Бредем назад. Погода словно издевается. Солнечный и даже теплый, совсем не северный денек. Подошли на всякий случай к киоску. Вина нет, а виноград лежит. Не очень аппетитный и подороже, чем на материке, но тем не менее довезли. Вздохнули в очередной раз, а потом Мишка гордо заявляет, что придумал, как жить дальше. Мы с доктором встрепенулись, но радость оказалась преждевременной. Связчика осенило купить дешевого винограда, забродить, а потом перегнать: повезет – водка выйдет, не повезет – бражку тоже можно пить. Придумал хорошо, только ждать слишком долго. У нас даже обругать его сил не хватило.
Вася объявился в четыре часа. Увидел нас и все понял.
У него на берегу балочек стоял. Ведет к нему, срезая углы, самым коротким курсом. Открывает замок, а там кроме «Вихря» и прочих браконьерских надобностей, бутылка и полведра тугуна…
Тугун, он всегда вкусный, что об этом говорить. Но водка!!! Никогда такой не пробовал. Посольские и прочие хлебные в экспортном исполнении даже сравнивать с ней неприлично. Мне кажется, и в Кремле такой вкусной водки не подают.
Стоим на бережку, блаженствуем. С нами-то все понятно, но Вася радуется больше нас. Чуть ли не с того света трех человек вытащил, пусть и дураков, но к умникам спасатели в очередь стоят, там все отлажено. Однако и у нас праздники случаются, потому что наши ангелы-хранители такие же несуразные, как и мы. И погодка к случаю подгадала. Ни ветра, ни гнуса. А Нижняя в устье спокойная. Волны нет, течения не видно, плоский галечный берег плавно переходит в воду. Неширокая. Без норова. Домашняя речка. И вроде как непонятно, за что ее Угрюм-рекой окрестили. Перебесилась и добренькой прикинулась. Стоим смеемся, Васю благодарим. Он отмахивается, ладно, мол, все нормально. Потому что не прикидывается добрым, а на самом деле такой. И снаружи, и внутри.
И кто бы мог подумать в тот вечер на берегу Нижней Тунгуски, что жить Васе Мамаеву осталось совсем немного, и смерть будет такой нелепой и неожиданной.
История с ножом
Говорят, что в Европе, у настоящих буржуев, новогодние каникулы рождественскими называются. Почти две недели не только школьники, но и взрослые вроде как отдыхают. У нас Рождество отменили, но советский человек всегда выкроит временной закуток, чтобы сачкануть. И не раз в году. В мае, например. Со Дня солидарности по День Победы!
Кто в это время работает?
Вот именно. Один праздник – государственный, другой – всенародный. А, повезет, так и Пасха промеж ними вклинится. Яйца вкрутую – работа всмятку. Если, конечно, к смене не привязан. А командировочные – вообще, как партизаны или того хуже – без вести пропавшие. Местным до них дела нет, партийные на торжествах, дачники в земле ковыряются, а несознательные выпивают, иногда вспоминая, по какому поводу. Самое удобное время, чтобы на рыбалку выбраться. Вот я и напросился на Дальний Восток. Перед своим начальством изобразил трудовой порыв, а чужому – в праздники не до меня. Заодно и от демонстрации увильнул. В отличие от некоторых штатских я не очень большой любитель свою мощь демонстрировать. Скромность украшает. Да, знаю я, что неприлично быть слишком красивым. Но куда деваться, если таким уродился. Что-то не туда меня повело. Юлю, ерзаю вокруг да около, а дело не в демонстрации. И даже не в рыбалке. Но больно уж история щекотливая. Не знаю, с какой стороны подступиться. К тому же зарекался вроде распространяться о своих любовных похождениях. И опять не то. Похождения – это когда ищешь. Ни похождением, ни приключением мой случай назвать нельзя. Оскорбительно как-то. Не та ситуация.
С рыбалкой, кстати, промахнулся.
Приехал за день до праздника. Гостиница пустая. Выбирай любой из шести номеров, кроме люкса, разумеется. Бросил вещички, пошел знакомого навестить, насчет рыбалки перетолковать. Да без толку. Напарник отбыл в очередной отпуск. Укатил к родителям сажать картошку. Сюрприз, называется. Сижу в скверике, размышляю. Без мотоцикла до реки добраться сложновато, но можно и попутку поймать, потом пешком. Но где сапоги взять? Без них нет смысла. Тоскую. В скверике чистенько. Ленинский субботник неделю назад был. На березе робкие листочки вылезли. Весна ранняя, дружная, вода в реке большая. В ботинках там делать нечего.
И опять ерзаю, не о сапогах рассказывать собрался.
Поужинал и поплелся ночевать. В гостинице появилась вторая постоялица. В коридоре встретились. Блондинка в черном свитере. Фигура! Не хочешь, да оглянешься. И я вроде не монах. Даванул косяка. Но не более. Без каких-то там намеков. Вижу, что птица не моего полета. Серьезная дама, да и лицо слишком строгое. Увидел и не скажу, что забыл, но так – без последствий, да и голова не тем занята.
Телевизора в номере нет, поговорить не с кем. Прилег, не раздеваясь, и почти задремал, с дороги все-таки. Вдруг слышу – стучатся. И стук нерешительный такой, осторожный. Я даже засомневался – не показалось ли спросонья. Нет, не показалось, скребется кто-то.
– Входи, – говорю, – не заперто.
За дверью тишина. Стесняются. Пришлось вставать. Открываю.
Она!
В том же стройном свитере. С тем же строгим лицом, только еще красивее. Не ждал такую гостью. Даже отступил в глубь номера. Засуетился, заволновался: проходите, мол, присаживайтесь. А ей мое гостеприимство вроде как по барабану. Лицо застывшее, голос глухой и безразличный. Спрашивает, нет ли у меня консервного ножа. Конечно, есть, кто же в дорогу без ножа отправляется? Достаю, протягиваю. А она стоит и вроде как забыла, зачем пришла. Смотрит на меня, как на придурка. Сердито смотрит. Разве что ножкой не топает. Тут я и догадался, что консервы открывать она не приучена. Пока не ушла, быстренько предложил, давайте, мол, все устрою с превеликим удовольствием. Угадал, другого от меня и не ждали. Молча развернулась и пошла к себе. Я – за ней. Банки уже стояли на столе, все местные, дальневосточные: корюшка в масле, морская капуста, мидии. Там же и бутылка коньяка. Консервы открыть недолго. Сделал дело – надо уходить. Будь соседка попроще, не упустил бы момента напроситься на ужин. А с этой не отважился. Закрыл нож, пожелал приятного аппетита и – на выход. Правда, не спеша.
Сама предложила составить компанию. Окликнула, когда уже за дверную ручку взялся. Вроде неголодный, только что из столовой, но кто бы отказался от приглашения такой женщины? Присаживаемся. Бутылку берет сама. Рюмок в номере нет. Разливает коньяк по стаканам и не церемонится, не на донышко, а почти до половины. Выпила жадно. Ни тоста, ни присказки. Лениво поклевала вилкой закуску. Но любопытство все-таки проявила, попробовала из каждой банки. Она вилку отложила, и мне пришлось обходиться без закуски, как настоящему мужчине. Она молчит. Я молчу. Тишина. Если бы муха пролетела, показалась бы реактивным самолетом. Но мух не было. Чтобы как-то замять неловкость, стал рассказывать про икру морских ежей, но увидел, что ей неинтересно, и притих. Сижу и думаю, как бы сбежать от нечаянной красавицы? Не по мне такие посиделки, не годен я на роль болванчика. Только решился подняться, а она по второй налила. Бутылка больше чем наполовину опустела. Подняла на меня глаза. Взгляд не то чтобы оценивающий – если бы так – тогда бы можно и плечи распрямить. А тут вроде и смотрит, но не видит; вроде сказать что-то хочет, да сомневается – пойму ли. Так и не удосужила, только кивнула, приглашая выпить. К закуске не притронулась. А мне с расстройства баночной корюшки захотелось. Но неудобно в одиночку. А хочется, спасу нет Полный рот слюны, честное слово. Не удержался, подцепил вилкой кусок, а жевать стесняюсь. Пытаюсь раздавить языком, а не получается – твердая, с икрой.
И тут она объявила:
– Сын у меня погиб. Три недели служить оставалось. Убили Владика. Всего три недели не дожил. Господи!
Но не заплакала. Сдержалась. Видно в дороге все слезы извела. Наконец-то стало понятно, почему она такая. А я гадал: что да отчего? Дамские странности расшифровывал. Подозревал, что нарвался на подпольную алкоголичку. А тут оказалось все просто и доходчиво. Ломовая простота. Утешать я не очень-то умею. Да и не встречал подобных умельцев. Все эти наши соболезнования… Лишние напоминания, лишние расстройства. Приготовился терпеливо слушать и не возражать. Она кивнула, каким-то своим мыслям, потом покачала головой, словно возражая, и усмехнулась, а потом ровным усталым голосом высказала:
– Только не надо ничего говорить. Слов я уже наслушалась. И от других и от себя. Пойдем в постель.
Я остолбенел. Представляете сюрпризец? Не знаю, какой у меня был вид. Наверное, самый идиотский. Но ее это не интересовало. Она уже стояла ко мне спиной и раздевалась. Не спеша, словно давала рассмотреть себя.
А мне что оставалось делать? Только подчиняться. Ужасная ситуация. Как на минном поле. Лишнее слово, лишнее движение… и случится непоправимое, даже страшно представить – что.
Но это в самом начале, а потом, как ни странно, скованность прошла. И не только у меня. Не знаю, как все это объяснить. Да и надо ли? Помните, как в песне: «Есть только миг между прошлым и будущим». Тот самый миг. Ни прошлого, ни будущего. Только он.
Отдышались, и снова тишина, снова холод и снова минное поле. Ни слова сказать, ни пошевелиться. Лежу и трусливо жду ее указаний. Очень непривычное состояние.
Она лежит с закрытыми глазами. Простыня в ногах. Прикрываться не спешит. Вытянулась, не шевельнется, вроде как и дыхания не слышно. И я боюсь дышать. Длилось это, наверное, недолго, но тянулось, даже сейчас каждую секунду помню. Наконец слышу:
– Коньяк почти кончился, сходи в магазин, принеси еще бутылку. Машина из части придет только утром, а до утра очень долго ждать.
Пока я одевался, она встала, не прикрываясь подошла к сумочке и протянула деньги. Я, конечно, отказался. Этого еще не хватало. Она дернула плечом, хмыкнула и бросила четвертак на тумбочку, но в койку не вернулась, присела к столу, так ничего и не набросив на себя.
Кстати, дверь в номер оставалась незапертой. Я сказал ей. Она вроде как и не расслышала. На нее вдруг напал аппетит, и она старательно доедала корюшку. Запер дверь снаружи и побежал за выпивкой. Время перевалило за семь и спиртным уже не торговали. Но коньяк в рудничном магазине брали очень редко, поэтому была надежда, что примут за приличного человека и послабку дадут. Продавщица, конечно, покуражилась от скуки. Молоденькая, смешливая девица, можно сказать, повезло. Нарвался бы на обозленную бабу, у которой муж алкаш, могла бы и принципиальность проявить. И ресторана в поселке не было. И таксистов не водилось. А возвращаться с пустыми руками не имел права. Коли груздем назвался, нельзя в поганку превраща