И ты забываешь обо всём. Ты просто живая. Ты просто есть, и это по-настоящему прекрасно.
Лена стала беспечной, потеряла бдительность. Слишком увлеклась своим неожиданным незатейливым счастьем. Поэтому его пустой взгляд словно ударил её в живот. Вышиб весь воздух. Ваня подхватил под локоть, удержал, потянул вверх. Но как стоять, если колени словно жидкие? Как дышать, если лёгкие распирает крик? Лена пошатнулась, пальцы разжались, пластиковая баклажка с водой грохнула об землю.
Папа будто не заметил, поглядел мимо и отвернулся.
– Он нас не слышит, – сказал Ваня. – И не видит.
Взял её за руку – крепко, требовательно, – приказал «пойдём!» и повёл от ворот на галерею. Вверх, вверх. Вот так, одну ногу, потом другую, умница. Давай, потихоньку, до дверей.
А там передал Рузе, будто механическую куклу. Сказал ещё «держись». Но держаться было не за что.
Тётя Руза объявила, что это семейное дело и посторонние могут удалиться, но разве кто-то её послушал? Нет, они все топтались на галерее и уходить не спешили. Только Диник присел у стены, съёжился, обиделся сначала на то, что не пустили к папе, потом на то, что папа не обратил внимания на его, Диника, радостные крики – даже на секунду не взглянул на Диника. Марина попыталась объяснить, что папа не может их увидеть, пока, временно. Так бывает. Но Диник не поверил, а когда Лена его не поддержала и не утешила, почувствовал себя окончательно преданным. Даже с Александрой Антоновной отказался разговаривать. Только серому коту позволил подойти и сесть рядом. Потому что котик хороший, котик Диника понимает, не то что эти все…
Марина встретила папин приезд стойко, будто знала, что так будет. Только уголок её губ подёргивался иногда и голос проседал, прерывался коротким сухим подкашливаньем. В остальном – обычная Марина. Собранная, спокойная. Аккуратно причесалась и даже глаза подкрасила.
Лена причёсываться не стала. Но отдышалась, немного пришла в себя с Рузиной помощью. А теперь будто раздвоилась. Одна Лена смотрела на папу с галереи третьего этажа, а вторая стояла рядом с ним в центре двора, посерёдке. Она и правда стояла там совсем недавно, но воспоминания об этом почти выветрились, как нечто далёкое, прошлогоднее, совсем неважное. И будто впервые не замечали её идущие мимо люди, не подходили дети, слепо таращился сквозь неё коричневый дедушка, неподвижный, как памятник.
И папа такой же неподвижный. Высокий и прямой в своём лучшем костюме – «нарядный мужчина, видный, настоящий жених», одобрила Александра Антоновна, – а над воротником белой рубашки серое измождённое лицо – «почти покойник», определила тётя Руза.
Папа!
Приехал!
– Я должна с ним поговорить, – решилась Марина. – Я готова.
– Угу, должна, – согласилась тётя Руза. – О чём?
Марина открыла рот, закрыла, моргнула пару раз и слегка пожала плечами.
– О будущем? – с сомнением предположила она.
– И какое будущее у вас намечается?
– Не знаю…
– Дениска сказал, ваш папа ремонтами занимается, что угодно может починить, – подала голос Александра Антоновна. – Да? Да. А если да, обязательно надо брать, как считаете?
– Куда брать? – не поняла Лена.
– Вообще, – Александра Антоновна широко развела руками.
Она про дом, ну конечно.
– И тогда вы сможете его вылечить, так? – голос Лены сорвался, перехватило горло.
Александра Антоновна обвела взглядом Лену, Марину, Диника и снова обратилась к Лене:
– Мы здесь кое-что умеем, но не по части волшебства. И мне жаль это говорить… Если только дом. Мы присматриваем за ним, а он не оставляет нас. Дом тоже умеет, он очень сильный. Понимаете?
– О чём вы? – вклинилась Марина. – Лена, о чём она?
– Нам нужно остаться здесь. Нам всем, и папе, – сказала Лена и сама удивилась этим словам. Остаться?
– Остаться? – Марина уставилась на неё как на сумасшедшую. – Зачем?
– Ему станет лучше. Намного лучше. Просто поверь.
Легко сказать «поверь». Но Марину лишили возможности сомневаться и задавать вопросы. Руза подтвердила, что это здравая мысль. Но у неё, Рузы, нет места. Курбан напомнил о пустующих комнатах в мансарде с той стороны двора. Ремонт не проблема, да? А он у нас везде нужен. И естественно, подсобим. Марина вспомнила про вещи, школу и садик, как быть с ними? Это можно решить, и очень быстро. А ту вашу квартиру сдать. Поживите, сказала Тася, что вам мешает? Да вроде ничего, но как-то неожиданно… А какие у тебя варианты? – прищурила хитрые чёрные глаза Руза. Марина тяжело вздохнула, оглянулась на Лену, на Диника, сказала, что надо выслушать их. Хотят ли они остаться.
– Навсегда? – мрачно спросил Диник.
– Не обязательно, – ответила Александра Антоновна. – Потом, попозже, с папой обсудите и решите.
Диник свёл брови к переносице, почесал подбородок и важно изрёк:
– Ладно.
Подумал немного и добавил:
– Только в шашки будем играть. Вы обещали.
А потом все посмотрели на Лену.
Кот был слишком гордым и независимым зверем, чтобы потереться о её ноги. Он просто уселся рядом. Близко, так близко, что она чувствовала его тёплый бок через ткань джинсов.
Голодная девочка была слишком таинственной и недостижимой, чтобы дать совет. Она только постояла возле папы с минуту, махнула Лене рукой и скрылась в арке ворот.
Ваня был… да, ещё был Ваня.
И связка ключей, которую он положил Лене в карман куртки, когда они шли мимо папы к тёте Рузе. И дом, который таил множество дверей. И город, в который открывались эти двери. И люди, которые сохраняли город-дом, хотя это было сложно, очень сложно, ведь он рушился, и не было у них сил удержать время. Время той, внешней стороны.
Но дело даже не в этом. Лена свободна, её ответ – не цепи, не рабство, не договор, который подписывают кровью. А папа там, внизу, он захотел, действительно захотел, сам, и поэтому приехал. Значит, они должны, просто обязаны попробовать.
– А я так и не попробовала ту штуку с творогом, – сказала Лена. – Как она называется? Чудо?
– Чуду, – бездумно поправила Марина.
Точно, чуду. С ударением на второй слог.
И тогда Александра Антоновна сказала, что нужно возвращаться домой, все когда-то должны это сделать и Марина теперь дома. Сказала: Лена тебе всё объяснит, а Руза научит. Но Марина её не слушала. Потому что люди на галерее расступились, а Руза уже прошествовала к лестнице.
Она постояла на верхней ступеньке – величественная и суровая, в длинном бордовом халате, руки скрещены под грудью, на губах змеистая улыбка.
Она перестала улыбаться и нахмурилась.
Она кивнула сама себе.
Она подняла ногу в остроносой, расшитой бисером домашней туфле и начала схождение.
Тогда же в доме, в самой его глубине, открылась ещё одна дверь.
А дальше…
Всё устроилось легко, даже слишком. Наладилось.
О том, что было, не вспоминали. Папа как всегда отмалчивался и смотрел угрюмо, но кое-что изменилось, кое-что важное: теперь он был один, без незнакомца с ледяным дыханием. Только папа – спокойный, сосредоточенный, по-своему очарованный домом с арками.
Пока в мансарде шёл ремонт, Лена и Диник жили у тёти Рузы, лишь Марина перебралась к папе в новые комнаты. Лена не смогла бы объяснить, что именно в ней стало другим с тех пор, но чувствовала перемену. От Марины иначе пахло. Если тепло имеет запах, то это был он. И двигалась Марина иначе, будто медленнее, со значением. Лена сказала бы, что она будто округлилась, хотя внешне – всё та же привычная Марина.
И папа словно прибавил в весе, хоть и остался прежним.
Он почти не жаловался на голову, нормально спал, и однажды под утро Лена не удержалась, заглянула в его собственный мир. Неуверенно, с самого краешка, как если бы немножко отодвинула штору. Чувствуя себя воровкой, которая лезет в чужой карман, она всё же не смогла удержаться. Даже страх перед папиными чудовищами не остановил. Но чудовищ не было. В папиной голове Лена увидела плотный влажный туман, вдохнула тяжёлый запах прелой листвы и грибов, потом разглядела силуэты высоких деревьев и нечто смутно-большое за ними. Она набралась смелости и прошла вперёд ровно настолько, чтобы загадочное тёмное пятно обрело чёткие контуры. Стены – пока только четыре кирпичные стены с провалами окон, без крыши и вообще без ничего. Но Лена поняла – папа строит дом. Новый, их собственный.
Папа строил с нуля внутри, а снаружи приводил в порядок то, что создали до него. Галерея возле их комнат в мансарде была заставлена мешками с цементом и шпатлёвкой, банками с краской, какими-то коробками, завалена рулонами и пакетами. Соседи несли и несли ещё. Понемногу, кто сколько мог. Иногда папе помогал Курбан, иногда – Олядык с дядей Колей. А Ваня – каждый день. Такой же молчун, он внимательно смотрел и слушал, учился. Лена оттирала пятнышки краски с его рук и лица подсолнечным маслом, задерживая дыхание и отводя глаза. Слишком близко. Слишком неловко. Слишком волнующе. Ваню её смущение забавляло, он улыбался: «остынь» – и протягивал брикет мороженого. А ещё они разговаривали. Много, о разном, и только однажды – о связке ключей. Лена спросила, зачем он подсунул ей эти ключи. Ваня загадочно улыбнулся: «Пусть будут, пригодятся». Так и вышло.
В тот вечер Лена сидела за круглым столом тёти Рузы и наблюдала за её быстрыми пальцами. Карты скользили в них, разворачивались веером, перетекали из стопки в стопку и укладывались на лакированную столешницу вроде бы беспорядочно, но всякий раз получался узор. Марина пробовала повторить тёткин трюк, не справлялась, ругала свою дешёвую тренировочную колоду и просила показать помедленнее. Тётка обзывала её бестолочью. Показывала. Марина старалась, ошибалась, роняла карты на пол. Лена поднимала. И опять. И снова.
Тётка рассказывала о мечах, пентаклях, жезлах и кубках. О старших и младших арканах.
Вот Верховная Жрица, и Лене мерещится Рузино лицо на картонке. Вот Маг, и Лена видит папу. Вот Смерть – голодная девочка и Отшельник – Ваня. Колесница, Башня, Справедливость, Колесо фортуны, Сила, Суд, Мир – это дом. Всё это дом!