После этого шли уже порознь. На перекурах я, конечно, пытался его поджидать. Не вставал, пока он не замаячит на горизонте. Но ожидания эти все удлинялись и удлинялись. Любому терпению приходит конец. Психанул я и почапал не оглядываясь. Тоже ведь не порожняком двигал.
Добрался до берега. Развел костер. Чай заварил покрепче, чтобы в лодке не уснуть. Нет Гриши. Мил, не мил, а закон один. Опростал рюкзак и в повторную ходку. Думаете, он где-нибудь рядышком был? Ага, разбежался. С такой-то ношей. До половины дороги вернулся, а его все нет. От разных мыслей в пот бросает. И не захочешь да вспомнишь про нечистую силу. Вдруг вижу – ползет. В самом прямом смысле, на четырех конечностях. Орден бы ему за упорство, килограммчиков этак на шестнадцать.
Смотреть на него было страшно: фотография черная, пасть оскаленная, из нутра не то рык, не то хрюканье рвется. Но стоило предложить разделить груз, и Гришка ожил. Словно нашатыря нюхнул. Слова сказать не может, а дулю к моему носу тянет. Испугался, что делить придется. Разозлиться бы на него, да налегке и по ветерку, а меня смех разбирает.
Сошлись на том, что я несу лодку, а он рыбу.
Выполз он из-под рюкзака. Спину распрямил. Смотрю, а чиров на поясе нет. Слава богу, думаю, потерял – все быстрее пойдем. И снова недооценил напарничка. В чехол к лодке пристроил.
И самое смешное, что все его муки пошли даром.
На пристани у Гриши был сейф для лодочного мотора. Запер в нем рыбу и отправился за машиной. Доплелся до дома, в коридоре сел разуться и уснул на полу. Жена тронула его, а он, как печка, пышет. Она с перепугу «скорую» вызвала. И увезли Гришаню в больницу. Три дня без сознания провалялся. А что вы думали – поползай-ка по тундре! Но я же говорил, что он, как сарай с пристройкой. Выкарабкался. Едва глаза открыл, схватился за голову и, прямо в пижаме, – к сейфу. Да поздно. Там уже от мухоты черно и дух на всю пристань. Столько добра пропало. Рыбка-то – пальчики оближешь.
Ну а рыбалка понятно, какая. Неинтересная рыбалка.
Банка пива
О Гришкиной жадности знали и у него на работе, и на работе жены, и в школе, где его двойняшки учились. Химичку на пенсию провожали, ребятишкам подсказали сброситься на подарок. Он пришел в школу и стал объяснять в учительской, что, если глядеть в корень, дарят не дети, а родители и он не обязан делать двойной взнос, его за повышенную производительность поощрять надо, а не наказывать рублем. Мелочиться на Севере не принято, стыдновато даже. А Гриша мужик принципиальный, торг развел прямо при юбилярше, не испугался. Она заявила, что никакого подарка ей не надо. В учительской разговоров на неделю. Собранные деньги возвратили детям. Мамаши-папаши честных отпрысков начали возмущаться: «Как так? Что за безобразие? Почему нашими подарками брезгуют? Если надо, мы не только на швейную машинку сбросимся, мы и путевку в Сухуми можем оплатить, пусть хороший человек отдохнет». Начали обзванивать друг друга. Попутно выяснилось, что возвращенные денежки кое-кто не донес, прикарманил. Среди нечистых на руку обнаружилась и девочка-активистка, староста класса. Снова скандал.
В общем, наделал шуму. Прославился. Мужики на работе стали называть его: «Производительный».
Кстати, на охоте этот же характер тоже во все щели пер. Детинушка здоровенный, лучшего напарника, на первый взгляд, не придумаешь. Вот и попадались мужики, как хариус на обманку. Пригласят его в связчики, Гришаня такую понягу нагрузит, нормальному человеку ее по асфальту от дома до гаража не дотащить, а им-то по кочкам да болотам, по рытвинам и ухабам. Доберутся с горем пополам до избушки, разложат барахло и выясняется, что для общего пользованья герой ничего не прихватил. Только свое. А коли чего вместе добудут, то при дележке у Гришани одна присказка: «Брат Кондрат, пошли соболя брать – мне шкурку, тебе мясо». Мужик один рассказывал. Пошли с ним петли на зайцев ставить. А Гриша петель этих приволок – весь Таймыр можно заминировать. Выходят на поляну. Место светлое, именно то, через которое косой очертя голову несется. И на поляне единственное деревце из-под снега торчит. Мужик и повернуть к нему не успел, а Гриша уже орет из-за спины: «Это моя ветка, я еще летом ее присмотрел!» Как он здесь летом оказался – непонятно. Да не станешь же торговаться. Мужик уступил. Идут дальше. Находят второе место. И Гриша снова выскакивает вперед; «Не ставь! Это мое! С лета забил, два выходных угробил на разведку, новые сапоги о сучок порвал». Короче, хорошо поохотились, дружненько.
И меня угораздило связаться. Отремонтировал ему «буран», запчасти сам доставал. Гриша, видимо, испугался, что деньги потребую, поэтому заранее предупредил, что за услугу возьмет меня на рыбалку.
Чтобы не тратить время и горючку, он предложил сначала поставить сети, а потом уже ехать в балок отдыхать. В общем-то резонно: раньше опустишь – больше поднимешь.
Высмотрели приличную гладину, то бишь чистое место, на торосах сеть ставить не будешь, а если сдуру начнешь – зря намаешься, а нам подфартила полоса чистая, как зеркало. Один недостаток, половина этого зеркала на фарватере лежит. Я, на всякий случай, высказываю сомнения, мол, неровен час попрется ледокол и всю рыбалку порушит. Гриша и слушать не хочет. Глаза горят: два дня назад его знакомый около центнера за ночь добыл. Обратка, ну та рыба, что икру отметала, валом валит. Тут, главное, момент поймать. И рыба-то самая настоящая: омуль, муксун, нельма. Если повезет, можно и больше центнера взять. Я все понимаю, но валит эта красивая рыбка прямо по фарватеру. Гриша тоже не первый день на реке, и сеть у него нелишняя, но чужой центнер туманит мозг сильнее водки. Осторожность отодвигает сеть ближе к берегу, а жадность на фарватер тянет. Туда-сюда. Вправо-влево. Как ни дергались, как ни мудрили, а конец все равно в зоне риска оказался, сам, наверное, выполз.
Добрались до балка. Натопили. Выпили. Уснули.
Проснулись от шума. Накаркал я все-таки ледокол. Выскочили на берег. Буран заводить некогда. Бегом, по льду, наперерез.
Когда добежали, сеть можно было еще спасти, но желаемый центнер проплыл бы мимо. Я замешкался. А Гриша с горящим взором встал над краем сети и начал выписывать руками какие-то сигналы. Видел в кино, как флотские флажками машут, вот и кинулся изображать. Только вместо флажков – красные ладони. И азбуки флажковой, конечно, не знает. Руками машет, криком помогает. Да кто его услышит, от ледокола грохот на всю тундру. Разве что я некоторые слова разбираю, потому и вижу смысл в абстракциях, которые он жестами рисует. А рисует он подводные камни, на которые ледокол якобы напорется, если не свернет. Для пущей убедительности даже последствия столкновения показывает: и посудина завалится набок, и команда за борт посыплется.
Гриша семафорит, а ледоколище прет прямо на него. Из рубки по матюгальнику нецензурные слова градом летят. И ведь до чего стойкий мужик, ни на шаг не отступил, словно заградительный отряд за спиною. Многоумные ученые думали, гадали, как человеческую трусость победить, препараты разные изобретали, кино, помните, показывали под названием «Лекарство от страха»? А лекарство простое, давным-давно найденное – жадность.
И не выдержали нервы у штурмана.
Свернул.
А когда мимо нас борт ледокола проползал, оттуда вылетела банка с пивом. Чуть Грише в лоб не угодила. Он банку поднял, воздел над головой и кричит:
– Спасибо! – А потом уже мне выдает: – Видишь! За то, что я их от пробоины спас, пивом угостили!
– Хотели угостить, – говорю, – но промахнулись.
Гриша не врубается:
– Ловко я про камни придумал. Поверили. Сначала хотел показать, что здесь мина в лед вмерзла, но вовремя сообразил, что неоткуда ей взяться, даже если с военного времени в море осталась, все равно не заплывет против течения. А в камень сразу поверили. Даже пивом отблагодарили.
– Какая там благодарность, – говорю, – просто у штурмана, кроме банки, ничего под руку не попалось. – И только рассмешил Гришу.
– Ну ты и сказанул, говорит, не такой он дурак, чтобы дефицитами разбрасываться.
Баночное пиво в те годы пили только блатные, это точно. Я не бандитов имею в виду, а большое начальство и торгашей. Но летела банка не по дуге, чтобы ее легче ловить было, неслась прямой наводкой. Флотский бы, конечно, булыжник предпочел, да не оказалось его в рубке, не припас, не предвидел, что встанет кто-то поперек дороги.
А Гриша стоит, банку поглаживает и бормочет:
– Экая ты у меня красавица. Кто же тебя такую выбросит. Дефицитами не разбрасываются.
Правда, уже в балке поварчивать начал, могли бы, мол, красивую вещь и поаккуратнее кинуть, угол вот помяли. Открывать пиво при мне, разумеется, не стал. Сказал, что в сервант поставит. Пришлось доставать спирт. Спиртик на морозе лучше любого пива, даже баночного.
Кстати о рыбалке. Центнер не центнер, но пуда три на другой день подняли, если, конечно, и щук считать.
Сообщники
Помните старика, который со мной чировым озером поделился?
Так вот, заявляется ко мне в общагу, обеими руками за грудь держится и валидолу полон рот, языку шевельнуться негде, только стонет и охает.
Кое-как понял, в чем беда.
Оказалось, завелась на реке паршивая овца и шарится по чужим сетям.
Я, честно говоря, противник всех этих оптовых рыбалок, но жалко старика. Он же с детства так привык. Переучиваться поздно. У него, можно сказать, последняя радость осталась, а какой-то шакал гадит в нее. После таких дел разговор известный – два раза подбросили, один раз поймали, и ни гу-гу.
Да тут еще и вторая мозоль. Приехала не ко времени бригада монтажников. На кого старику собак вешать? Конечно, на них. А меня зло берет. Чуть что – приезжие. Будто среди местных такого добра не водится.
Не волнуйся, дедка, говорю, дай мне только срок – будет тебе белка, будет и свисток. Следствие поведут знатоки.
Ночь караулю, две – бесполезно. На третью уморился и закемарил. Да так плотно придавил, что и завтрак проспал. Иду умываться. Что за чертовщина: под самым носом, среди бела дня какое-то привидение вошкается у сетей. И на голове у него монтажный подшлемник. Привидение-то из приезжих. Дедова взяла. Но все равно, пакостник есть пакостник. Учить надо, чтобы людей не позорил.