Без проверки не обошлось, но поверили. Написали в Москву письмо, что к ним пришел русский, угнанный в детстве в Германию, желающий возвратиться на родину. Отправили быстро, но ответа ждали долго. Наши бюрократы – публика известная. Чтобы даром не проедать чужой рис, явился к вьетнамскому начальству и предложил свои услуги, разведчик все-таки. Отговаривали, хватит, мол, и того, что уже перенес, но поняли, что бесполезно, и приняли к себе. Вьетнамцы ему нравились – свободолюбивый народ, даже девушки взялись за оружие, целые женские роты создавались. И никакие шуры-муры с ними не пролазили. Они за святое дело пришли драться, а не с мужиками спать.
В народной армии он провоевал полтора года. Французы за его голову тысячу франков обещали, а вьетнамское командование наградило именным пистолетом.
Когда вызов пришел, вроде и уезжать расхотелось, но стоило добраться до первой русской станции, спрыгнул на родную землю и словно прирос. Поезд гудит, а он сдвинуться не может. Еле в последний вагон заскочил. До Читы дотерпел и сказал себе: хватит кататься, хватит воевать, у тебя есть профессия проходчика.
Так и остался в Забайкалье.
На этой красивой остановке в Чите я и скривил губы. Собственно, и по ходу рассказа, начиная с Франции, стали возникать подозрения, слишком густовато получалось, но когда он сказал, что вылез, не доехав до Москвы… Да кто бы ему позволил? Я к тому времени уже достаточно повидал и кое о чем был наслышан. С какого боку ни подступись, но его были обязаны довезти до столицы для очень продолжительных бесед.
Чтобы не обидеть, я осторожненько спросил:
– Неужели человеку с таким опытом не могли ничего предложить, кроме работы в шахте?
– Предлагали, – говорит, – и в контрразведку, и еще в два хитрых места, но я отказался, надоело воевать.
Может, и не врет, думаю, а если и врет, не приставать же с допросом, с какой стати, он от меня ничего не требует, вином угостил, захотелось человеку кино пересказать, он и рассказывает: не любо – не слушай, а почему бы и не послушать, если складно, я вам только вкратце передал, а у него куда складнее получалось, с такими картинками… Чтобы сгладить заминку, спросил какую-то глупость про Вьетнам, типа, не страшно ли было.
И он с удовольствием продолжил:
– Еще как страшно, особенно, когда узнал, что мою голову оценили в тысячу франков, за такие деньги и те, кого друзьями считаешь, могут продать, – сказал, но, видимо, почувствовал мои сомнения, вытащил из-под койки чемодан и протянул мне пожелтевшую обтрепанную газету.
Статья называлась «Человек из легенды», небольшая статейка – галопом по Европам – зато с портретом. Против документа не возразишь. Да и не собирался я возражать. Но за подозрительность свою как-то неудобно было.
На другой вечер приготовил ответный ужин, того же хересу взял и отбивных из столовой прихватил, а герой где-то потерялся. Лежу на койке книжку читаю. В коридоре возле бочки с водой какие-то мужики сходку устроили. Место удобное: тепло, не дует, ковш холодной воды на закуску всегда под рукой, и магазин рядом, если на добавку деньги найдутся. Стенки тонкие, под дверью щель – все пьяные тайны наружу. Сначала кто-то жаловался на бабу, настолько, дескать, запилась и закурилась, что непременно рак пищеблока заработает. Потом начали ругать какого-то Коваленку, получившего талон на машину потому, что не пьет и в партию вступил. Очередь на машину обсуждали, пока выпивка не кончилась. Повздыхали, что на бутылку не хватает, и затопали к выходу. А минут через десять, если не меньше, моя дверь открылась и, не постучавшись, вошел мужик в ондатровой шапке. Спросил Вьетнамца. Я сказал, что не знаю и понятия не имею, когда вернется. Надеялся, что уйдет. По голосу я сразу высчитал, что он из той компании, которая возле бочки топталась.
– Обожду, – говорит, – до девяти все равно делать нечего. А может, ты добавишь? У меня полста копеек есть.
Хорошо еще мои бутылки в тумбочке стояли, а то бы не открутился. Очень уж рожа у него противная была. И о Вьетнамце с каким-то пренебрежением спросил. Встречаются типчики, сами из себя ничего не представляют, но гонору… и с языка сплошные помои, когда о других говорить начинают. И про соседа моего, не отказал себе в удовольствии, все выложил, рассказал, в какой он Франции был и в каком Вьетнаме, и как они лес валили на одной зоне.
Вьетнамец пришел с пучком багульниковых веток. А тот, рта никому не дав раскрыть, не выпросил, стребовал с него пятерку. Обещает в получку вернуть, а всем поведением дает понять, что никогда не отдаст ни эту, ни предыдущие. Деньги выдрал, но не успокоился, для полного удовольствия надо было и перед посторонним опозорить. Похлопал его по плечу и говорит:
– За что я тебя, Вьетнамец, уважаю, за то, что ты зла не помнишь. Я тебя на зоне возле параши держал, а ты…
И тут я не выдержал. А ну, гнида, говорю, гони пятерку назад. Тот огрызаться, видал я, дескать, таких, но отступить поближе к двери не забыл. В рожу ему все-таки заехал, но, если бы сумел отобрать деньги, было бы чувствительнее, да не успел, удрал, гаденыш. И опять же, Вьетнамец помог, то есть помешал, если с моей стороны смотреть.
Остались вдвоем, глаза прячет. Херес мой оказался очень даже ко времени. Выпили немного. Стал объяснять мне, для чего принес веточки багульника, рассказывать, что по-научному он называется рододендроном, что означает «роза-дерево», как он цветет в банке с водой… Все это я знал, но слушал. Нельзя же добивать человека.
А как же появилась газетная статья, спрашиваете?
Понятия не имею, но видел собственными глазами и заметку, и портрет.
Бедный паспорт
Говорить о секретных заводах – все равно что рассказывать старые анекдоты. Этим уже трудно удивить. Спроси любого, кто рядом живет, и он тебе растолкует, какие пакости там производят, а если на территории магазин с дефицитами есть, так и потайной ход покажет. Но в меня еще в пионерском возрасте вколотили, что болтун – находка для шпиона, поэтому о секретах, на всякий случай, не будем – да и скучно это, интереснее – о секретарях, то бишь о тех, кто эти секреты охраняет.
Я уже вроде жаловался, что очень серьезные люди, глядя на меня, приходят в тихое бешенство. А мне что делать прикажете? На их выпивку рот не разеваю, в кумовья не набиваюсь, а если уж по работе случай сводит, так я не виноват, у меня начальник есть, и не один, к сожалению.
И приходит в нашу контору бумага с одного хитрого завода, просят установить и запустить регуляторы. Дело привычное, только у шефа моего допуска нет. У меня – тем более. А без допуска на такие заводы не проникнешь. Начальник вызывает кадровика. Тот является с бланками и приказывает нам заполнить их печатными буквами. Интересуемся, к чему такие сложности. Повышает голос, приказы, мол, не обсуждаются. Не он законы устанавливал, и не нам их отменять. Анкета длиннющая: кто с кем, кто от кого… Короче, биография переходящая в порнографию. А у меня же и дедушка, левый эсер, два срока отмотал, и дядька, красный командир, враг народа. Дядьку, правда, реабилитировали, а деда – забыли. Спрашиваю у шефа, как быть. А у того свои родимые пятна, матушка из поволжских немцев, в деревне Каргино под Енисейском ссылку отбывала.
– Зато, – говорит, – у меня папаша остяк, а это все равно что большевик с дореволюционным стажем, а может, еще и понадежнее.
Шеф написал, что не судился и родственников за бугром не имеет. Я взял его анкету и воспользовался, как шпаргалкой. Отдали бланки кадровику и уехали в командировку. Возвратились через месяц, отчитаться не успели, а секретарша уже в кадры гонит. Не прошли наши сочинения. Нет, родственников наших не разоблачили, но шеф что-то не очень аккуратно исправил, а у меня нашли три грамматические ошибки. Кадровик выговорил нам, пригрозил, что, если снова испортим бланки, будет требовать, чтобы лишили премии. Заполнили по второму разу и шеф укатил в отпуск к своей остяцкой родне. Двух недель не прошло, вызывает начальник. Так, мол, и растак, но пришла очень серьезная телеграмма, езжай без допуска, оформят в процессе, не пустят – возвратишься, но совесть наша будет чиста. Не о совести он, конечно, переживал, другое прикрывал, ну да ладно.
Хитрый завод снаружи ничем не отличается от любого другого. На то он и хитрый. Но вся наивность до первой двери, за которой тебя встретит румяный гладковыбритый молодец. Даже в заводоуправление не пустили. Вызвали по телефону энергетика и велели ждать. Потом велел ждать энергетик. Потом энергетику кто-то велел ждать, и мы ждали вместе. Наконец-то поднялись к нему в отдел. Посадил меня в уголок на расшатанный стул, дал журнал «Крестьянка» и удалился за фанерную перегородку к телефону. Секретничает, а слышимость – как на озере в лунную безветренную ночь. Самый главный из охраны, как я понял, отлеживался на больничном, надорвался на тяжелой работе, занемог, а замы боятся ответственность на себя взять. Энергетик канючит, что план срывается, а тем по барабану, достаточность режима важнее производственной необходимости. И так не в дугу, и этак поперек оглобли. Начальники на Руси плохие, но это не самая страшная наша беда. Самое страшное, что заместители и помощники еще хуже. Если не трусливый, так пакостливый, если не тупой, так ленивый. Случается, что все эти опивки в один стакан слиты. Однако хитрый энергетик отыскал-таки слабую доску в непроглядном заборе. Слышу, внушает кому-то:
– Чего нам бояться, это же всего-навсего слесарь. За инженера без допуска я бы и просить не стал, образованный человек всегда представляет определенную опасность, вдруг чего разнюхает? А здесь нормальный слесарь, он, кроме своих регуляторов, ни в чем не разбирается… – Еще чего-то плел, потом вышел из-за перегородки потный, но довольный и говорит: – Слесарям везде у нас дорога, дуракам везде у нас почет.
Разрешили выписать временный пропуск, но перемещаться по территории только под присмотром сопровождающего лица.
На другой день выяснилось, что лицу этому несколько за тридцать, но при фигуре. Татьяной Ивановной звали. Я спросил, почему она без ружья. Отвечае