Шум ветра снаружи стал напоминать шелест дождя, а потом – шаги проходящих мимо гигантов: моряков в длинных морских накидках или женщин в синих платьях и красных косынках.
Куилл вытащил остриё рыболовного крючка из ладони Дейви. Мальчик совсем не почувствовал боли.
Ритуал
Когда на Хирте кто-то умирает, поднимается плач на весь остров, останавливаются работа и игры – останавливается всё, потому что все возвращаются по домам. Утрата словно делает всех меньше.
Куиллиам вышел наружу и издал такой звук, какой, должно быть, издавал Фернок Мор, когда лодка отчалила от берега, оставляя его на произвол судьбы. Это был даже не крик, но рёв более древних времён, когда ещё ни одно животное не возвысилось над другим, а люди ещё выли на луну наравне с волками. Даже дождь распознал этот звук и прекратился.
Внизу, в Средней Хижине, мужчины и мальчики наконец смогли отправиться на поиски двоих пропавших в бурю. Они рассредоточились по склонам Стака, зовя и свистя, будто подзывали своенравных овчарок. Никто не видел вздымавшегося в небеса величественного сигнального огня – полуминутного триумфа Куилла.
Но Мурдо знал, куда Куилл направлялся – искать страницы из Библии в ските Кейна. Так что он первым подобрался к Верхней Хижине, первым услышал весть о смерти Дейви.
В тот же самый миг он начал спускаться обратно.
– Ты куда собрался, друг? Ты что, не поможешь мне? – завопил Куилл.
Но у Мурдо не было желания видеть, а тем более трогать мёртвое тело. И кроме того, за ужасом из-за смерти Дейви быстро последовала мысль: на его месте мог быть он, Мурдо. Если бы он согласился лезть с Куиллом к Верхней Хижине, тогда он мог бы теперь лежать на полу мёртвым. Мурдо нашёл виноватого. Не из-за бури погиб Дейви, а из-за Куиллиама.
Куилл к этому выводу пришёл много раньше. Если бы он не сделал Дейви «Хранителем», не выдумал эту глупую игру и не наделил запасной крючок нелепым волшебством, или если бы он просто согласился пойти порыбачить заодно с поиском знамений, как Дейви и предлагал… Изгнание было меньшим из того, что он заслуживал.
Кеннет притащился в Верхнюю Хижину, потому что он никогда не видел мёртвых «кроме стариков в своих постелях». Увиденное быстро остудило его любопытство. Он притворился, что вид мёртвого тела оказался не таким ужасным, как он рассчитывал, и, углядев под телом птиц, начал вытаскивать их и засовывать себе за пояс, чтобы отнести вниз. Ему не терпелось уйти.
Верёвку принёс Донал Дон и как-то изловчился привязать тело себе к спине и снести его вниз, как раньше носил многих раненых птицеловов. Его сломанная рука была привязана к груди, чтобы он не пытался ничего ею хватать, тянуть и тащить. Так что казалось, будто он несёт не только ребёнка на спине, но и младенца. Когда они с Куиллом спускались, мужчина издавал горлом странные, нечленораздельные звуки – не то от горя, не то от напряжения, не то от боли. Его лицо казалось высеченным из камня, так что сказать наверняка было невозможно.
– Был ли корабль, мистер? – умоляюще спросил Куилл. – Думаете, он нас видел? Думаете, был корабль? – Но Дон уже не верил Фарриссовой версии событий. Если корабль и был, больше его никто не видел, или, подобно китам, он проплыл мимо и о застрявших на острове птицеловах и знать не знал. Его молчание подтвердило, что смерть Дейви была напрасной: она не послужила никакой цели.
В Средней Джон попросили поплакать и поголосить, как того требовали традиции, поскольку в этом ритуале женщины намного превосходили мужчин. Но Джон провела столько времени, подавляя свои девичьи инстинкты, что причитания никак ей не удавались.
Никто не стал мешать Юану, громко и грамотно промолившемуся целый час.
На Хирте мужчины принялись бы изготовлять саван или какой-нибудь гроб – из того, что можно найти – коврик, плавник, покрывало… Но где взять что-то подобное здесь, на Стаке, где и живым едва ли удавалось укрыться от холода? Куилл придумал плотно смотать верёвку и сшить её встык, превращая в некое подобие раковины – колыбель с крышкой из мягкой белой кожи.
Но Мурдо, Хранитель Верёвок, назвал Куилла дураком, не уважающим чужого имущества. От идеи отказались как от слишком расточительной.
По традиции следовало поймать одну из овец семьи умершего, заколоть её и зажарить на поминальный пир. Но здесь овец не было.
– Ещё будет время, когда домой вернёмся, – сказал Дон. Но Куилл, зная, как Дейви беспокоился о материальном положении семьи, выпалил, что утрата овцы «здорово отяготит мать Дейви».
– Тогда зарежем одну из моих, – рявкнул Фаррисс. Он склонился над телом – правильно уложенным, омытым и синевато-белым в своей наготе – обнял Дейви и заплакал, раскачиваясь и называя не имя Дейви, но имена двоих своих дочерей. Все отвели взгляды.
Днём запах жареной баранины всё же донёсся до них с Боререя, как раз в соответствии с похоронным обычаем. Но означало это лишь то, что Коул Кейн пережил бурю. Младшие тут же стали настаивать, что нужно устроить поминальный пир из качурок, приготовленных в их же масле, а пока еда готовилась, они разобрали себе одежду из горстки пожитков Дейви. В конце концов, одежда ему была уже ни к чему.
Юан всё продолжал причитать о «несомненном и непременном воскрешении из мёртвых», но на Стаке ничего не было несомненно и непременно: только горький холод, голод, ссадины, синяки, ветер, море и Смерть.
К счастью, Лаклан знал много плачей и мог спеть их с наступлением темноты. Найлл, Хранитель Воспоминаний, смог припомнить разные добрые мелочи, которые Дейви делал на Хирте, и как старательно он заботился о своей матери. Куилл добавил, что Дейви самостоятельно зажёг сигнальный огонь – отчего все ахнули в искреннем восторге. И хоть Калуму не удалось сложить об этом героическом деянии песню, зато Доналу Дону этого хватило, чтобы произнести речь. В ней он передал «славного и смелого мальца» в руки Господа. Раздалось согласное бормотание – Бог наверняка будет рад, что Дейви теперь с ним, и ангелы тоже возликуют. (Хоть это и было правдой, ни Бог, ни ангелы до сих пор не постарались им хоть как-то помочь.)
Когда Парламент начал обсуждать, как быть с телом, Куилл осознал, что ушёл из Верхней Хижины и даже не поискал в пещере страниц из Библии.
Не поискал он и орланов в небе, которые могли бы унести мальчика домой.
Оплакивать Дейви полагалось три дня, но ни у кого не было на это ни духу, ни сил. Так что на следующий день Фаррисс снёс маленькое нагое тельце вниз, к причалу, и те немногие, кто могли это выдержать, последовали за ним.
Сильные бури размалывают водоросли вокруг Стака в ярко-оранжевую массу, и теперь бухта была полна ею. С виду она казалась мягкой, но на ощупь была склизкой, и мужчины то и дело поскальзывались на ней. Так что тело опустили на землю торопливо, без церемоний, туда, где седьмая волна сможет заявить на него права. Они назвали это матросским погребением, хотя ни один из них такого раньше не видел. Юан, возможно, знал правильные слова, но он не пришёл. Никто не подумал о нём скверно: у него имелись воспоминания, из-за которых он боялся ходить в бухту и смотреть, как волны волокут детское тело в море.
Скользя и оступаясь, Куилл подошёл к телу – якобы уложить конечности в более достойное положение, но на самом деле вложить крючок из гнутого гвоздя обратно под охрану негнущейся ладошки.
– Да будет наш друг Дейви благословлён семикратно, а верёвка крепка в трудную минуту, – громко сказал он, бросив полный ядовитого упрёка взгляд на Мурдо. Верёвка нужна была Дейви, чтобы послужить ему гробом, а Мурдо поскупился дать её ему.
– Верёвки живым нужны, а не мёртвым, – сказал Мурдо и, отвернувшись, отправился в Среднюю.
– Подойди-ка сюда, а, Кеннет? – позвал Куилл, и, хоть при виде трупа его подташнивало, под взглядами остальных Кеннет почувствовал себя обязанным подковылять к нему по оранжевой слизи. – Видишь? – спросил Куилл, указывая на грудь Дейви. – Смотри внимательно. – Кеннет присел на корточки, отворачиваясь от тела. Куиллу не составило труда схватить его за волосы на затылке и ткнуть лицом в живот Дейви.
– Давай жри, – прошипел он. – Жри, слизняк. Ты же сказал, что начнёшь с мелюзги, помнишь? Когда еда закончится, помнишь? Сказал, что начнёшь с мелюзги. Что? Ты забыл? А Дейви помнил. Дейви это прекрасно помнил. Умер с твоими словами в голове. Он хранил их и хранил, всё думал, всё ждал – когда же я проснусь с перерезанным горлом и увижу, как Кеннет раздирает меня на куски? Умер, боясь, что ты сготовишь его и сожрёшь, насмешник. Смешно тебе теперь, Кен? Ну так откуси кусочек, давай, чего ты?
Кеннет вырвался, оставив пучок волос в кулаке Куилла, и пополз прочь, раз за разом вытирая лицо и рот рукавом и ругаясь. Оставшиеся мальчишки, видевшие это, тоже прижали рукава к губам, будто и они почувствовали синий холод этого принудительного поцелуя.
Никто кроме Куилла не остался посмотреть, как море заберёт Дейви. Было очень холодно. Долгое время казалось, что волны не соблазнились мальчиком – лишь одолжили ему саван из оранжевой пены. Потом поднялась седьмая – или семнадцатая? – волна, на голову выше остальных, и взмыла высоко над утёсом, чихая ледяными брызгами. Она обшаривала и обшаривала тело Дейви, как мародёр на поле брани, и, не найдя ничего ценного, сбросила его на прибрежные скалы.
Куилл сел, прислонившись спиной к утёсу. Ему казалось, что он слишком часто подводил Дейви. Раз его мать не могла просидеть рядом с сыном два дня и две ночи, тогда Куилл сделает это за неё – град ли, снег ли, морские ли чудища или бушующее море. Пускай каждая девятая волна подносит ему отчаяние: он наелся его сполна. Пускай друзья шепчут за спиной:
«…если бы Куилл не потащил его на вершину…»
Пускай пируют качурками, которых собрали они с Дейви, и ничего не оставят на завтра. На Хирте они следили за тем, чтобы расходовать припасы экономно, чтобы хватило на зимние месяцы или непредвиденные трудности. Но здесь и сейчас – съедим всё до последней птицы. Последнее масло давно прогорело, море сделалось слишком бурным для рыбалки. Так зачем откладывать неизбежное? Скоро им всем дорога туда, куда ушёл Дейви. Старшие просто решили не говорить это младшим.