Когда она вернулась, её клюв был полон слов, круглых, как камешки, слов и острых осколков, которые она скормила своим птенцам, сидящим на скамейках в деревенском классе. Птенцы казались какими-то знакомыми… Когда она добралась до Куилла, он тоже разинул рот, ощущая жадное волнение голодного птенца, ожидая, когда её рот приблизится к его. Не клюв, но рот, и вовсе безо всякой маски, зато…
Гагарка схватила его за ключицы и болезненно встряхнула. Он проснулся и обнаружил, что нам ним нависает Лаклан.
Они взяли за правило так делать – оставлять Куиллиама спать, уходя ловить птиц. Мистер Фаррисс сказал, что требуется время, чтобы воспаление лёгких – как и Килдская Тоска – покинуло человека.
– Мы поймали эту тварь. Хочешь глянуть? – спросил Лаклан. – Мы её поймали! Раз плюнуть! Калум надел на тварь мешок, а мистер Дон шандарахнул по нему, а потом мы стали лупить камнями, и лупили, и лупили, потому что она говорила и болтала всякое, а Юан сказал, что если мы не убьём её, она скажет Секретное Слово Дьявола и проклянёт нас всех… Видел бы ты, как мы с ней разделались!
– Отстань от него, – резко сказал Фаррисс, – если только не хочешь лихорадкой заразиться.
И правда, когда Куилл сел, его переполнила горячая жёлчь, плещущаяся в нём, как масло в глупыше. Но это была не лихорадка: это был страх, тошнотворное предчувствие, жуткое осознание того, что говорил ему Лаклан. Глядя через лес их ног, он увидел, что свою добычу они приволокли домой.
Мешок лежал разодранным, но плотно набитый перьями, прямо как в те времена, когда он был Троном Хранителей. Выбеленная мешковина теперь покраснела от крови лежащей внутри гагарки. Из мешка торчали её огромные лапы и нижняя часть тела.
– Я пытался их остановить, – сказал Мурдо.
– Прикончили они ведьму, а? – сказал Кеннет, жадно вглядываясь в лицо Куилла в поисках тени страдания. Хоть его покалеченные ноги помешали ему присоединиться к резне, он упивался произошедшим теперь, наслаждаясь знанием, что с морской ведьмой расправились.
– Проклятая ведьма, – сказал мистер Дон, изо всех сил старавшийся не допустить, чтобы мальчишки опустились до жестокости и кровожадности. Он предложил убить её только потому, что её огромный желудок оказался бы весьма полезным для хранения птичьего масла. Её шкуру можно было носить как кожу, а из костей вырезать уйму всего. Он представлял целую луну приятных и полезных вечеров – все сидели бы в Хижине и шили обувь или мешочки или строгали дудки, ложки и колышки.
Потом вдруг откуда ни возьмись стали слышны слова «ведьма», «буревестница» и «Слово Дьявола» и пошёл разговор о смерти Дейви и откушенной голове Найлла. Дон мог описать варварскую мальчишескую истерию и то, как они в приступе ярости набросились на бедную птицу, только как «жажда убийства».
Ему пришлось признать, что доносившиеся из мешка звуки и его самого лишили присутствия духа – смесь гласных, согласных и судорожных вдохов. Он надеялся, что одним быстрым ударом успокоит и птицу, и мальчишечье возбуждение. Но у гагарки был толстый череп и крепкое телосложение; её так просто не убить.
Добрых несколько мгновений Куилл хотел убить их всех самих: Лаклана с его лицом «благого вестника»; Найлла, хихикающего как безумный над смертью чудища, чьей кровью были выпачканы его руки и лицо; Юана, празднующего праведную расправу над невинным существом. Даже мистера Дона, глядевшего на друга Куилла и видевшего в нём лишь источник полезного сырья.
Кеннет наклонил голову, заглядывая Куиллу в лицо, надеясь застать его слёзы…
Куилл ударил бы его, но его настигло то же чувство падения, что и в ночь Юанова видения. Чему-то, если не самому миру, пришёл конец. Он знал это с отчётливой уверенностью. Поэтому весь миллион птиц на Стаке вопил. Он слышал их. Он слышал их в своей голове. Ничего не осталось. Ничего не вернётся – ни Дейви, ни гагарка, ни Найллов ум, ни Мурдина Галлоуэй, ни дружба между жестокими, как черноспинные чайки, мальчишками.
– Прикончили мы ведьму, а? – снова сказал Кеннет, причисляя себя к торжествующим охотникам на ведьм.
– Вам же хуже. Теперь на вас всех лежит ведьмино проклятье, – бросил Куилл и вышел из пещеры.
Белый корабль
Весной появились яйца. Тюлени тоже появились – громадные серые и скользкие глыбы, развалившиеся на причале, напоминая выброшенные на берег тела.
– Намажь крепкого мужчину тюленьим жиром – и он сможет доплыть до самого Стака Ли! – сказал Донал Дон, вечно строящий планы спасения. Но не своего. Рука его срослась кривовато, и ладони у него дрожали, как у старика. Хотя он и был старым. Лет сорок ему было. Или сорок пять?
Олуши сидели, положив выпрямленные лапы на крепкие маленькие яички и ужасно напоминая стариков, которые сидят в креслах, сложив ноги на табуреточки. Возьми одно яйцо – и мать просто отложит новое. Покуда продолжается жизнь. И практически из каждого яйца вылупится птенец. Конечно, половина из них погибнет в течение года. Бури. Голод. И что? Половина выживет. Покуда продолжается жизнь…
Даже без друзей жизнь продолжалась. Мужчины по-прежнему разговаривали с Куиллом, но кроме них никто – с тех пор, как он сказал, что на них ведьмино проклятье. Они не побили его камнями и не изгнали из пещеры, но сторонились его, будто он каким-то образом унаследовал ведьмовскую суть своей любимой гагарки.
Он смирился с этим. Он заслуживал быть обречённым на одиночество. Из-за его глупой придумки с «Железным Перстом» погиб Дейви, считая, что рыболовный крючок стоит того, чтобы разбиться о скалы. Куилл призвал Фернока Мора в голову Фаррисса. Он кормил друзей историями – а какой толк от историй? Всё равно что кормить собак стеклом. Он предал даже гагарку, подкармливая её рыбой, так что когда она, исполненная благих намерений, вернула долг, то перепугала Найлла до безумия и была убита за свою доброту. Он сказал друзьям, что они прокляты, а что ещё хуже, ничуть не скорбел по их обществу. Каждый одинок в смерти, по дороге во тьму спутников нет: так зачем они нужны при жизни?
– Теперь я понимаю тебя, – как-то раз сказал ему Фаррисс. – Мы теперь родня. У нас у обоих вместо крови чёрные чернила. – Куилл не понял, что он имел в виду, но спросить не решился.
Теперь Фаррисс был в поле его зрения, делал из волокон верёвки силки на тупиков. До чего же тупики бестолковые созданьица. Один наступает лапой в силок. Другой, заинтересовавшись, подходит посмотреть поближе.
«Я просто поставил лапу в эту вот петлю», – говорит первый тупик.
«Что, вот так?» – говорит второй. Мимо проходит их сосед, и они зовут его:
«Эй, graidhean, родной! Не поможешь нам?» – И вот уже их сосед подходит посмотреть…
Их, таких доверчивых, так легко ловить – целыми дюжинами. Лето столь щедро.
Фаррисс распрямился. Может, у него просто затекла спина. Он посмотрел на Куилла. На его лице читался вопрос. Он кивнул на море. И Куилл посмотрел. На воде виднелось какое-то пятно.
Что-то, едва заметное в солнечном свете, огибало Стак Ли. Китовые акулы, возможно: вчера несколько проплывало мимо. Но нет, оно двигалось не под водой, а по ней: что-то белое. Стая олуш, возможно, летящих низко над волнами, маша крыльями?
Мальчишки по всему Стаку заволновались, как глупыши, когда завидят на небе черноспинных чаек. Они бросили свой неторопливый промысел и затаились, замерев. В последнее время Юан начал говорить о звере с числом 666 на лбу, разгуливающем по миру в Конце Времён и пожирающем людей. И сейчас они воображали морское чудище: а что ещё? Теперь их мир был сосредоточен вокруг моря. Возможно, теперь Великий Зверь с белым гребнем на голове явился за ними, и это его макушка виднеется над морем, пока он идёт по океанскому дну, вынюхивая грех, вынюхивая души на съедение.
Какая-то часть Куилла всё ещё ожидала, что на борту белого корабля окажутся ангелы: что это будет тот самый корабль, которого так ждал Дейви. Собственные сомнения стали ему не важны: после смерти Дейви Куилл чувствовал себя обязанным перенять все надежды и верования мальчика, будто унаследовав его одежду. Ангелы казались едва ли менее пугающими, чем Великий Зверь. Они тоже захотят выдернуть мальчишек с насестов и утащить их в небо. Как орланы крадут ягнят у их матерей. Куилл чувствовал страх, но в то же время – горькую обиду из-за того, что к ним, возможно, летят ангелы, а Дейви, так их ждавший и веривший в них, уже не увидит этого.
А может, это была просто лодка – обычная одиночная лодка. В таком случае она просто проплывёт мимо Стака, не ведая о брошенных там мальчишках.
Внезапно все мальчишки повскакивали на ноги на скалах или в устье Хижины, размахивая руками и крича. Пятьдесят тысяч вспугнутых птиц взмыли в небо – воронка смерча из кружащих и вопящих птиц, словно тоже ожидавших спасения от маленькой лодки, держащей курс на запад.
В итоге они не успели взять ничего, вообще ничего. Мальчишки напоминали привязанных козлят, кидающихся к причалу и тут же утягиваемых обратно мыслями о вещах, которые никак нельзя было оставить: котелок матушки Дейви – шерстяная шапка – новый запас свечек-качурок – намалёванная на стене пещеры корона… Половина клейтов была наполнена. У них было масло глупышей и масло других птиц, хранимое в желудке гагарки. И перья у них тоже были, хотя ни одного мешка, чтобы снести их вниз в лодку, не осталось…
Но что если лодка не сможет пристать к берегу? Опасное течение, сильные волны… Ветер может перемениться! Неопытный рулевой может решить не рисковать лодкой в попытке причалить…
Донал Дон начал помогать Кеннету спускаться из Хижины, по уступам, по самым пологим уклонам Стака. Они были связаны обрывком потрёпанной верёвки, на тот случай, если Кеннет не устоит на покалеченных ногах и потеряет равновесие. Складывалось впечатление, что это пастух ведёт на поводке престарелую овчарку, или что узника ведут на суд.
Только Лаклан, взобравшийся на высокий каменный пик, стоял совершенно неподвижно – Король Олуша оглядывает свои солнечные владения. Он скрестил руки на груди и отворачивался всякий раз, когда кто-то звал его спуститься. Куиллу пришлось сделать крюк, чтобы забрать его со скалы.