Но первый срок оттянул он без особых лишений. Ни на Беломорканал, ни на Соловки его не отправили. Сидел недалеко от дома в какой-то пересыльной тюрьме. Организовал там обувную артель. Надо было во что-то заключенных обувать, вот он и плел для них лапти. Подобрал себе подручных посноровистей и к концу срока стал, в некотором роде, главным модельером. Бригада гнала поток, а он – сувенирные экземпляры в экспортном исполнении для жен и подружек тюремного начальства.
Так что перевоспитать за три года его не успели. Вернулся он в Москву белокаменную и снова занялся любимым делом, а числился золотарем.
Кстати, вы знаете, кто такой золотарь?
Ювелир, говорите. Нет, ребята, чуточку поскромнее. Ассенизатор – увы, мои дорогие.
Ювелиром он был в другом деле, в любимом. Квалификация в кутузке не пропадает, и нужные адреса за три года не позабылись, правда, некоторые заведения успели по десять раз координаты сменить, но хороший волчий нюх за версту уловит дух. И снова зачастил он в дома, где собираются ловцы удачи. Однако осторожничал. Подозрительных людей старался не обыгрывать.
А когда в тридцать седьмом году его загребли по второму разу, и опять как левого эсера, дедушка очень удивился и потребовал разъяснений. Да некстати потребовал. Работы у следователя было невпроворот, и ликвидировать политическую безграмотность гражданина Петухова было некогда, поэтому отправили дедушку набираться ума-разума далеко-далеко за Уральский хребет, ровно на десять лет. И только в городе Тайшете, на таежной реке Бирюсе узнал он, что левые эсеры в карты не играют, а если и случается для времяпрепровождения, то всего лишь на щелбаны. Расстроился, конечно, что целых три года зря лапти плел, но, с другой стороны, руки у него оказались развязанными, – если левым эсером его окрестили по ошибке, значит, играть он может с кем угодно. И он играл. А с его талантом даже в лагере был и сытым, и одетым, и пьяным, и с табачком.
Но это еще не все.
Гора с горою не сходится, а дедушка встретил в лагере того самого сотрудника, который сделал его левым эсером и упек на три года. Не среди кумовей встретил, а на соседних нарах. Вот такие вот зигзаги. Боженька любит иногда пошутить. Сотрудник, конечно, не узнал его – мало ли таких перед глазами промелькнуло. А для деда он все равно, что крестный. Тут хоть наголо остригись, хоть бороду отращивай – не замаскируешься. И сели они играть. Пока мусолили картишки, слово за слово, дед выведал у бывшего сотрудника, что ходил он в притон вовсе не по заданию. Так что отвернись в тот день удача, проиграйся дед – и гулял бы спокойненько на свободушке. Но в том-то и дело, что проигрывать он не любил.
Обыграл крестного и во второй раз, и в третий обыграл. Да так обыграл, что фрукт этот расплачивался до конца срока.
Чем расплачивался, спрашиваете?
Не натурой. Дедушка в этих вещах был консерватором. Он в Бога верил. Выпивкой расплачивался, табаком, чаем и мелкими услугами: принеси, подай, портянки постирай. Лакея себе выиграл. И служил он дедушке до самого сорок седьмого года.
А в сорок седьмом дед снова вернулся в Москву. Улицы в столице, сами знаете, кривые, дня не пройдет, чтобы с кем-нибудь из земляков или родственников нос к носу не столкнуться. Так и дедушка зашел пивка выпить и оказался за одним столиком с дядькой моим по материнской линии. Пивом, конечно, не кончилось, особенно когда дед узнал, что у него очередной внук растет, в честь него Алексеем названный. Выпили за здоровье внука, потом за то, чтобы внук табак не курил, чтобы водку не пил, чтобы в карты не играл и так далее. От всех пороков вроде бы огородили. Пока такой огород строишь, и устать немудрено. Легли отдохнуть под кустиками. А время весеннее было, первые числа мая. Земля еще не прогрелась.
В три дня скрутило дедушку. Сибирские морозы перехитрил, а майское солнышко в западню заманило.
Такой вот корень.
Ботва тоже нежидкая выросла. Но ботва есть ботва.
Спрашиваете, за чье здоровье пили?
За мое. За чье же еще? Знал бы, что так получится, я бы не спешил на этот свет. Подождал бы до его возвращения. Авось бы и другим человеком вырос. Да как знать?
Точное время
А начались мои приключения еще до появления на свет. Тут и прапра, и дедушка, и папаня – все понемногу постарались. Наследства от Петуховых не остается, а от наследственности никуда не денешься. Чем богаты, как говорится…
Родился я в поезде, но это ничего не значит и к приключениям не имеет никакого отношения. Поезд – вполне нормальное место для рождения человека, которому суждено всю жизнь болтаться по различным вокзалам и гостиницам. Это еще не начало приключений. Вся закавыка в том, что меня вообще быть не должно. Судите сами: отец вернулся с фронта первого сентября сорок пятого, а тридцатого декабря сорок пятого года я уже родился. Теперь отнимите. Странная цифра получается, не так ли? Пусть и записали меня на первое января нового года – все равно не складывается и не вычитается. Правда, знал я одного химика, не из тех, что над пробирками колдуют, а из тех, что определенный отрезок жизни отдают на строительство химкомбинатов. Химик рассказывал, что родился четырехмесячным, и до получения паспорта его держали в банке со спиртом, потому он якобы и распохмелиться никак не может. Но химикам я никогда не верил и к спирту равнодушен – пиво предпочитаю. К тому же появился на белый свет, имея почти пять килограммов живого веса, это я сейчас поисхудал, а тогда пухленький был, щеки со спины проглядывались, и крикливый – все проводницы сбежались. Так что походил я больше на десятимесячного, заждавшегося свободы. Но каждый лишний месяц был против меня.
В такой арифметике без алгебры не разберешься.
И все-таки батя насчет моего происхождения не сомневался. Он знал, что появился я на свет благодаря жене майора Воскобойникова.
А история получилась такая.
Заняла батькина часть польский городишко. Вошли и остановились. Немцы, грешным делом, тоже умели воевать и отступали не так быстро, как нам хотелось бы. И вот заклинило. Время идет. Победа близка, а смерть еще ближе. Оттого и завелись шашни у командира батькиной части майора Воскобойникова с настоящей полячкой. Не выносил командир простоя. Да и полячка была с глазищами в пол-лица и волосами ниже колен. На войне – день за два, а военная любовь и того круче. Да тут еще месяц март. Майор свою подругу подарками заваливает. Солдатам тоже кое-что перепадает. И муштры никакой. Хороши деньки – ни длинны, ни коротки – только жаль, что их немного. Прошел слушок, будто наступление готовится. Майор для прощания с паненкой ящик шампанского раздобыл. Но тут уже заседания одно за другим пошли, майора туда-сюда теребят, вызвал он батьку моего и велел отвезти ящик по адресу. Сел батя в танк и погнал. У него эта игрушка с пушкой послушнее лошади была. Он на ней и за водой ездил, и вдовам пахать помогал, и по снабжению мотался. Снабженец на такой машине намного обаятельнее выглядит, ему и отказать не у каждого язык повернется. Дорога до командирской крали была знакомая. Едет, соображает, как погалантнее подарок преподнести. В переулке перед домом притормозил, ящик, перевязанный бантом, подвесил к стволу своей элегантной машины и подкатил так, чтобы подарок аккуратненько повис над подоконником – протягивай руки и бери… да помни блестящих русских офицеров и русских солдат-умельцев.
Жест изобразил, а оценить некому. Панночка моцион совершала. Посидел батя на крылечке, покурил – нет хозяйки. Что делать? Обратно везти? Но приказано было вручить, а военные приказы должны выполняться, иначе не победишь. Взял он тогда гвоздик, поковырялся в замке, и дверь открылась. Для хороших рук это пара пустяков. Занес шампанское в хоромы панские, огляделся – лепота. Только порядку маловато. В стенку огромные часы вмонтированы, амурами да венерами разукрашенные, а не тикают. Мастеровой человек мимо сломанного механизма редко пройдет, а если механизм ко всему еще и диковинный, ненашенский какой-нибудь, тогда к любопытству и бахвальство примешивается. А что греха таить, есть такая слабость у моих предков. И решил батя удивить командирскую зазнобу, повторить подвиг Левши и показать ей, что русский солдат не только стрелять умеет.
Голова у моего батьки шестьдесят первого размера, с такой, если даже на треть заполненной, можно в большие люди выйти, а у батьки значительно больше, чем на треть. Только образования серьезного не хватает. Времена сложные были, дедка наш… я уже рассказывал, дома не сидел, воспитанием не занимался и помощь от него нерегулярная, а семья большая, прокормиться трудно… Однако батя пять зим подряд бегал в волостную школу. Девять верст туда, девять – обратно. Учителей там было всего двое. Один вел русский язык, историю и географию, второй – арифметику и физику. Просветители были братьями и, плюс ко всему, близнецами. Оттого у батьки и знания получились немного путаными: Пифагор у него вместо Ганнибала с римлянами воевал, а Исаак Ньютон папуасов от проказы лечил. Только и поправить его в том захолустье некому было. Мать хвасталась, что охмурила самого грамотного парня, который не только читать-писать – велосипеды умел рисовать. А что? По тем временам велосипед был все равно что для нас космический корабль. После братьев-близнецов он еще на каких-то курсах поучился, и этого ему хватило, чтобы стать великим специалистом по тракторам и заодно первым парнем на селе. Благодаря стальным лошадкам он и в тридцать седьмом на свободе удержался, когда деда и дядьку, бывшего командира полка, посадили. Кочевал из одной МТС в другую, где ремонт, где посевная, где уборочная – специалист везде нужен. Дело сделал – и дальше, пока любознательные товарищи присмотреться не успели. Так и уцелел. Вышел из окружения с минимальными потерями. Один раз патефон в спешке оставили, потом сундук в дороге не укараулили. И сестра потеряла полтора года.
Каким образом, спрашиваете?
Самым нелепым. Она родилась в тридцать шестом. А в тридцать восьмом маманя по неграмотности растопила печку ее метриками. С перепугу чуть в слезах не утонула. И не мудрено – попадешь в милицию, а там за потерю документа возьмут да и припаяют лет пять, если не больше… Батя, конечно, храбрился, утешал как мог. Только много ли сможешь, если не сегодня, так завтра в казенном доме поджидают. Но все-таки придумал: переехали в соседнюю область, и он, еще до устройства на работу, прямо с вокзала, заявился в больницу, выпил с кем полагается и получил справку, что в дороге у него родилась дочь. Восемнадцати месяцев как не бывало. Сестрицу такая потеря пока не удручает, омолаживает, можно сказать, но ближе к пенсии – как знать, там своя арифметика и счет в другую сторону пойдет.