– Иди-ка сюда, – вкрадчиво позвала тётка из кухни.
Может, убежать? Пересидеть во дворе, пока не придёт Марина? Кроссовки Лена уже сняла, ну и чёрт с ними, в носках тоже нормально.
– Иди-иди. Ты же у нас бесстрашная, никого и ничего не боишься. Или я – исключение? – промурлыкала тётка.
– Куртку снимаю, – буркнула Лена.
– Свет включи, быстрее вешалку найдёшь.
Лена плелась на кухню, как бывает в страшных снах, – ноги вязнут, не хотят отрываться от пола, каждый шаг выматывает хуже стометровки. Но дотащила себя, встала в дверном проёме.
– Не стесняйся, – поманила её Руза. – Присаживайся. Кофе тебе сварю.
– Нет, спасибо, я не буду. Кофе не пью.
– Этот пьёшь, – в тёткином голосе зазвенело железо. – А ну за стол!
И словно неведомая сила схватила Лену за ворот, швырнула на табурет. А тётка снова отвернулась к плите и:
– Арабский кофе, чистая смола, мне из Ирана передали. Гущи на полчашки. Если хочешь, посмотрю на тебя по гуще. Хотя кофе, камни и карты – это же только для вида. Я и без того про каждого знаю. Но людям надо что-то в руках подержать, им так спокойнее. Верят в осадок на дне и в картинки на картонках, даже не замечают, что карты рубашками вверх бросаю.
«Глаза завязаны, но ноги свободны. Значит, путь открыт, только увидеть не можешь». Вон оно что! Ну конечно! Лена смотрела на тётку и наливалась отвращением. Вот тебе и королева-благодетельница, или кого она там изображала, заставляя Лену чувствовать себя безродной дворняжкой. И ведь Лена поверила, что её одаривают милостью, что надо быть благодарной и терпеть. Что тётка хоть и склочная, но есть за ней мудрость и сила. Мудрость? У низкопробной гадалки вроде немытых вокзальных прилипал? Вроде лживых баб с паршивых сайтов? И она – она! – считает себя вправе унижать Лену, брезгливо коситься на Марину и шпынять Диника! Да, она их приютила, но не по душевной доброте, дом заставил. Плевать ей на них. И вообще на всех.
– Вон оно что, – глухо сказала Лена, – вы мошенница. А я-то думала! А вы обыкновенный кровосос, типа клопа. На чужом горе наживаетесь.
Тётка не ответила, даже не обернулась. Подхватила с конфорки закопчённую пузатую турку, шумно, с удовольствием потянула носом горький аромат и начала лить шипящий кофе в маленькую чашку. Аккуратно, тонкой струйкой. Лена почему-то не сомневалась, что тётка улыбается. И упрямо повторила:
– Мошенница. Вы все такие.
Марина выжидала, а когда наступал подходящий момент и от папы не пахло, заговаривала о лечении. Он не спорил, обещал. Потом, скоро. Или не обещал, ссылался на больную голову, просил тишины и покоя. Марина отступала, но не сдавалась, ведь капля камень точит, правда? Нет, не правда. Она снова заводила беседы о лечении, папа всё больше мрачнел, увиливал и вдруг раскричался, что пусть она сама лечится, а ему никто не поможет. Только Вероника Анатольевна. Она всех насквозь видит, и папа не виноват, потому что ему вредят завистники. Он не болен, он проклят. Но это можно исправить, Вероника Анатольевна умеет, она уже многим помогла, у неё на сайте сотни отзывов. Смотри, видишь? Вот, вот, читай! Убедилась? Скоро всё изменится. Ты сильно удивишься. Вы все. А я посмеюсь последним. Я буду очень громко смеяться!
Лена с трудом глотала густую горячую бурду, обжигалась, морщилась, но цедила крошечными глотками. Действительно смола, самое то, чтобы варить в аду грешников. Нос заложило, глаза слезились, но не пить Лена не могла. Ею руководили, заставляли, не было у неё собственной воли и сил сопротивляться. А тётка сидела напротив, подперев кулаком подбородок, и неотрывно смотрела на Лену. Блестящими чёрными глазами, один в один цвет мерзкого кофе. «Господи, когда оно кончится», – мысленно стонала Лена и глотала, глотала, глотала.
– Ну вот, а ты отказывалась, – красные тёткины губы шевелились, словно нарисованные на пустом неподвижном лице. – Нравится?
– Нет.
– Понравится.
Лена поперхнулась, но сумела проглотить остатки. Зернистая гуща заскрипела на зубах, облепила язык. Ничего. Можно пойти в туалет, напиться воды из баклажки, или сразу два пальца в рот, чтобы полегчало.
– Всё! – Лена опустила чашку на стол, торопливо, неловко, и та упала, покатилась к краю. Тётка подхватила её быстрым змеиным движением, не меняя позы. Повертела в пальцах, рассматривая потёки на внутренних стенках, и снова уставилась на Лену.
– А если я тебе скажу, если скажу, – протянула она, – что ты останешься здесь навсегда?
– Где? С вами? – ужаснулась Лена.
– Здесь, – широко повела рукой тётка.
– Ни за что.
– Хочешь вернуться к себе? И месяца не пройдёт, как папашу твоего закроют в больничку для буйных, Маринку – пинком под зад, потому что она вам никто, а тебя с братом отправят к полоумной бабке. Или в детдом. Хрен редьки не слаще, согласись.
– Этого не будет. Папа… папа больше не будет. Мы что-нибудь придумаем.
– Считаешь себя взрослой, да?
– Считаю!
– Но ты не взрослая. А повзрослеешь, когда поймёшь, что дети не могут спасать родителей. И никто никого не спасает. Человек помогает себе сам, только так.
– Ну вы-то в этом разбираетесь, да? Отлично себе помогаете за чужой счёт.
– Пришлось научиться.
Ничем её не проймёшь. Удобно жить без совести, никого не любить, никого не жалеть. Рузе удобно, а Лену от такого воротит. И хочется сказать тётке, что она ущербная, неполноценная и никому не нужна. Но Руза смотрит на Лену как на забавную зверушку: знает все её мысли и смеётся над ними. И поэтому Руза сильнее.
Они пропахли шашлычным духом, вымокли у фонтана, потому что там брызги, но уже обсохли, а ещё видели трёхэтажный теплоход с туристами! А фонтан не пел, продавщица попкорна сказала, что он давно не поёт, только светится. Зато возле памятника дяденьки на барабанах стучали, и ещё один с дудкой был, а люди там танцевали. Вот так ногами притопывали и руками вот так делали (это лезгинка, сказала Марина). Люди просто шли мимо, а потом начинали танцевать, все подряд, целых сто человек. У Диника плохо получалось, он просто кружился. И они ели чуду (чуду – с ударением на второй слог, сказала Марина), круглую лепёшку с творогом внутри. Только творог несладкий, но вкусный, а лепёшка тоненькая-претоненькая, тебе, Лена, надо тоже попробовать, когда живот пройдёт (кстати, как ты себя чувствуешь, сказала Марина).
Лучше. Намного лучше.
Но чувствовала она себя плохо, ужасно, просто омерзительно. Будто волос наелась. И стирального порошка. И битых стёкол. Лену мучила чудовищная изжога. Это всё тёткин кофе. Тётка и кофе – смертельное комбо.
Лена терпела сколько могла, вставала, пыталась залить пламя водой, потом молоком, но становилось только хуже. Часы на кухне показывали без четверти полночь, все спали, а Лене хотелось выть и раздирать горло ногтями. Вряд ли у Марины есть подходящее лекарство, тётка не даст из вредности, аптеки наверняка закрыты. В круглосуточном минисупермаркете за домом таблеток точно не будет. Лена не хотела ломиться в чужую квартиру посреди ночи, но терпения не осталось, ничего не осталось.
В длинной ночной рубашке с оборками и атласными лентами Александра Антоновна была похожа на старенькую деточку из книги про давние времена. Она суетилась, хлопала дверцами шкафчиков и никак не могла отыскать нужный пузырёк. Подол её развевался, седые кудри стояли нимбом вокруг головы, а руки мелко дрожали, как всегда, когда Александра Антоновна волновалась. Наконец отыскала, правда, не то, но тоже сойдёт.
Птичка из часов откуковала полночь, Лена выпила стакан снадобья, похожего на липкий сладковатый кисель, Александра Антоновна сказала, что теперь нужно подождать. Посидеть спокойно, глубоко дыша и думая о приятном. Только где взять это приятное?
– Почему она меня ненавидит? – простонала Лена.
– Кто? – округлила глаза Александра Антоновна.
– Тётя Руза.
И тогда Александра Антоновна сказала, что это не ненависть. Возможно, зависть.
– Зависть? Да ладно! – От нелепости этого предположения Лена забыла про изжогу. А может, лекарство начало действовать.
– У вас, Леночка, всё впереди, вы свободны, а Руза – нет. Она ведь хотела другой жизни, но вмешалась сестра. Вернее, судьба. Лучше говорить о судьбе, чтобы никого не осуждать. Осуждение – это гордыня. Смертный грех.
– Почему?
– Потому что, когда осуждаешь, считаешь себя лучше другого.
– Нет, я не про это. Почему сестра вмешалась? Сестра – мама Марины, да?
Александра Антоновна не хотела сплетничать, воспитанные люди не позволяют себе пасть так низко… хорошо, но никаких подробностей. Руза хотела уехать, с мужчиной, вот и всё. А уехала с ним её сестра. Такое случается. И пожалуйста, не надо это с кем-то обсуждать. Ни в каком виде. Поклянитесь.
Лена положила правую руку на левую ключицу и торжественно сказала «клянусь». Искренне. От всего сердца. Но добавила:
– Это из уважения к вам. Рузу мне не жалко. Она – мошенница. Как та, другая.
Та другая – всезнающая и всемогущая Вероника Анатольевна.
«Лучше бы он изменил», – не сдержалась Марина, когда папа исписал стены в квартире чёрным маркером: «Бог с нами». Папа сказал, что это защита, надо повторить ровно пятьсот раз. И тут же кинулся пересчитывать свои каракули. И Марину заставил, и Лену с Диником. Динику понравилось, он решил, что это игра на внимательность, и очень старался. А папа его хвалил.
Потом разное происходило, но Марина больше не высказывалась, только взгляд её стал острым и цепким. Она следила за папой. Не озабоченно присматривалась, как раньше, а именно следила. Лену же не особо тревожили его новые увлечения – кроме надписей, были заговорённые пучки сухой травы, заряженный онлайн гречишный мёд, какие-то зубы в пакетиках, банки с землёй и другое подобное, – но суровый папин незнакомец словно придвинулся ближе и теперь дышал холодом в шею. Ну и ладно. Зато папа стал спокойнее. Во всяком случае, внешне.
– У вас есть причины недолюбливать некоторых людей, но Руза отличается от них, – сказала Александра Антоновна.