- Послушай, брат, тулуп-то у тебя хорош; только если пойдем, он тебе будет мешать. Променяемся, - проговорил вошедший с Ульяновым мужчина Горюнову.
Ульянов угощал своих приятелей, и поэтому на Горюнова и вошедшего мужчину не обращали внимания.
- Ты не беспокойся. Я, братец ты мой, подрядил Ульянова на прииски и тебя подряжу. Хоть сейчас пять рублей задатку, - говорил мужчина.
- Об этом мы потолкуем завтра.
- Завтра надо ехать… А вот тулуп-то я бы у те взял.
- Как же без тулупа?
- Ох ты, кайло! Ну, променяемся. Пять рублей придачи!
- Десять!
- Шесть!
- Семь!
Горюнов променял свой тулуп на полушубок и получил придачи шесть с полтиной.
Немного погодя Ульянов, Горюнов и мужчина вышли из заведения.
- Ну, други, решено? - спросил мужчина по выходе из заведения.
- Я плохо што-то понимаю, - сказал Горюнов.
- Узнаем всё - не покаешься, - сказал Ульянов.
- Уговор такой: никому не говорить, куда мы идем, и никого больше не брать, - сказал мужчина.
- Ну, так завтра мы к тебе придем в заутреню.
- Ладно. Прощайте. Помните: никому не говорить! - И мужчина пошел налево; Горюнов с Ульяновым пошли направо.
Дорогой Ульянов вполголоса рассказал Горюнову, что этот человек кум его кумы, Кирпичников, которого он не видал годов пять и о котором не имел никакого известия. Теперь он встретил его у кумы и узнал, что он ездил с приисков к одному купцу, которому обязался разыскать какой-нибудь прииск, и находится на одном прииске доверенным. Ульянов стал соболезновать о своей жизни, и Кирпичников предложил ему работу на прииске с платою в месяц по пятнадцати рублей и согласился принять даже Горюнова за ту же плату, как человека грамотного, который может ему сводить счета. Эту плату он обещал дать только на первый раз. Ульянов заикнулся было о семействах, своем и Горюнова, но Кирпичников сказал, что семейство и здесь может жить, а что туда идти далеко, и хорошо еще, уживутся ли они там с беглыми.
Дома, ложась спать, они ничего не сказали своим семействам о предстоящей поездке. Но утром без сцены у Ульянова не обошлось.
Ульянов пробудился в четвертом часу, встал и зажег лучину, что удивило Степаниду Власовну.
- Ну, хозяйка, ставай благословясв. Далеко сегодня пойду.
- Будь ты проклятая, хвастуша, - отвечала хозяйка и отвернулась к стене.
- Кроме шуток… На золотые иду.
- Наплевала бы я тебе!.. Еще не всю водку-то вылакал в кабаках!
Елизар Матвеевич стал собираться не на шутку в дальний путь. Жена следила за ним сперва прищурившись, но потом ее стало брать раздумье: неужели он так рано идет?.. У меня и хлеба-то для него не напечено…
- Как же ты на кордон без хлеба идешь?
- Шабаш! Деревья еще вчера куме продал. Баста!.. Ставай, говорю, кроме шуток.
Жена села и проговорила:
- Да ты чего?
- На золотые иду с Кирпичниковым.
- А он разве здесь?
- Вчера приехал к куме, а сегодня едем с ним.
- Да ты в своем ли уме-то?
- У тебя, што ли, стану займовать?
Жена все еще не верила.
- Да ты это взаболь али…
- Ну-ну! На вот тебе десять рублей, - сказал Ульянов, подавая жене деньги, и постучал в стену к Горюнову.
Оттуда послышался голос Терентия Иваныча:
- Сейчас!
Дети Ульянова, кроме Марьи, тоже пробудились и глядели на родителей.
- Ты, тятенька! Как же это?.. Ничего не еказал… - проговорила Лизавета Елизаровна.
- Тятька, я с тобой! - сказал Степан.
- Давно я знала, што это твое знакомство с Машкой до добра не доведет… Подлый ты человек! - проговорила Степанида Власовна.
- Послушай…
- Нечего мне слушать!.. Дети на возрасте, сами должны иметь понятие… Што, небось, и Машку с собой берешь?
- Послушай, жена…
- Убирайся, подлая рожа!.. Господи! И зачем я за эдакого подлеца вышла замуж? - заплакала жена.
- Мамонька… - сказала дочь.
- Кроме горя, ничего не было… Ну, чем я кормиться-то буду? Че-е-м?
- Прокормишься… дети прокормят…
- Хорош отец, што семейство бросает… Кормитесь, говорит, сами…
- Дура ты, и больше ничего! Прощай, мила дочка!.. Хорошо будет, я приеду за вами.
- Да ты, тятенька, не шутишь?
- Я, знаешь, не люблю шутить… Береги мать…
- Нечего меня беречь. Меня хорошие люди накормят, а дочь мне не кормилица… Я знаю, што она…
- Мамонька! - крикнула дочь в испуге и упала на колени перед матерью.
- Это еще што такое? Што за комедьи? - спросил Елизар Матвеич в недоумении.
- Ты бы дочь-то наперед устроил, а то куда мне с ней, с…
- А-а! В матушку, значит, пошла!
- И батюшко-то хорош!..
Елизар Матвеич сел в большом волнении на лавку. Его лицо выражало и горе, и злость, но он старался преодолеть себя. До сих пор он еще не знал, что его дочь беременна, что не редкость в селе, на промыслах, где девчонки часто, особенно летом, увлекаются молодыми парнями и даже смотрителями и припасными. Ему досадно было, что он об этом не узнал раньше… Но что бы он мог сделать тогда?.. Ему и противны казались в это время жена и дочь, но ему и жалко было их, жалко было покидать свой дом, потому что бог знает, что может случиться в его отсутствие. Жена и дочь плакали, сидя первая на кровати, вторая на печке, куда она спряталась из боязни, чтобы отец не сделал ей что-нибудь худое; Степан, сидя на полатях около лежащего Никиты, смотрел то на родителей, то на сестру, думая, что такое сделала сестра; Никита тупо глядел на всех, ковыряя пальцем в носу, и готов был заплакать каждую минуту.
Вдруг все вздрогнули. Кто-то шел на крыльцо, отчего ступеньки скрипели.
- Ну… Делать нечего. Слово дал, - нельзя. Собирайтесь.
В избу вошли: Горюнов, Пелагея Прохоровна и два ее брата. Пелагея Прохоровна плакала. Дети Ульянова слезли с печи и полатей.
Теперь всем стало ясно, что Ульянов не шутит, но ни вошедшие, ни хозяева ничего не проговорили друг другу.
- Сядьте, - сказал Ульянов.
Все сели. Женщины заплакали, парни смотрели друг на друга, стараясь не плакать; но эта немая сцена пробрала даже и отцов: даже они утерли по разу ладонями свои глаза и, как бы устыдившись этого, встали. За ними встали и остальные.
- Ну, хозяйка, прощай! Не поминай меня лихом… А ты, мила дочка… Эх! не думал я, не думал! Ну, Степка! Взял бы я тебя с собой, да сам не знаю еще, хорошо ли там. А вы не баловать у меня, слушаться старших… Эх, горе, горе! - говорил хозяин, целуясь с женой и детьми, которые рыдали, да и сам Ульянов плакал.
- Прощай, Степанида Власовна. Покорно благодарю за ласки… Моих-то не обидь. Будьте вместе… - говорил Терентий Иваныч, прощаясь с хозяйкой.
Ульянов и Горюнов вышли: за ними вышли семейства и стояли за воротами до тех пор, пока тех не стало видно в темноте.
VIII РАЗОРЕНИЕ
Степанида Власовна была оскорблена. Ее бесило то, что мысль о золотых приисках подала мужу не она, а, как ей думалось, торговка Машка, или Марья Оглоблина, с которой она подозревала Елизара Матвеича в связи.
Забрав себе это в голову, Степанида Власовна в Оглоблиной уже видела непримиримейшего врага своего и старалась всячески нанести ей какую-нибудь обиду и словом и делом.
На первых порах она отправилась на кордон - удостовериться в том, действительно ли ее муж продал лес Оглоблиной. Увидала она вот что.
Перед входом в шалаш был разведен огонь, но, как видно, он был разведен давно, потому что дрова уже догорали и легкий дымок едва заметно развевался ветром в разные стороны. В шалаше она нашла чью-то котомку, худые рукавицы и кусок ржаного хлеба. Значит, здесь уже хозяйничали чужие люди, - здесь, в том самом шалаше, в котором ее муж жил десять лет, командуя над лесом и сбирая гривны с порубщиков, где она не одну ночь провела в продолжение десяти лет… Обидно сделалось Степаниде Власовне… Она сразу почувствовала, что и воздух в шалаше иной и она точно невесть куда забралась. И слышится ей стук топоров и ширканья пил, чего она во все десятилетие не слыхала около шалаша.
Нарушилось спокойствие леса, настало варварское разорение, и все это по милости Машки Оглоблиной, которую она не дальше как прошлым летом, в именины мужа, первого августа, на полянке между шалашом и лесом угощала пивом и пирогом с малиною!..
Вышла она из шалаша и стала смотреть по сторонам. Направо стоят двои дровней, на каждые положено по два длинных бревна; недалеко от них крестьянин в рубахе обчищает бревно от сучков, другой, в полушубке, так и хлещет топором в дерево, которое только как будто вздрагивает немного; третий уже наклал целый воз долготья и все еще накладывает, ругая мальчугана за то, что он еле-еле шевелится; налево стоят трое дровней, и около них тоже идет потеха… А на том самом месте, где в третьем годе Степанида Власовна нашла много рыжиков, двое - по-видимому, мастеровых - пилят за раз две березы…
- Мошенники! Варвары!! Кто вам дозволил хозяйничать здесь? - прокричала, не помня себя от злости и обиды, Степанида Власовна и подбежала к пильщикам.
Те поглядели на нее, захохотали и ничего не сказали, продолжая свою работу.
- Откуда это явилась? - проговорил крестьянин, увязывающий воз с долготьем.
- Да кто вам позволил, говорю, лес рубить? - кричала Ульянова.
Порубщики захохотали и начали отпускать на ее счет насмешки и сарказмы.
- Да ты-то кто такая? - спросил ее один из порубщиков.
- Не узнали?! Теперь и знать не хотите, а прежде боялись…
- Глядите, баба чья-то с цепи сорвалась!
- Связать ее надо - искусает.
Степанида Власовна разъярилась, но скоро заметила, что чем больше она ругается, тем больше смешит порубщиков, которые нарочно еще старались разозлить ее. Но двое порубщиков знали ее, их очень удивляло присутствие здесь жены Ульянова.
- Послушай! Тебе чего здесь надо? - спросил ее серьезно порубщик, подошедши к ней с угрожающим видом.
- А то и надо, што я не дозволю рубить лес, не дозволю!! - кричала Степанида Власовна.