Хотя всякий народ есть. Коля Дзюба со мной работал. Тот на геморрой, прилипший к нему, как банный лист, всем без разбору жаловался. Народной медициной интересовался, везде выспрашивал рецепты и на себе пробовал. Юрка Халилов возьми да и посоветуй ему засунуть туда брусочек несоленого сала, у него, дескать, и отец, и четверо братьев таким методом вылечились. Только сало должно быть свежезамороженным. Дзюба сходил на базар и целый месяц старательно ставил себе самодельные свечи. Не помогло. В поисках сочувствия с мужиками на работе бедою поделился. А ему кто-то возьми да и ляпни, что для татарина сало, засунутое в это место, может быть и лекарство, а для хохла – лишнее раздражение. Жалко, поди, было, когда мимо рта, сразу на выход отправлял? Дзюба аж позеленел от злости. Решил, что Юрка поиздевался над ним. Побежал морду бить. Но Юрка христом-богом поклялся, что и отец, и братья вылечились салом. Обошлось без национального конфликта. Выпили бутылку, салом закусили. Но не тем, которое Дзюба для свечей покупал, то – сырое было, а Халилов любил соленое, с чесночком.
У Воронкова случай другой. Он свой недуг в секрете держал. А тут поделился с доктором, и вся страна узнала. Обитатели Вологды или, допустим, Сыктывкара его не очень волновали, а с земляками беда. Сразу после передачи любознательный народ потянулся с расспросами. Демонстрировать отсутствие шишек вроде бы не требовали, но каждому не терпелось узнать, каким образом все происходило. Давно ли страдает? Чем лечился до Кашпировского? Как намерен дальше жить? Особо заинтересованные напирали на подробности: каким местом поворачивался к экрану, на каком расстоянии от телевизора сеансы принимал и прочие тонкости. Кто – от нужды, кто – ради расширения кругозора. От нечего делать тоже подходили: почтение засвидетельствовать, рядом с героем постоять. И все это не в укромных уголках, не в стороне от любопытных глаз и ушей – все на людях. Даже в столовой геморроем интересовались. Иные по несколько заходов делали. Сначала сам спросит потом родню или друга тащит на консультацию или просто показать Фоме неверующему с каким человеком близко знаком.
Доктор один, кооператор, моментом решил воспользоваться. Явился с предложением: давай, мол, платную встречу во Дворце культуры устроим, тебе вопросы будут задавать, а я отвечать на них. Заработанные деньги – пополам. Мужик отказывается. Доктор-кооператор сбавляет свою долю до двадцати процентов. Разговор при жене шел. Доктор к ней перекинулся. Уговаривай, мол, супруга: двадцать процентов – это не то что по-божески, это – по-ангельски, можно сказать. Ушлый кооператор, но одного не учел, что у забитых мужиков, как правило, языкастые бабы. Ну и понесла она проходимца и в Бога, и в Дьявола, и в Ангела, и в Архангела. Еле ноги унес.
У жены своих забот полно. Круглосуточной охранницей при мужике находиться некогда. Воронков и раньше-то красноречием не отличался, а тут вообще говорить перестал. Пыкает, мыкает, плечами пожимает, а сам смотрит, куда бы смыться. На работу, конечно, ходил, не прогуливать же, а то вытурят, и всероссийская слава не поможет. Но после работы нос из дома уже не высовывал. Даже за водкой. Очередищи за ней, родимой, в те годы были, самое малое часа на два. Хотя другой мог бы и здесь выгоду поиметь, но не Воронков.
Хоть из города уезжай. И уехал бы. Да некуда. Кто его на новом месте ждет? Волчьи времена уже подступали – каждый за себя и никто просто так не поможет. Так не в петлю же? И кто знает, чем бы все кончилось, если бы другой случай не отвлек.
В соседней деревне новый герой объявился. Мужик спирта из Нерчинска привез. На вокзале купил. Нормальный мужик, не на продажу брал, к свадьбе дочери готовился. Не утерпел, сел с друзьями попробовать. Пили впятером. Четверо, включая хозяина спирта, не проснулись. А одному – хоть бы хны.
Везунчик этот, до злосчастной выпивки, говорят, тоже не очень разговорчивым был. А потом как прорвало. Целыми днями молотил. Одно и то же по сто раз, да еще и с подробностями. Всех любопытствующих от Воронкова к себе переманил. Не знаю, почему доктор-кооператор не догадался к нему подключиться. Они бы могли по всей области с гастролями разъезжать.
История с памятником
Шибко грамотный друг мой, Анатолий Степанович, между пьянками и преферансами подсчитал, что БАМ строили медленнее, чем Транссибирскую магистраль. Разделил километры на время и получилась неутешительная циферка, обидная для некоторых штатских, а для нештатских – тем более. И если учесть, что первую дорогу тянули по диким местам…
И на БАМе, говорите, дикие?
Кто бы спорил, но любой срочный груз на великую комсомольскую стройку можно перебросить вертолетом с ближайшей станции старой дороги. В царские времена ни дороги той, ни вертолетов не существовало. А если к этим неудобствам приплюсовать проигранную войну с Японией и «революцию имени попа Гапона», как ее Анатолий Степанович называл, получается, что работать мы не научились. К тому же БАМ так и не достроили, а вот КВЖД, которую царь одновременно с Транссибирской строил, – вообще профукали.
Но есть дорога еще глупее БАМа.
Салехард – Игарка, или, как ее при жизни называли – стройка № 503. Детище Иосифа Виссарионовича, кстати, КВЖД именно в то время и подарили китайцам в безвозмездное пользование. Ту дорогу, что китайцам досталась, я не видел, а на той, что для себя оставили, довелось побывать.
Нет, не строить. Слишком соплив был в те годы. Батя дружка моего тянул там рельсы через тундру. Вот мы и решили устроить поход по местам боевой и политической славы.
Добрались до недостроенного моста через Турухан. Под насыпью сваленный с рельсов паровоз раскорячил колеса, как дохлая кобыла ноги. В тендере капкан на соболя. Кто-то говорил мне, что паровоз опрокинули зэки на радостях, когда узнали про амнистию. Вряд ли, зэки – народ пуганый, соображали, что сегодня дали, а завтра и отобрать могут. Скорее всего, сам завалился. Насыпь с одного бока просела, вот и повело. Из-под палки ничего путного не построишь. Мы по дороге этой целый день шли. Шпалы перед мостами через ручьи на полметра над насыпью висят.
Спрашиваете, как такое случиться могло?
Да очень просто: сваи, забитые в мерзлоту, остались на прежнем уровне, а насыпь просела. Воздушно-подвесная дорога получилась. А рельсы, кстати, уже стоптанные. Я удивился сначала, некогда вроде было так разработать, потом посмотрел маркировку, и оказалось, что делали их еще в прошлом веке, демидовские железяки. И ведь лежали где-то, стонали под гружеными составами, да, видно, слабо стонали, раз кому-то показалось, что без дела прозябают, а может, и проще: подошел начальник и без лишних объяснений приказал разобрать дорогу от пункта «А» до пункта «Б» – надо же для советского народа какое-то занятие придумать. А народишку на строительство согнали, не оглядываясь на штатное расписание, на северных просторах для всех места хватит. Те зоны, что ближе к речке, рыбаки на избушки да на дрова разобрали, но отошли мы чуть подальше и видим – целехонькая стоит, только молодым лесочком, как щетиной, заросла, а так – хоть сейчас заселяй: и холодные бараки, для народа, и утепленные – для обслуги, и БУР, и колючая проволока в два ряда, и вышки по периметру – все сохранилось. Одна из вышек чуточку скособочилась, но такие мелочи отремонтировать недолго и недорого, если силами тех же новоселов.
Однако сказать, что дорога эта совсем бесполезная и никому не нужна, я бы не отважился. Охотники используют ее как путик. А что, по насыпи шагать намного проще, чем по тундре. Человек – не паровоз, ему колдобины и перекосы не мешают. И опять же глухарям раздолье на карьерах вдоль дороги, есть где камушки поклевать.
Целыми днями шлялись по заброшенным зонам. Даже сувениры кое-какие нашли: зажигалку, вырезанного из корня шахматного коня, клещи самокованные… Зэки – народ рукодельный, это не секрет. Интересно другое, возле зоны в ручье увидели топорище из песка торчит. Товарищ мой не поленился, куртку снял, чтобы рукав не замочить, вытащил из воды. Топорище оказалось при топоре. Больше тридцати лет пролежало орудие под водой и хоть бы что. Новье! А сталь… я такой отродясь не видел. Жало на гвоздь нарвалось – гвоздь пополам, а на нем ни зазубринки. Я долго был уверен, что туруханские зэки новую булатную сталь изобрели. Но потом меня просветили. Такие топоры находили не мы одни, причем в разных реках. И все они после долгого лежания в воде вроде как самозакаливались. А вот почему это происходит, никто объяснить не смог.
Приехать на Север и не порыбачить – это не про меня. На удочку, правда, кроме момчика и ершей, ничего не клевало, а в сеть, не считая щук, попалась пара чиров, килограммчиков по семь «поросятки», жирнющие… Первому чиру даже просолиться не дали, сырым слопали. Сетешку нам хозяин, метеоролог, выделил. Кстати, забавная у него работенка. В четыре или пять утра он должен был по рации выходить на диспетчера и докладывать результаты замеров. Если проспит и вовремя не доложит – лишался премии. Так что будильник берег бдительнее ружья и лодочного мотора.
И вот почти перед нашим отбытием на метеостанции появился промысловик, знакомый хозяина, выбирался в Туруханск со своего участка. Мужичонка вроде и неказистый, но жилистый. Пальцы цепкие, глаза острые. Узнал, что мы из города, сразу в расспросы: почем рыба, почем шкурки… А нам откуда знать – по базарам не ходим. Но хоть какая-то польза должна от нас быть, спрашивает, носят ли в городе собачьи шапки. Здесь мы не опозорились: носили, говорим, носят, и будут носить. Тогда он вывалил из мешка ворох собачьих шкур, вернее, щенячьих, потому как размер чуть больше заячьего, видать, подкормил выводок до отроческого возраста и ободрал. Пока мы ужин готовили, он скорняжил в уголке. Понемногу разговорились. Его папаша тоже строил эту дорогу, но по другую сторону «колючки», как потом выяснилось, когда он на полном серьезе начал доказывать, что зэкам на стройке жилось намного лучше, чем вохровцам. Не на что им жаловаться, говорит, работа в одну смену, никакой, мол, ответственности, никаки