Девочка рассмеялась:
– Было бы от чего спасать.
Лена снова огляделась.
– От грязи? – предположила она. И они засмеялись вдвоём.
Отсмеявшись, девочка сказала:
– Нет, грязь останется. Мы поступим по-другому.
Она внезапно сорвалась с места и принялась открывать окна, стремительно, по кругу, одно за одним. В комнатку ворвался ветер, закрутился воронкой, взметнул Ленины волосы. В этот раз – не солёный, холодный и кусачий. И вот уже не стало комнатки, Лена смотрела на город с круглой площадки, с невероятной высоты, которая почему-то совсем не страшила её.
Голодная девочка говорила, словно пела: Белый город, Кутум, Стрелка, Безродная слобода, Эллинг, Татар-базар, Селени, Варвациев канал, Большие Исады, Морская слобода, Царев, Криуши…
Лена будто стояла на вращающейся платформе карусели, только не было вокруг гипсовых слонов и лошадок, но было кружение… головокружение… парение в нежно-голубом небе над городом, присыпанным оранжевой солнечной пылью. Глотала ветер, не чувствуя холода. Заворожённо смотрела на блестящие ленты каналов, дуги мостов, на бурые башенки купеческих особняков, на кипенно-белую колокольню Кремля, на почерневший от времени и недосмотра деревянный цилиндр пожарной каланчи, на ослепительные луковицы церквей, на монастырские купола и сияющие стеклом высотки.
Девочка говорила, словно читала стихи: Махалля татар Хаджи-Тархана, Ногайская мечеть, белая Ак-мечеть, чёрная Кара-мечеть, Агрыжанская, Персидская, Бухарская слобода, мечеть Ваххабийа, Армянская Сурб-Рипсиме, синагога, итальянский костёл, Успенский, Петропавловский собор, Персидская мечеть… Нет-нет, они не здесь, смотри…
Девочка щёлкала пальцами, Лена моргала, и не было больше стекла и бетона, проводов и светофоров, а лишь кирпич и дерево, крыши-крыши-крыши, острая башня-стрела лютеранской церкви, изящные минареты, и, кажется, протяжное горловое пение муэдзина, и лай собак вдалеке, или только кажется. Девочка щёлкала пальцами.
Атаманская станица, Казачий Бугор, Калмыцкий Базар, индийская кумирня, деревянный хурул – дерево такое хрупкое, каменные мосты, набережные, цыганские дворы, кавказские хоромы, песок, снег, солнце, башенные краны в портах, безбрежная Волга, рыжие просторы камыша, круизные теплоходы, баржи, катера, яхты, рыбацкие лодки. Рыбаки, рыбаки, рыбаки, сотни удочек словно лёгкие штрихи на фоне неба. Небо! Девочка говорила, и пела, и шептала, небо вращалось…
– Не могу, упаду, – крикнула Лена. – Останови! Остановись!
«Ва-а-ада-а-а!» – донеслось откуда-то снизу.
«Вода! Вода! Вода!»
Водовозка была вчерашняя, а водитель другой, тоже молодой, но грушеобразный, похожий на раскормленного капризного мальчика-переростка. Он не шутил, не помогал старикам, а угрюмо отмалчивался, нарочно заливая жильцам ноги из шланга. Очередь гомонила, жаловалась, возмущалась. Похоже, от зятя Олядыка пользы не будет, когда явится ремонтная бригада – неизвестно, а жить так уже невыносимо. Лена ещё вчера заметила, до чего быстро поменялось её самоощущение без воды: чистая одежда выглядела несвежей, волосы моментально жирнели, кожа зудела и каждую секунду хотелось протереть руки влажной салфеткой. Всё вокруг стало казаться кошмарно засаленным, заразным, словно микробы так и ползали везде миллиардами. Тётя Руза тоже молодец, подняла настроение. Сказала за обедом, что водовозку скоро отменят и начнём воду из речки носить. А там чума, разные палочки, гепатиты и всё что угодно. Правда-правда, мы же на юге – болота, влажность, жара. Последняя эпидемия холеры здесь была не так давно, между прочим. Лепрозорий до сих пор посреди города стоит, единственный на всю страну. Так что готовьтесь. Марина не поверила, но в сотый раз пощупала Ленин лоб и спросила, где ближайшая аптека, а Руза прямо залоснилась от своей удачной мелкой подлости.
Но было кое-что похуже злого языка тёти Рузы. Чувство несправедливости и бессилия. И чувство это, охватившее всех во дворе, вытеснило кружение города и голодную девочку, стоило только Лене выйти из подвальной двери за спиной коричневого деда. Лена понятия не имела, почему сбежала по лестнице с драконами и очутилась именно за этой дощатой дверью. Какая разница, главное, что выбралась без помех. И вроде бы никто не заметил. Люди стояли у машины, распалялись, всё громче ругая городские власти, по сторонам не смотрели. Лена бочком подобралась к водовозке, взяла у Марины пустое ведро.
– Куда ходила? – тихо спросила та.
– К Александре Антоновне.
Марина тронула Лену за локоть, кивнула на конец очереди, где стояли рядышком Александра Антоновна с Диником, и вопросительно подняла бровь.
– Сначала к ней, потом ещё кое-куда, – покраснела Лена. Отвела взгляд и уставилась на ворота, соображая, как бы выкрутиться. Правда не прокатит, слишком она неправдоподобная, как бы это ни звучало.
И словно по заказу из ворот появился длинный Ваня и сразу посмотрел на Лену, будто почувствовал её. Со значением посмотрел, и Марина это заметила.
– Кое-куда и с кое-кем? – уточнила она.
Лена не стала отвечать. Пусть думает, как ей удобно. Тем более Лене это тоже удобно. А Маринино подмигивание её вообще не трогает.
Воду носили без воодушевления, ещё осталась вчерашняя. Больше гомонили, склоняли на все лады городскую администрацию и коммунальщиков. В прокуратуру надо писать! От каждого по письму и вдогонку коллективное!
– Ну давайте, пишите, – надул губы водитель водовозки. – Писатели, блин, сказочники.
А что ещё делать? Делать-то что?
Откуда он знает? Но вы тут разбалованные, и недели не прошло, уже разорались, а на окраинах у людей пятый месяц из краньёв ни капли. Там вообще с ума все посходили, привозишь воду, а они драться лезут, будто водители виноваты. И в прокуратуру пишут, тоже ума палата. А прокурорские штрафуют водоканал, а водители и прочие работяги остаются без премий и надбавок, или вы думаете, начальство из своего кармана платит? А фигу! Напишут они…
Так что же делать? Что?
Вот заладили! Сами ремонтируйте, от начальства ничего путного не дождётесь, им ваш клоповник только глаза мозолит. Рухлядь, она и в Африке рухлядь – хоть культурная, хоть историческая. Вон знакомый один в такой же халупе живёт, так там жильцы отказались в общагу расселяться, ремонта требовали. Права у них есть, ага. Дежурят теперь по очереди, боятся, что пожгут. Что – как? А вот так. Полыхнёт руина безлунной ночью, и нет проблемы. Смотрите, тоже довыступаетесь. И нечего на меня верещать, я тут при чём? Воду брать будем или досвиданье?
Пока жильцы гремели вёдрами, баклажками и проклятиями, Ваня скользнул из-за бочки, спросил тихо:
– Ты скоро уедешь?
– В смысле? – не поняла Лена.
– К себе домой. Скоро?
– Надеюсь. А что такое, будешь скучать?
– Вот и уезжай, пока шею не свернула на наших лестницах. Я предупреждал, но ты же по-хорошему не понимаешь.
– Ах вот в чём дело! – рассердилась Лена. – Отвяжись, тебя это не касается.
– Не касается, – согласился он. – Но мне тебя жалко.
– Себя пожалей!
Он не стал спорить, глянул косо, сунул руки в карманы и пошёл прочь. «Кому помощь нужна? Погоди, баб Вера, не тащи сама». Да кто он такой?! Никто! Но почему тогда Лене обидно до спазма в желудке, почему хочется остановить, обозвать и в то же время объяснить, чтобы выслушал, признал её равной и даже больше. Почему она сжимает кулаки, глядя, как он несёт ведро, – в тонкой футболке на холодном ветру, тощий, лопатки торчат острыми углами, нескладный, некрасивый. Но сильный. Гибкий, идёт как танцует. Не одинокий, а одиночка. Не ноль, а единица. А Лена для него – ноль. Только это зря, она с ним ещё не закончила.
– Мы не договорили, – Лена обогнала Ваню на лестнице, заступила дорогу на галерее второго этажа.
– Чего тебе?
Он поставил ведро на пол и прислонился спиной к перилам.
– Ты за мной следишь?
– Делать мне больше нечего.
– Тогда откуда знаешь, где и с кем я бываю?
– Случайность.
– Да ладно!
Он наклонился, снова взялся за ручку:
– Дай пройти.
– Нет, стой! – Лена твёрдо решила прояснить ситуацию. Ну как решила? Она уже разбежалась, оттолкнулась и прыгнула, теперь полёт не остановить. – Хватит с меня твоих намёков. Я уже и сама про этот дом многое поняла, нечего разыгрывать великую тайну. Я человек, если ты не заметил, и не тупая вроде, так что или по-человечески общайся, или вообще не подходи. Никогда. А многозначительные взгляды и эти твои расплывчатые фразочки себе оставь, меня от них натурально тошнит, понял?
Лена ожидала, что он скажет что-то язвительное, пошлёт куда подальше или молча отодвинет её в сторону, чтобы не путалась под ногами, но Ваня посмотрел внимательно, потом слегка кивнул, словно убедился в чём-то, и сказал:
– Ладно. Спрашивай.
У неё от этого «спрашивай» все мысли из головы вышибло. Она же не рассчитывала… не готовилась… легко сказать «спрашивай».
– Сейчас? – только и смогла выдавить она.
– А когда?
Лена замялась, оглядела пустую галерею, толпу во дворе и вдруг сообразила, что тётя Руза опять ждёт посетителей вечером, а значит, будет сильно занята. Очень удачно для Лены.
– Вечером. Часов в шесть. На чердаке.
И снова он её удивил, не стал комментировать место встречи:
– Ладно.
– Серьёзно? – не поверила она.
– Серьёзно. Теперь уйдёшь с прохода?
– А, да, конечно.
Она дёрнулась влево, он – вправо, чуть не столкнулись, отпрянули друг от друга. Она забормотала извинения, он раздражённо хмыкнул. Сказал: просто шагни в сторону. Лена почувствовала себя неуклюжей коровой. Это ведь и правда просто. Раз, и всё.
– Э! Э, э, э! И чё это? И всё?!
Из ближайшего кухонного окошка, точнее – из открытой форточки высунулась заплывшая, сильно небритая физиономия. Всё остальное – худое, узловатое, в одних только семейных трусах, похожих на коротенькую юбку, – угадывалось за мутным стеклом. Физиономия глядела с возмущением, скалила крупные жёлтые зубы и сипела: