Теперь он снова обрел свое солдатское братство. Поддержку и связь со своими боевыми товарищами.
А вот еще одно письмо:
«Пару слов о себе, — пишет Ваня Поздеев. — Живу в Перми. Работаю на заводе по ремонту электротехнического оборудования. Имею шестой разряд, то есть самый высокий. Жена учительствует в школе. Старшая дочь уже 4 года как закончила фармацевтический институт и сейчас работает в Саратове. Средняя — на третьем курсе, младшая — на втором Пермского политехнического института. Старшая и средняя уже замужем. Младшая живет с нами. Имею двухкомнатную квартиру. Здоровье — вроде ничего, но не то, что было раньше, на Гангуте. Уже годы. Мне пошел 51-й. Пожалуйста, приезжай в гости к нам всей своей семьей в любое время, узнаешь, что за Пермь наша. Если город не понравится, то на Каму обязательно заглядишься».
Вот еще одно письмо из Бугуруслана от Михаила Ивановича Максимова, бывшего секретаря партбюро нашего полка.
«Возвращаясь с работы, я решил зайти к сыну. Перешагнул порог — ко мне подбегает пятилетняя внучка с газетой в руках.
— Деда, про тебя тут написано!
Внучка права. Это про нас, гангутцев. Я вспомнил боевых друзей, и слезы навернулись на глаза. Где они теперь, друзья-однополчане? Я могу назвать сотни фамилий коммунистов, так как парторганизация полка к моменту эвакуации насчитывала 631 человека.
Мы уходили последними. Я был в числе 70 коммунистов, прикрывавших отход с сухопутной границы. Демобилизовался я после тяжелой контузии в 1947 году. Десять лет проработал на партийной работе. Сейчас работаю мастером на нефтяных промыслах.
Сердечный поклон всем живым гангутцам».
Есть в жизни каждого человека взлет его духовных сил, подтверждение его человеческого назначения, и об этом очень хорошо сказал бывший сапер 219-го полка Александр Павлович Железняк, ныне живущий в Грозном.
«Как бы то ни было, мы с вами больше чем однополчане, ибо на Гангуте мы не просто воевали, а жили дружной семьей, и это никогда не забудется».
Писем много. Добрых, сердечных писем. За каждым письмом героическая судьба беззаветного солдата Родины, героя, спасшего и свою Родину, и Европу от самого гнусного порождения двадцатого века — фашизма.
Я благодарен этим письмам, они учат молодости и мудрости, уверенности в жизни. Они лишний раз подтверждают, что у солдатского братства высокие и требовательные принципы жизни. Ими и живут ветераны по сей день.
И, может быть, тот рыбак с поскрипывающим протезом, только что ушедший с набережной, тоже герой солдатского братства. Наверное так! Как это важно для человека, чтобы о том, что он сделал, люди не забывали!
Когда говорят о стойкости Ленинграда, о его победе, помните, что в этой победе немалая доля усилий моих друзей гангутцев. Они были в самых тяжелых боях по освобождению Ленинграда. Он был для них и остался навсегда самой сверкающей высотой их незаурядных судеб.
Может быть, вам придется увидеть человека с оригинальным знаком на правом отвороте пиджака. Если вы прочтете на этом знаке «Гангут 1941» — знайте, что это добрый солдат Великой Отечественной войны, не знавший отступления.
Плывет над Невой морок белых ночей. Пора влюбленности, вечной юности.
Ленинград тих и прекрасен.
И сквозь перестук острых каблучков спешащей на первое свидание девчонки слышно, как трудно, с перебоями, бьется тревожное сердце мира. '
Прислушайтесь к нему.
Помните!
САМОЕ ТРУДНОЕ
Это, наверное, извечное свойство человеческого характера — хранить в памяти на всю жизнь самое трудное, что нам пришлось преодолеть в жизни. Этим мы не без основания гордимся. Это мы передаем своим детям как опыт нашего мужества, как пример исполнения человеческого долга.
Идет время, мы стареем, и воспоминание становится для человека утешением, и надо обязательно поддержать человека в этом его воспоминании, по праву оценить его достоинство, его долг, исполненный перед народом и перед своей совестью.
Воспоминание становится для нас праздником, а для тех, кто идет следом за нами, хотят они того или не хотят, — школой, той вечной эстафетой, которая и оборачивается живой историей народа, его памятью, его сутью.
Ничего не поделаешь, и наше поколение, оставшихся в живых солдат Великой Отечественной войны, перевалило за пятидесятилетний рубеж, и слова «а помнишь» стали для каждого из нас высокой нравственной категорией, не столько оглядкой на прошлое, сколько, пожалуй, утверждением уверенности в неотвратимой правильности нашей трудной и прекрасной судьбы.
Мы вовсе не хотим, чтобы то, что было с нами, повторилось с новым поколением, с нашими детьми. Нет! Но мы знаем, что жизнь усложняется. Мы чувствуем, как растет ответственность человека за свои поступки, за свой народ, Родину, за прародительницу всего живого и разумного — нашу Землю. Значит, новому поколению нужен будет наш опыт мужества, обязательно нужен. Ведь в конце концов жизнь человеческая и есть ничто иное, как п р е о д о л е н и е. Об этом я написал стихи:
Жизнь не разыграна по нотам,
И легких в мире нет судеб.
И навсегда насущный хлеб
Свежо и сладко пахнет потом.
Ты это все поймешь потом
За быстрым временем в погоне,
На противоположном склоне
Вершины в блеске золотом.
Да, мы на противоположной стороне вершины. Мы чувствуем ее, эту вершину, спиной, а чтобы увидеть ее, надо повернуться.
Девятнадцатого декабря 1971 года Ленинград отмечал тридцатилетие знаменитой Дороги жизни. Я был на этом празднике в Кировском театре. Я видел этих пожилых людей, которые ради торжества почистили и прикрепили на гражданские пиджаки и блузки ордена и медали. Я видел женщин и мужчин, бывших солдат и командиров, шоферов и моряков, летчиков и регулировщиц, зенитчиков и артиллеристов, кладовщиков и водолазов, видел отцов и матерей нынешнего поколения строителей, я видел слезы на их глазах, когда они нестройными хриповатыми голосами пели свою песню:
Эх, Ладога, родная Ладога!..
Я видел, как они молодели от этой песни. Я понимал по их глазам, как дорого этим людям признание сегодняшним Ленинградом их жизни, ставшей подвигом, признание того, что они спасли Ленинград в ту проклятую зиму, что их усилиями миллион человек был эвакуирован из Ленинграда, что их заботой, их адским терпением в Ленинград доставлялись и хлеб и оружие и что потом Ленинград изнутри осады прорвал эту самую блокаду и победил, что такого случая не было в истории всех войн и осад, начиная с Трои.
Время идет, и обо всем будет создана своя Одиссея, своя кладовая опыта человеческого мужества. И мне приятно было видеть на этом празднике новую юность Ленинграда. Мне дано было в этот миг чувствовать, что эта так называемая связь времен во всем своем величии и необходимости идет через мою душу. И это было прекрасно. И слезы на глазах героев Ладоги были не слезами сожаления и умиления, а слезами восторга, слезами признательности…
И я встретил на этом празднике своих друзей по гангутской эпопее, друзей, которые после эвакуации Гангута служили на Ладожской флотилии и в авиационных частях, прикрывающих Ладожскую трассу с неба. Там, на Ладоге, погиб наш гангутский летчик, один из первых Героев Советского Союза на Балтике капитан Бринько, знаменитый среди летчиков мастер высшего класса. Там, на Ладоге, с первого до последнего дня существования трассы, баражировал истребитель легендарного гангутца Леонида Белоусова.
Машины по льду Ладоги из Кобоны к Вагановскому спуску, с Большой земли в блокированный Ленинград пошли 21 ноября. Мы с полуострова Гангут окончательно эвакуировались уже после открытия Дороги жизни, в ночь на 3 декабря 1941 года.
164 дня и 164 ночи гангутской эпопеи были закончены. Мы ушли по приказу Верховной ставки. Мы ушли на помощь блокированному Ленинграду. Мы ушли непобежденными, потому что стояли насмерть. Стояли, отбивая все наступления. Стояли под артиллерийским огнем и бомбежками. Стояли и наступали. Мы потеряли на Гангуте восемьсот своих товарищей. Они пали смертью храбрых, исполнив свой долг до конца, как это и положено солдатам народа.
Мы помним их могилы и имена.
Живые гангутцы влились в семью защитников Ленинграда и прославили себя и во время прорывы блокады в январе 1943 года, и в январские дни 1944 года — во время окончательного снятия блокады и полного разгрома фашистов под Ленинградом.
Еще будучи на полуострове, мы знали о том, что фашисты под Москвой и что Ленинград в окружении. И когда мы эвакуировались, мы привезли с собой в Ленинград наши запасы продовольствия, и на эти запасы блокадный город жил пять суток. Мы везли с собой больше. Но основной транспорт с продовольствием был потоплен и около тысячи человек попало в плен. Многие из них погибли в лагерях смерти, стойко и гордо, в сознании своего достоинства; многие при освобождении прибалтийских республик и Норвегии были выручены из плена, возвратились в строй и бились до Дня Победы.
Мы жили на полуострове дружной, спаянной чувством долга и ответственности семьей.
Эта дружба между нами сохранилась навсегда.
Она стала мерилом нашей жизни на всю жизнь.
Нас, гангутцев, сейчас осталось в живых тысячи три.
Человек девятьсот — в самом Ленинграде. Остальные — в Москве, Киеве, Одессе, в Свердловске, по всей необъятной Родине, по своим городам и селам. И все-таки мы собираемся вместе. На каждую нашу встречу приходят молодые воины Ленинградского округа, а потом они приглашают нас в гости, в свои подразделения, в ту самую гвардейскую часть, в которой служили мы, которая и завоевала гвардейское знамя своей беззаветностью.
Ради каждой встречи мы надеваем наши лучшие костюмы. Мы надраиваем свои ордена и медали до полного блеска. Мы прикрепляем на правые лацканы своих гражданских пиджаков почетные знаки «Гангут 1941. 164 дня обороны».