– Набирать будешь или так постоишь? – поинтересовался водитель.
Лена вздрогнула, перевела взгляд на его молодое улыбающееся лицо и тоже улыбнулась.
– Набирать. Только я не умею.
– Вот сюда на выступ прислони, ага, шланг в горлышко опускай и держи.
Водитель крутанул вентиль, вода полилась в бутылку мощной струёй, запахло хлоркой. Руки Лены намокли, и теперь ветер жёг их холодом. Под ногами уже собралась лужа, вниз к воротам бежал ручей.
– Новенькая? Не видел тебя раньше, – сказал водитель.
– Мы ненадолго, в гости, – пробормотала Лена.
– Откуда?
– Издалека.
Она ставила и ставила под струю баклажки, уже не чувствуя пальцев. Шесть штук, по три в каждую руку. Но это пустые можно так скопом нести, а полные не получится. И как же теперь?
– Давай помогу, – сказал Ваня, вынырнув из толпы. Обернулся к грузной женщине с палочкой, крикнул: – Тёть Тома, я Рузиной девочке воду на третий этаж подниму и вернусь. Ты вёдра набери и у машины оставь, потом принесу, – и сразу подхватил четыре Ленины бутылки, рванул к лестнице.
– Стой! Подожди! Надо крышки накрутить! – засеменила она следом с оставшимися двумя.
Он поставил бутылки на крыльцо, протянул раскрытую ладонь. Лена начала вытряхивать крышки из карманов куртки, но скрюченные замёрзшие пальцы не слушались. Тогда Ваня подошёл вплотную, запустил свои пальцы в её карман. Лена отшатнулась.
– Да ладно, – усмехнулся он, – чего дёргаешься?
И правда. Но она дёргалась. И не то чтобы боялась его, нет. Просто он подошёл слишком близко, так близко, что Лена почувствовала себя пойманной.
Потом они поднимались с черепашьей скоростью, потому что тяжело и спешить некуда. Лена соображала, как бы ненавязчиво спросить про чердак, а Ваня поглядывал на неё искоса, будто знал и посмеивался про себя. И только возле тёти-Рузиной двери посмотрел на листы фанеры у стены и небрежно сказал:
– Похоже, ты и туда добралась.
– Куда? – осторожно уточнила Лена.
Он покачал головой, мол, хватит дурака из меня делать, поставил баклажки на пол и повернулся, чтобы уйти.
– Слушай, спасибо, что помог, но ещё я хотела кое-что спросить, если ты не против, – на одном дыхании выдала Лена.
– Что?
– Ты знаешь такие места, где как будто равнина снега, но очень жарко, и на самом деле это не снег, а что-то вроде солёного песка?
– Допустим.
– То есть такие места существуют?
– Ну да. Озёра в степи, вокруг города их полно. Летом от жары вода выпаривается, остаётся соль. Очень много соли. А что?
– Ничего. Просто я никогда не слышала об этом, вот и не поняла.
– Ты ещё много о чём не слышала. И много чего не понимаешь.
Опять этот назидательный тон! Он старше, но это не значит, что умнее. Лена стиснула зубы, глянула исподлобья, а он нагло усмехнулся. Так и врезала бы! И сказала бы, сказала… но Лена ничего не сказала. Вышла Марина с вёдрами, поздоровалась, спросила, где Диник. Ваня вспомнил о тёте Томе, Лена – об Александре Антоновне.
Они посмотрели во двор с галереи. К воротам от машины текла уже небольшая речушка, а очередь стала длиннее. Пёстрая, шумная. Только коричневый дед сохранял спокойствие на своём обычном месте в дальнем углу двора. Интересно, а что он видит?
Лена не смогла бы сказать, сколько раз поднималась и спускалась с баклажками в тот день. Много, слишком много. Поясницу простреливало, липкая от пота чёлка лезла в глаза, а ноги насквозь промокли – под занавес водитель залил клумбы остатками воды прямо из шланга. Заодно забрызгал окна первых этажей и тех недотёп, что не успели отпрыгнуть в стороны. Но жильцы не ругались, переживали о завтрашнем дне. Приедет ли водовозка? Водитель пожал плечами – обязательно, если начальство вас в график поставит, звоните им. Так они трубки не берут, запричитали тётушки и отрядили делегацию из самых бойких на второй этаж к Олядыку. Зять же у него, пусть помогает.
Марина попрощалась с Тасей, несколько раз повторила номер квартиры Александры Антоновны и взяла с Диника слово, что он будет хорошо себя вести в гостях. Диник заявил, что всегда хорошо себя ведёт, а Александра Антоновна пообещала накормить его ужином и проводить до самого Рузиного порога.
Быстро темнело, двор пустел. Лена посмотрела на лестницу и застонала. Последний рывок, он трудный самый – так сказала Марина. Немного подумала и вылила воду из вёдер в клумбу. Потому что и без неё много натаскали, а сил нет. Совсем. Хватит.
Тётя Руза достала с полки рюмки из тонкого стекла, налила в них что-то густое, тёмно-красное, одуряюще пахнущее вишней, и заявила, что надо снять усталость. Марина сказала, что Лена несовершеннолетняя, ей нельзя. Тётя смерила её долгим взглядом и придвинула к Лене рюмку. Домашняя наливка, сладкая, это десерт и лекарство, а не выпивка. И нечего тут козью морду строить, если девчонка взрослая для того, чтобы полдня таскать тяжести, то и для трёх капель Шуриной наливки доросла. Угу, Шура, Александра Антоновна, вишню берёт на заброшенных дачах возле бывшей грязелечебницы, одичавшую, с крупной косточкой. Особую вишню. И вообще, прекрати суетиться, не у себя дома. Сиди и благодарно помалкивай.
Наливка и правда оказалась лекарством. Лена брала на язык терпкий вишнёвый сок, тягучий мёд, сладкие солнечные лучи. И согревалась, добрела, наполнялась тихой радостью. Волшебная наливка, ведь ещё и половины крошечной рюмки не выпито, а как сильно хочется петь. Марина тоже обмякла на стуле, вся как-то разгладилась, успокоилась. А тётя Руза щурилась и причмокивала от удовольствия, подливая по чуть-чуть себе и Марине.
Они обсуждали соседей, а Лена неспешно собирала со стола Диниковы карандаши, перелистывала альбом…
– А твоя соседушка что же? Как её? Сорока, которой ты каждый день названиваешь? – спросила тётка.
– Юля, – сказала Марина. – Да ничего, всё в порядке.
– Я не о том сейчас.
– Всё в порядке, – повторила Марина.
– Мне можешь не говорить, и так твои дела насквозь вижу. Девчонке своей расскажи, она каждого слова про него ждёт, хоть и боится лишний раз спросить.
– Я? – встрепенулась Лена.
– А у неё, – тётка повела подбородком в сторону Марины, – ещё девчонка есть? Что там в альбоме?
Лена сдёрнула альбом со стола, спрятала на коленях, не ответила.
– Ну? Что он рисует? – не унималась тётка.
– Папу, – тихо сказала Лена.
Помолчали.
– Юля сказала, он заходил к ней вчера вечером. – Марина разглядывала свою рюмку с таким видом, будто на её стеклянных гранях начертана великая истина. – Спрашивал, где мы. Она сначала сказала, что без понятия, а потом – что он должен измениться, если хочет нас вернуть. Полечиться. Хотя бы согласиться на обследование. Всё исправить. А он сказал, что уже исправил. Он… купил телевизор. Большой. Хороший. – Марина прижала ладонь ко рту, всхлипнула и посмотрела на Лену: – Он купил телевизор.
Телевизор смотрел только Диник. У Лены был телефон, у Марины – ноутбук, а папа не интересовался. В последнее время папа или отлёживался в спальне, плотно задёрнув шторы, или сидел до утра в кухне, глотая кофе и шурша страницами книжонок про всякое знахарство. Поэтому телевизор был только для Диника, всегда на канале с мультиками. И каждый вечер на экране попискивали всевозможные нарисованные звери и монстры.
Так было, пока папа не вышел из спальни и не швырнул телевизор об пол. Бабах! Разлетелись осколки стекла и пластика. Дрогнули стены от грохота.
Диник не заплакал, вообще ничего не сделал. Он молчал на диване, Лена молчала на пороге своей комнаты, Марина – у двери в гостиную, куда прибежала из ванной. С её волос текла мыльная пена, воздух напитывался запахом экзотических фруктов. Все вдыхали его и молчали. Словно окаменели, так были потрясены. Папа таращился на разбитый телевизор. Остальные – на папу.
– Голова у меня болит, – наконец пожаловался он. – Болит голова.
А потом просто ушёл к себе.
Марина села на диван рядом с Диником. Лена принесла из кухни веник. И тоже села на диван.
– Ничего, – сказала Марина. – Это ничего.
– Ничего, – эхом повторила Лена.
Марина заглядывала тёте Рузе в глаза и уверяла, что после разбитого телевизора он согласился пойти к невропатологу, тот прописал таблетки, но они не помогали. Голова болела. Врачи узнавали о давней, ещё студенческой травме и разводили руками – «что вы хотите, так бывает». А он тогда хотел лечиться, просто не знал как.
– Это всё лирика про море, – перебила тётка. – Дальше что? Время идёт, знаешь ли.
Марина отвела глаза:
– Иногда надо действовать, а иногда – затаиться. Мамино правило. Оно работает.
Наверное, маму она упомянула из-за наливки: расслабилась, потеряла контроль. Они с Леной говорили о чём угодно, но никогда – о своих матерях. А уж с тётей Рузой тем более не стоило.
– Да-а-а? – протянула Руза. – Помнится, мне она объявила, что надо спешить жить и не упускать своё счастье. Правда, счастье это было моё и жизнь моя. Но она украла. А ты детей у него украла. Не спорь! По закону тебя можно упечь очень надолго, потому и прячешься здесь с ними. Но это твои резоны, мне наплевать. Просто не надейся, что так всё и останется. Или само утрясётся.
– А на что ещё мне надеяться? С ним нельзя, без него их запросто отберут, где выход? Дай совет, раз всё знаешь, – повысила голос Марина.
– Во-первых, не ори. Во-вторых, иди мальчишку встречай, Шура его уже ведёт. А я устала. Всё. Спать.
Тётя Руза с трудом протиснулась между столом и холодильником и зашаркала к себе в комнату. Марина посмотрела на Лену, ища поддержки, и Лена потянулась через стол, накрыла её руку своей.
– Ничего, – сказала она. – Ничего.
– Ничего, – эхом повторила Марина.
За завтраком Диник поведал Марине и Лене, что разузнал настоящую правду. Тётя Руза не шпион, она – индейка! И не просто, а которая огрызается и обижается. Такой вид. Не верите? А вот у бабушки Александры спросите. Она сама вчера Динику проболталась, что её далёкие родственники приехали из Германии, а тётя Руза – индейка.