявка будет отвечена.
– А кто сказал?
– Операторша.
– А она знает?
– А когда починят?
– Говорят, скоро, может, на неделе.
Диник легонько ткнул Лену в бок.
– Чего? – обернулась она.
– Я буду бабушке Александре помогать, ладно? Тебе сейчас Марина помогать придёт, а к ней никто не придёт, ладно?
– Ты мой золотой! – умилилась Александра Антоновна.
Лена рассеянно покивала, прислушиваясь к толпе.
Обсуждали трубы, провода. В подвале вода по колено стоит, хоть ходи туда черпай. Сгниём к такой-то матери, всё обвалится. Хорошо, дождя нет, потому что крыша дырявая. И по прогнозу вроде нет, какой здесь дождь, в прошлом месяце покапал, и хватит. А цены опять скакнули, а после Нового года коммуналка взлетит. А вам счета за общедомовые лампочки пришли, нет, а то у меня там пятнадцать тыщ, представляете, за всех жильцов с меня одного тянут, но я платить не буду, сдурели, что ли. Позади забубнил Тасин голос, но его перекрыл старик, предлагающий купить клубнику, дачную, последний урожай этого года, а молодуха в лосинах и коротенькой розовой кофточке сообщила, что на их рыбзаводе сейчас солят щучью икру. «Почём? Почём?» – оживилась очередь. Но тут пришёл круглолицый здоровяк с двумя пустыми канистрами, об икре забыли: «Олядык, у тебя зять в водоканале, скажи ему, пусть починят!» – загомонила толпа.
Александра Антоновна набрала своё ведёрко, Диник – баклажку, и оба направились к дому прогулочным шагом, болтая и посмеиваясь. Лена смотрела им вслед с лёгким беспокойством. Хотя причин для него не было. А привычка беспокоиться, кажется, уже появилась.