– Декабрь. Адвент, – сказал Юан, когда последняя перепончатая лапка упала на кучку. – Время Пришествия. Теперь они придут за нами.
Но Дон не начинал вести календарь до тех пор, пока у Юана не случилось видение – много недель после их прибытия на Стак.
– Я так думаю, год уже сменился. Иногда ночами рука не даёт мне уснуть. На этой неделе светает раньше, чем на той. Год уже сменился.
Новость была встречена недоверчиво. Старшие мальчишки (хорошо представлявшие течение времени) увидели в этом знак, что зима уже наполовину миновала и, возможно, они ещё доживут до новой весны и возвращения птиц. Младшие увидели лишь приближающиеся морозные объятья января и февраля, от которых кровь в их венах обратится в лёд.
– Да будут наши друзья благословлены семикратно, – пробормотал Фаррисс. – Значит, уже 1728?
Так ли это было? Когда самому Времени пришёл конец, может ли один год сменить другой и будет ли у него номер? До сих пор ли абак Господа отсчитывает годы? Или и сам Господь потерял им счёт – годам, дням, душам, ожидающим, что их заберут в Рай, когда настанет Конец всего сущего?
Собрался Парламент, но не для того, чтобы что-то решить. На деле Фаррисс и Дон пытались сохранить хотя бы видимость нормальности, придать дням какой-то распорядок и цель. Вот только птицы улетели со Стака. Наступило Мёртвое время. И хотя говорить такого мальчишкам было нельзя, время у птицеловов заканчивалось. Очень скоро они начнут умирать от голода.
– Что мы должны делать, – оживлённо сказал Юан, – так это искать знамения.
Они и впрямь забросили это дело. Дома на Хирте было заведено, что они занимались поиском знамений каждый день. Когда птицеловы ещё ожидали, что в любой момент прилетят ангелы, они внимательно искали знаков в небесах, намёков среди звёзд, парящих птиц-душ или выбрасывающихся из моря чудищ. Когда они перестали искать?
Кеннет сказал, как всегда грубо:
– Я за дверь выгляну и сразу увижу парочку, ага? Нечего хвосты на улице морозить.
Лаклан согласился с ним, но на стороне Юана было больше голосов. Донал Дон (человек, любящий практические решения) одобрительно кивнул.
– Только пообещайте, что по дороге заглянете в каждый клейт; возможно, мы всё-таки пропустили парочку. – И добавил едва слышно: – Птицами-то брюхо набить попроще, чем знамениями.
– Мы можем спуститься к воде, и тогда сине-зелёный люд расскажет, что нас ждёт! – предложил Найлл.
– Ага, а пока вы там будете, набейте карманы крабами и морскими блюдцами, – согласился Дон, оживившись при мысли о рыбной похлёбке.
Но Фаррисс запретил:
– К воде на таком ветру никому не ходить. Волны поднимутся громадные.
– Ненавижу крабов, – сказал Лаклан.
– Тогда поешь пирога из воздуха – или раздобудь нам птиц! – взревел Дон, и рука, которой он постоянно двигал (чтобы доказать, что она ещё шевелится), очень напомнила дёргающего лапками краба.
Хоть плечу Куилла мысль о восхождении к Верхней Хижине пришлась не очень по нраву, остальное его тело сочло, что это самый верный путь отыскать знамение.
– Наверняка в какой-нибудь щели найдётся страница-другая из Кейновой Библии.
Мурдо сказал:
– Знамения – уже не знамения, если знаешь где их искать.
Но Куилл с ним не согласился: было куда как здраво искать их там, где они скорее всего будут. Мурдо это не убедило.
Когда у первого обрыва птицеловы разделились и каждый пошёл своей дорогой, Мурдо увидел облако в форме наковальни – «ну вылитая наковальня, друг!» – и решил, что должен отчитаться об этом знамении мистеру Дону. Куилл предположил, что Мурдо просто хочет поскорее вернуться и укрыться от ветра. Они поспорили.
Силы на разговоры и шутки у них двоих постепенно закончились. На рационе из маслянистого варева и ледяных бессонных ночей добросердечность уходила всё глубже и глубже внутрь их тел и уже не могла заставить глаза глядеть внимательнее, рот – улыбаться, а горло – говорить.
– Делай как знаешь, – бросил Мурдо. – Я возвращаюсь.
Дейви, однако, проворно подобрал то, от чего Мурдо отказался.
– Я пойду с тобой, Куиллиам! – сказал он. – А куда мы?
Куилл потёр плечо, поглощённый мыслями – беспокоясь, что может вообще не суметь взобраться. Но видя рвение на лице Дейви, он не смог заставить себя остудить его пыл.
– Можем спуститься и порыбачить! – предложил Дейви. – Железный Перст у меня с собой, в целости, смотри, может, он подманит рыбу, а внутри неё окажется знамение, как в той истории.
Куилл попытался понять, в какой истории: слишком много их было. Нынче всё, о чём он мог думать перед сном, была твёрдость камня под его больным плечом да голод в животе.
– Может, завтра, Дейви, – сказал он. – Мистер Фаррисс сказал, волны слишком большие.
И это была сущая правда. Море вздымалось, словно на дне его было слишком много камней, чтобы покоиться. Каждая волна поднималась на многие фатомы, разбиваясь о скалы. И всё же лучше бы они пошли рыбачить.
Вместо этого они полезли на вершину, а порывистый ветер хлестал их по лицам, бил по почкам, кидал отросшие волосы им в глаза. Дейви смахивал на девочку – так сильно отросли у него волосы. Куилл подозревал, что и сам выглядит не лучше. (Одна только Джон взяла острый нож и отрезала свои покороче, чтобы не давать повода Кеннету, Мурдо или Калуму.)
Они миновали мистера Фаррисса, стоящего в нише скалы, словно статуя в стене церкви. После случая на Навесе Хранитель Дозора со всей серьёзностью взялся за свои обязанности, многие часы проводя на улице, выглядывая знамения или китов… Мальчики поприветствовали его, пробираясь мимо, но он был слишком сосредоточен, чтобы их заметить.
Только несколько минут спустя снизу до них донёсся его голос:
– Корабль! Огонь! Нужен огонь! Сигнал!
Фаррисс был скрыт из вида неровными выступами Стака, но они расслышали его вопли за воем ветра. Мальчишки, взбирающиеся по крутой «груди» Стака, не могут просто оглянуться и посмотреть, не могут повернуться к скале, уступы которой – это единственное, что не даёт им упасть, спиной. Поэтому лишь достигнув более-менее широкой площадки, Куилл и Дейви смогли вглядеться в море.
– Где? В какой стороне? – крикнул Куилл, но Фаррисс уже был далеко – не расслышать.
Был ли огонь на самом деле? А если был – горел ли он на корабле или Фаррисс принял желаемое за действительное? Ангельские колесницы или стайка белых птиц? Одно было ясно: это был не сигнальный огонь, потому что кто же зажигает огонь на борту корабля? Потом до Куилла дошло, что сказал Фаррисс: это он должен зажечь сигнальный огонь, чтобы его увидели на корабле.
– Это знамение, Куилл? – спросил Дейви.
– Это не знамение. Это корабль. Мы должны дать ему сигнал!
Куилл улёгся на живот и закричал с края скалы:
– Я зажгу огонь! Я зажгу костёр! – Потом, не желая оставлять Дейви одного, он велел ему лезть следом.
– Но знамение… – начал Дейви, указывая на море.
– Молчи и лезь, будь так добр.
Из глубин памяти поднялось воспоминание о перьях и корзинах для яиц, лежащих горой, как незажжённый костёр: постель, на которой Кейн и Джон спали спина к спине.
– Вперёд, Дейви!
– Куда?
– В Верхнюю Хижину, ясно куда!
Перьев в пещере не оказалось, но раздавленные корзины для яиц, служившие Кейну матрасом, были на месте. Ветер разметал кучу, но отдельные куски сплетённой соломы виднелись тут и там и на первый взгляд были сухими. Дейви заскакал в устье пещеры, высматривая в океане корабль.
– Там ангелы, Куилл? На том корабле ангелы?
Куилл собрал всю солому в горку. Потом начал бить лезвием ножа по полу – по стене – пытаясь высечь искру. Он отодрал заплатку из рыбьей кожи, которую Джон любовно пришила ему на куртку, и надёргал из подкладки клочок перьев.
– Скорее, Куиллиам! Он уплывёт! – торопил Дейви.
Искра. Два восторженных возгласа. Очередное разочарование. Чтобы огонь зажёгся, нужен приток воздуха. Куилл стал толкать каменную баррикаду, возведённую в устье пещеры, чтобы не впустить внутрь ветер. Стена поддавалась неохотно, по камню за раз, а потом неожиданно рухнула, и Куилл потерял равновесие и опёрся на плечо. Ключица взвыла. Груда соломы всколыхнулась, и в Хижину ворвался порыв холодного ветра, словно только того и ждал. Куилл бил и бил ножом по полу в такт пульсирующей боли в плече и даже не заметил, как на клок соломы наконец упала искра, обращая пшеничный цвет в чёрный. Потом в лицо ему внезапно бросился дым. Новый порыв ветра поднял весь матрас с пола. Когда ветер покинул пещеру, он забрал с собой весь воздух, и Куилл раскашлялся.
Матрас прогорал и чернел без единого намёка на пламя. Ему нужен был воздух. Нужно было, чтобы ветер вдохнул в него жизнь. Куилл выполз на четвереньках наружу, таща матрас за собой; клубы грязного дыма проводили его к выходу, а затем снова скрылись внутри, недовольные погодой. Он оставил его у устья пещеры, где солома уж точно займётся на ветру вовсю, и отполз от удушающего дыма подальше.
Ветер толкал и пихал стоящих обнявшись, чтобы сохранить равновесие, на пологом уклоне у Хижины Куилла и Дейви, так что казалось, будто они неуклюже переминаются в танце. Тени за ними танцевали тоже… потому что в устье Хижины наконец разгорелось прыгучее пламя. От тепла воздух пошёл завихрениями, так что сотни лёгких соломинок начали кружиться, кружиться, кружиться, кружиться. От костра то и дело отлетали искры – огненные птицы, взмывающие в ночь.
Ночь?
Ночь ещё не настала! Они покинули Среднюю Хижину сразу после Парламента и лезли часа два, может, три. Вряд ли было сильно позднее полудня. И всё же небо казалось тёмным, как поздно вечером. Над Стаком нависла плотная, синевато-серая туча, словно Небесная Твердыня спустилась к Святой Килде и теперь парила над ней, а они видели её основание.
– Получилось, получилось, получилось! – кричал Дейви, одурманенный и очарованный завихрениями соломинок. Они превратили Стак Воина в маяк, пустив луч света на четверть компаса далеко в море.