Папа сказал, что сделает ремонт в подъезде, – на работе остались материалы, как раз хватит. Дни заняты, поэтому да, придётся по ночам. Пусть Марина не волнуется, он нормально спит. И не будет заниматься подъездом подолгу, так, час-два. Спешить-то некуда.
Марине эта идея не слишком понравилась, но зато папа повеселел, оживился. Загорелся новым проектом. Даже улыбался временами и с улыбкой же выслушивал Юлины жалобы: когда он скребёт шпателем, ей мерещится мышь за плинтусом. Кошмарная блохастая подвальная мышь. Невыносимо!
Остальных жильцов тоже раздражал беспорядок. Но ведь подъезд – это для всех, надо потерпеть. А папа особо не шумел. Раскопал на антресолях допотопный плеер и кассеты к нему, купил наушники. Слушал ностальгическое старьё тихонечко. Заваривал крепкий кофе. Был доволен и свеж. Правда, прошёл месяц, потом второй, а подъезд не слишком изменился. Кусочек шпатлёвки тут, полоска обоев там, свежая краска на площадке между этажами. И оттиски ладоней на ней. Может, папиных, а может, напакостил кто.
Так всё и осталось. До сих пор.
– Это нечестно, – сказала Лена непонятно кому. – Я ничего не разрушаю. Я не враг. Просто хочу знать, что не свихнулась. Вдруг это заразно. Или передаётся по наследству. Я просто хочу убедиться.
Нет ответа. А чего она ожидала? Наверное, что кто-то выйдет из темноты, заговорит. Местные жители постоянно оказываются за спиной, внезапно окликают, подкрадываются. Или Лене кажется… Только паранойи ей не хватало.
– Это нечестно, – повторила Лена. – Если не хочешь впускать, хотя бы выпусти.
Нет ответа.
– Ну что? Что тебе ещё надо?!
И тут протяжно заскрипело. Громко. Похоже кричит младенец или раненая кошка – долгое пронзительное страдание. Лена вздрогнула и повернулась на звук в тот момент, когда из темноты к её ногам упал тонкий белый луч. Скрип нарастал, луч расширился, превратился в полосу, а потом вспыхнул во всю мощь, ударил в глаза. И сразу всё пространство вокруг наполнилось визгливым собачьим лаем, который отскакивал от стен и множился эхом в гулком подъезде. Лена вскрикнула.
– Тихо, тихо ты! А ну тихо! Молчать! – перекрыл лай не менее визгливый женский голос. – Он не кусается, не бойся! Молчать, я сказала!
Свет бил женщине в спину, Лена смогла разглядеть только её квадратный силуэт. Рядом мельтешила маленькая лохматая тень. Собачонка. Одной рукой женщина подтягивала её к себе за поводок, другой придерживала дверь.
– Ты идёшь? Нет? – раздражённо крикнула она Лене. – Пружина тугая.
– Иду. Спасибо, уже иду, не закрывайте!
Лена проскользнула мимо женщины и голосистого собачьего исчадия, выскочила во двор дома с арками и услышала, как позади хлопнуло. Оглушительно.
– Я села не в тот автобус. Нет, автобус был тот, нужный номер, но я хочу сказать, что он был не тот в смысле удачи. Есть же выражение «не мой день», да? А то был не мой автобус. Но я тогда не знала, думала, что, наоборот, очень повезло…
Лена нерешительно мялась на галерее. Вроде правильно пришла и кухонное окошко как у тёти Рузы, но мало ли. Голос чужой, бубнит и бубнит. А Лена сейчас войдёт и неизвестно где окажется. Нет, она не заплутала в галереях, но дому ничего не стоит снова обмануть.
– …думала, городской стану, модницей, красавицей, пылесос куплю. Машину стиральную. Только здесь для машины напора нет, но я ж не знала. Да и кто не хочет замуж. Все хотят… ну то есть я не про это. Я про чужую жизнь, когда не свою жизнь живёшь, понимаете? Бестолковую и не с тем человеком, но поздно что-то менять. Он же не отпускает. То есть я имею в виду…
– Вот чёрный перец. Этот молотый, этот горошком, – отрывисто сказала тётя Руза. В её тоне явно слышалось «бери и проваливай».
– Да, спасибо, горошек у меня есть, его не надо. Спасибо, Рузанночка, выручила. Ну я тогда побегу. Отца пора со двора вести. Я же и отца сюда забрала, как он стал совсем плохой. Из села. Лучше бы мне туда, но кто-то должен сохранять. А отец проклинает теперь. Он совсем не разговаривает, сидит только, смотрит на ворота, но я-то чую. Потому что нет тут ничего его. Старикам трудно. Когда из Румынии перебирались, он же дитём был, а сейчас под сто лет, не до разъездов.
– Так вы румынка? Ничего себе! – ахнула Марина.
– Нет, нет, что вы! Русские мы. Липоване.
– Кто?
– Конечно, вы не знаете. Вы ведь не из наших. В гости сюда или насовсем останетесь? Рузанночка рада, наверное, а то всё одна, а вы с детками…
– Кстати, о детках, – вклинилась тётя Руза, – девчонка твоя где?
– Лена? Так она разве… Диник! Диник, куда Лена пошла? – встревожилась Марина.
Лена вздохнула и сказала в открытую форточку, что здесь она, на галерее, воздухом дышит. Ужинать? Ладно, хорошо, сейчас придёт ужинать.
Соседку звали Тасей, была она с виду одного возраста с тётей Рузой, такой же налитой, но не чёрной, а белой. Не женщина, а ком дрожжевого теста. Круглое лицо, светлые глаза, светлые волосы собраны в неопрятный узел на макушке – кукулька, так она это назвала. Светлая-бесцветная.
Лена глотала куриный суп, а Тася вещала про липован. Про церковный раскол, который случился ужас как давно, при царе Алексее ещё. Про каких-то святых старцев, про гонения на них и бегство в другие страны. Например, в Румынию. Там липоване верили в Бога по-своему, жили тихо и закрыто, спокойно, сохраняли свой уклад и не смешивались с иноверцами. А после войны с Гитлером решили вернуться на родину. Ну как на родину? Куда позволили – на самую её окраину, куда потом допустили и опальных калмыков. Про них Олядык со второго этажа лучше расскажет. Он, правда, затворник, то есть я хотела сказать, необщительный, но если хотите…
Это было бы увлекательно, если бы Тася не зудела нудным голосом. Диник слушать не стал, рисовал в комнате, Лена больше думала о своём, Руза нетерпеливо поглядывала на замызганные настенные часы, и только Марина кивала и подливала Тасе чаю.
– Вот такие мы люди – липоване. Теперь здесь. Нам привычно сохранять. Я, кто-то из детей останется, и потом кто-то, наверное. Как Рузанночка. Да, верно ведь?
– Тебе отца забирать пора, темнеет уже, – напомнила тётя Руза.
– Ох, заболтали вы меня, девочки, – спохватилась Тася. Засуетилась, опять благодарила за перец, за чай, повторяла, как рада знакомству. А Лена вдруг спросила:
– Что видно из вашего окна?
– В каком смысле? – растерялась соседка.
– В прямом. Что вы видите, когда смотрите в своё окно?
– Что вижу? Ничего. То есть я хочу сказать, ничего особенного. А почему ты спрашиваешь?
– Да, почему ты спрашиваешь? – нависла над Леной тётя Руза.
– Просто так.
Лена невинно улыбнулась и даже ресничками похлопала, изображая недалёкую деточку. Тётка недоверчиво хмыкнула. Но отстала, потому что предъявить Лене было нечего. Пока отстала. До поры до времени.
– Лена? Спишь?
– Почти.
– Ты сегодня плакала?
– Ну так… настроение скачет, гормоны, не обращай внимания.
– Что-то ты недоговариваешь.
– А мне кажется – ты. Новостей нет?
– Нет.
– Ясно.
– Ничего, подождём.
– Угу…
…Какая же здесь тишина. У них дома стены тонкие, если сосед ночью чихнёт, вздрагиваешь. Машины едут и едут по проспекту, рвётся из их салонов музыка, низко раскатываются басы. Молодёжь гуляет, лают собаки. А здесь лежишь, как хрупкая ёлочная игрушка бабушки Любы – в коробке, обёрнутая ватой. Только холодно. С одного бока Диник греет, а с другого холодно…
– Лена, пообещай, что не будешь ничего скрывать.
– Ты о чём?
– Если тебя обидят или… не знаю.
– Обещаю.
– И всё? Больше ничего не хочешь сказать?
– Хочу. Как ты думаешь, из какого окна видно только небо?
– Что?
– Небо.
– Дались тебе эти окна.
– Это загадка.
– А-а-а. Из какого… с чердака? Из чердачного?
– Точно.
– Давай спать…
…Тётя Руза ходит в другой комнате, укладывается. Наверняка уже расчесала свои длинные чёрные волосы. Блестящие, густые. Жаль, у Лены таких нет. Надо спросить, чем она пользуется. Наверняка маски специальные делает или кислое молоко в кожу втирает. Если подольститься, может, и откроет секрет. Секрет. Здесь куда ни глянь – секреты…
– Слушай, Марин, тебе ничего не мерещится? В этом доме?
– Ммм… когда?
– Всегда. В любое время.
– Вроде нет. А тебе?
– Не уверена. Диник говорит, что дом скучный. А я думаю, он похож на такие, знаешь, порталы, как в кино. Типа, выход в другие миры, параллельные. Скрытый лабиринт. Или дом-шкатулка. В одном фильме про призраков была шкатулка с зеркалами и потайными ящичками. И если нажать на специальную кнопку, они выдвигались один за одним, и в каждом что-то лежало. Маленькая волшебная вещь. Кольцо. Или флакончик с ядом. Засушенный цветок. Мёртвый жук… Помнишь, я ходила с тёти-Рузиным фотоаппаратом? Там была кнопка, и я на неё нажимала. А вдруг это – похожая кнопка? Нет, конечно, но если представить? Марин, ты спишь?
– А?
– Спишь?
– Засыпаю. Ты говорила про кино.
– Да. Кино.
– И что там дальше было?
– Хм… В конце они поженились.
– Это хорошо, люблю, когда женятся.
– Спокойной ночи.
– Спокойной.
Утром тётя Руза велела Лене идти в магазин за домом, да, в тот, который минисупермаркет, и купить там две баклажки воды. Баклажки. Пятилитровые бутылки, чего непонятного? Прямо сейчас, потому что вода нужна прямо сейчас. А умываться всё равно нечем, воды же нет. Потому что отключили. Трубы прорвало, опять, чтоб их там в администрации самих прорвало! Нечем, говорю, умываться, так иди, кому ты нужна на тебя смотреть. Марина, она всегда такая бестолочь? Сонная, как же. Восемь часов, все давно встали, а она сонная. Бегом давай.
Лена натянула спортивный костюм, кое-как собрала волосы в хвост и поплелась на улицу. Пошатываясь и зевая, спустилась с галереи и чуть не наступила на серого кота. Он прыснул в сторону, выгнул спину и зашипел.
– Ты мне тоже не нравишься, – сказала Лена. – Брысь отсюда.