Он был так напуган, что его глаза не сразу сфокусировались на вразвалку шлёпающей мимо пещеры бескрылой гагарке. Она остановилась – заглянула внутрь – пошлёпала дальше. Поразительное – но не пугающее – она из себя представляла зрелище: сгорбленная, чёрная и неуклюжая птица размером с небольшого пингвина. Она выдернула Куилла из транса. Увидев её, он почувствовал себя не таким одиноким и напуганным.
Нижняя Хижина казалась огромной без мужчин, остальных мальчишек, груд мешков, сетей, верёвок и корзин для яиц, заполнявших её, когда они только прибыли на Стак Воина. Он мог выбрать любое спальное место. И всё же ему везде казалось или сыро, или неуютно, да и света было гораздо меньше, чем в те летние дни. Кроме того, в воздухе висела невыразимо тошнотворная вонь. Придётся либо притерпеться, либо найти её источник и избавиться от него.
Запах, казалось, исходил из самого тёмного уходящего вниз угла пещеры – слишком низкая расщелина, не подлезть. Так что Куилл лёг на живот и ощупывал темноту, пока его рука не наткнулась на… плоть.
Плоть распалась под пальцами, чем-то сочась и оставляя в его ладони кость. Вытащив эту кость, он обнаружил на ней зубы. Желудок Куилла подпрыгнул так быстро и резко, что он мгновенно метнулся к устью пещеры глотнуть свежего воздуха. Он совал смердящую руку в лужицы воды – солёной, дождевой ли – пить он теперь из них точно не будет – пока не избавился от этого запаха.
Ещё на кости был мех: грубые, короткие волоски.
Он пойдёт назад в Среднюю Хижину. Он расскажет им, что какой-то водяной, какой-то утонувший моряк – может, и Фернок Мор – умер в этой пещере, и тогда они… что? – заинтересуются? посочувствуют? – и позволят ему остаться. Или он отыщет другое укрытие. Но стоило ему подняться с четверенек, дрожа и скуля, как он увидел, что из воды за ним наблюдают трое людей.
Значит, он всё же обезумел. Отчаяние и холод лишили его рассудка, так что из Средней Хижины он скатился прямиком в бездну ужаса и бреда.
– Арф-ф, – сказал один из троих. – Арф-ф, арф-ф.
Тюлени.
Звук, который издал Куилл (хоть и напоминавший тюленье тявканье) спугнул их. Они погрузились в воду и исчезли. Их отец или дед, вероятно, приполз в Нижнюю Хижину умирать. А может, его прибило к берегу мощной волной, уже мёртвого, и он застрял в самой низкой впадине пещеры. Куилл рассмеялся вслух над своими прежними предположениями. На волне облегчения он вытащил гниющую тушу из недр Хижины и вернул в океан. Себе он оставил столько костей, сколько смог, на тот случай, если они вдруг пригодятся. «Храни вещь семь лет, – говорила ему мать, – глядишь и сгодится на что». Очень характерное для жителей Килды рассуждение.
Особенно Куилл оценил тюлений череп, потому что, если перевернуть его и поставить снаружи пещеры повыше, в него собиралась пригодная для питья дождевая вода.
Ложась спать той ночью, он осознал, что понятия не имеет, ни какой нынче день недели, ни как это выяснить.
– Ну, пускай будет четверг, – произнёс он вслух.
И ло, это и впрямь был четверг! А кто станет спорить? Мальчишка, живущий сам по себе, становится королём всего, что он только видит. При этой мысли он улыбнулся.
На следующий день пришёл Мурдо.
– Меня прислали проверить, здесь ли ты.
– Кто прислал?
– Мистер Фаррисс и Донал Дон. Они заставили нас вчера тебя искать, но дождь полил слишком сильно – пришлось прекратить, чтобы в темноте не сорваться. Я знал, что ты тут будешь. Вот шапчонку твою принёс. – И сунул Куиллу его шерстяную шапку вместе со своим собственным ножом и двумя мешками: на одном спать, вторым укрываться.
– Значит, вернуться мне нельзя? – спросил Куилл, таращась на мешки.
– Лучше не надо. Коул Кейн тебя так описывает, будто ты сущий дьявол. Заставляет младших собирать камни, чтобы тебя ими побить.
Потом друзья улеглись на причале и, закатав рукава, стали ловить в студёной воде ползающих по камням мелких синих крабиков.
На следующий день Мурдо принёс моток конского волоса из верёвки. Они привязали его к погнутому гвоздю из кармана Куилла и по очереди рыбачили, используя морские блюдечки как наживку. Может, Коул Кейн и запретил работу, но демон-изгнанник, живущий в пещере у моря, мог ловить рыбу и птиц, когда ему заблагорассудится, хоть семь дней в неделю. В том, чтобы быть навеки проклятым, были свои преимущества: спокойная жизнь, птицы и рыба (если удастся её поймать).
Каждую посевную, после того как ячмень был посеян, мальчишки и девчонки на Хирте стерегли наделы от чаек, прилетавших порыться в земле в поисках зёрен. Камни, которые кидали ребятишки, редко попадали в птиц, но даже если так – что такого сделали чайки, чтобы заслужить настолько недоброе отношение? Куилл впервые задумался над этим с точки зрения птицы. Может, живя среди них, он и сам стал птицей отчасти. Как раз чтобы быть побитым камнями.
Хранители
Следующим пришёл Дейви, держа в руках тупика в знак примирения. Он положил его у самого входа внутри пещеры и осведомился, очень деловым тоном, по-прежнему ли Куилл его ненавидит.
– За что мне тебя ненавидеть, друг? За то, что ты рассказал, что я говорю с гагаркой? Я говорил. Колдуном меня это не делает. Эту милость мне Коул Кейн оказал.
– Ты не демон.
– Нет, не демон.
Дейви живо уселся на пол, прислонившись к коленям Куилла. Точно так же делала собака Куилла, Крапива.
Где-то Крапива теперь, задумался Куилл. Собак тоже забрали в Рай? Или мир остался полон кошек, и собак, и коров, и овец – сделавшихся брошенными и осиротевшими теперь, когда их хозяева вознеслись? Может, Крапива стоит на каком-нибудь утёсе на Хирте и лает на море? Она, наверное, начала сгонять овец на ощипку, даже без команды пастуха.
– Моя собака – толковая овчарка, – сказал он Дейви. – Умеет хватать овец за горло и опрокидывать на спину.
Но когда пастух не придёт ощипывать шерсть, не станет ли Крапива кусать слишком сильно, не превратится ли в овцеубийцу?
– Вот только загонщик из неё никудышный. И года не проходит, чтобы из-за неё какая-нибудь овца не свалилась с высоты. Так у нас на столе появляется баранина, но овцы всё заканчиваются.
– Я вспомнил! – сказал Дейви. – Я и забыл, как Крапива пугала овец. Расскажи ещё историй о доме.
Так что Куилл рассказал ему историю о том, как испанский галеон попытался укрыться с подветренной стороны Хирты, застрял под сводом одной из скал, обрушил её на себя – и потонул в проливе, погребённый пятьюдесятью тоннами камней.
– И это принесло нам победу в войне с Испанией, потому что Господь так любил нас, шотландцев, что раскидал испанский флот по всему океану и обрушил на них камни.
– Я этого не помню! – воскликнул Дейви, ошеломлённый, что столь значительное событие могло выскользнуть у него из головы.
– Это давненько случилось, – сказал Мурдо, подныривая в пещеру с мешочком масла глупыша для Куилла – втереть в синяки. – Лет сто назад. Или триста? Думается, тебя ещё и на свете не было, Дейви.
Потом явился Найлл.
Наверху, в Средней Хижине, слушая, как Дейви сбивчиво пересказывает историю про Армаду, он догадался, откуда у неё ноги растут, и заявился в Нижнюю Хижину, тоже желая послушать историю. И тоже принёс тупика в качестве платы.
Так что Куилл рассказал ему историю о Святом Килде, которого пираты бросили в море, но он расправил на воде свою шотландку, и она сделалась твёрдой, как плот, так что, используя рубаху вместо паруса, он доплыл до Хирты и открыл её.
– Он построил здоровенный кирк, но сейчас его уже нет, увы, потому что когда Святой Килда умер, кирк вознёс его в рай, а потом обратился облаком.
Стоило Найллу начать разглядывать небо, на нём и впрямь обнаружилось множество облачных шпилей и дворцов.
– А я слыхал, Святой Килда – это просто слово, которое в книге написали неправильно, – сказал Мурдо, когда Найлл ушёл. – Не было такого человека.
– Теперь есть, – сказал Куилл.
Тем вечером он поймал первую рыбу – а потом и вторую! В конце концов, это всего лишь вопрос ловкости. Всего-то нужно было немного внутреннего спокойствия. Улов здорово обрадовал его (хоть он и ненавидел вкус рыбы); а ещё радостнее ему сделалось, когда на берег выбралась бескрылая гагарка, напоминающая своей маской крупную утку-разбойницу. Он бросил ей одну рыбу. Глядя, как она пропихивает подачку по зобу, он почувствовал, будто некоторым образом подружился с морем.
На следующее утро вместе с младшими пришла Джон. В качестве входной платы она принесла небольшой мешок с перьями из одного из клейтов. Теперь Куилл сможет спать не на сырой земле и просыпаться без синяков от грубого пола. Дейви заявил, что это Куиллово «рассказывательное кресло» и плюхнул мешок посреди пещеры – со всем почтением, причитающимся, по его мнению, трону.
Джон перестала истекать кровью, но плакать не перестала, потому что теперь она горевала по матери. Тем утром она проснулась с мыслями о доме – как и всегда. Но материнского лица вспомнить никак не смогла.
Когда она сказала это, Куилл заметил, что остальные мальчишки зажмуриваются и проверяют – предстают ли под веками образы друзей и родных: он знал, что они делают именно это, потому что и сам так делал. Картинки в памяти – всё равно что вода: чем сильнее стараешься их удержать, тем скорее они ускользнут. Он не знал, что сказать Джон: терять воспоминание о чьём-то лице невыносимо.
Но потом поднялся Найлл и описал мать Джон – потрясающе подробно – вот так просто – а потом стал описывать дедушку Джон, и их корову Флору, и кустик диких ирисов у их двери, и начищенные башмаки, стоявшие носок к носку у очага, которые никто не носил, кроме как по воскресеньям. Мать Джон тотчас воскресла перед ней, и даже Мурдо с Куиллом словно очутились перед очагом в её домике, завидуя этим башмакам.
– Нарекаю тебя «Хранителем Лиц», – пошутил Куилл, вспомнив, как Кейн помпезно провозгласил себя Хранителем Трутницы. Но Найлл уставился на него таким взглядом, словно Куилл только что сделал его наместником какого-нибудь неприступного замка со стенами, от пола до потолка увешанными портретами.