Где ночует зимний ветер — страница 25 из 56

Кругом скалы. Ты не можешь себе представить их красоту. Нет одинаковых хребтов. Пики острые, в снегу. Начались белые ночи. Помнишь, я читала папе Пушкина: «Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса»? Пушкин о наших ночах написал. Полчаса ночи, не больше — это правда.

В Москве я расскажу тебе о Сехе-яхе. Мы прозвали ее Бабой-Ягой. Грозная и страшная река! Мы переплыли ее на вездеходе.

Мама, не удивляйся. Я, кажется, раньше других нашла в горах клад. У меня есть тетрадь геолога. Я каждый день ее читаю и набираюсь ума. Специально для тебя переписала слова уральского ученого Мамышева. Я выучила их наизусть, как любимые стихи: «Угрюмый Урал согнул твердый хребет свой и сделался данником могущественной России, а впоследствии — ее арсеналом и сокровищницей. Металлы: железо, медь и золото — он принес ей на оружие и промышленность, драгоценные камни: хрусталь, аметист и топазы — на украшения…»

Дорогая мамуся, в Москву не зови. Сейчас не приеду. Здесь подумают, что я дезертир. А я не хочу быть дезертиром. Хватит с меня одного завода! Я чувствую, что повзрослела, хотя лет мне и не прибавилось. Дай мне разобраться в самой себе.

Я рада, что у нас теперь новая квартира. Я привезу домой разных камней, а может быть, мне в самом деле удастся открыть клад! Жди. Крепко тебя целую сто пятьдесят раз. Анфиса.

Расписалась, как и обещала тебе, угольком».

Глава 9ЧЕЛОВЕК, ЧЕЛОВЕК

Каждый прожитый день на Хауте влюблял меня в горы и тундру, открывая их дикую, неброскую красоту.

Главным художником здесь солнце. Целый день оно висело над головой. А когда опускалось на короткое время к горизонту, вытягивались от мочажин, бугров и маленьких березок длинные-предлинные тени. Стоило на секунду смежить ресницы, как казалось, что пришла сказка: мочажины начинали вырастать до гор, а березки поднимались и набирались сил.

Но главная прелесть тундры в травах и цветах. Стоило шагнуть, и сразу обволакивал медвяной густой воздух. Он стоял, как стена. Приходилось его пробивать своим телом.

Днем начинала больше оттаивать земля, и тогда из-под каждого самого маленького камня, куста и травки припускались в свой бег ручейки. Они встречались, переплетаясь, как косы, неслись к реке, шумливые и разговорчивые.

«Бежим, спешим! Бежим, спешим!»

А Хаута, перекатывая камни на широких перекатах, радовалась ручьям и звала их к себе:

«Жду вас! Жду вас!»

Стыдно признаться, но я ничего-ничегошеньки не помнила, о чем рассказывала на уроках географии учительница в школе. Когда мы изучали Тюменскую область? Полярный Урал, полуостров Ямал? Природу тундры?

Совершенным открытием для меня стало, что мы должны прожить тридцать два дня весны, пятьдесят девять дней продлится лето и после сорока двух дней короткой осени должна наступить зима. Здесь двести тридцать три дня сильных морозов, пурги и метелей!

Белые ночи сломали привычное понятие о времени. Завтракали ночью, ужинали днем. Возможно, Мишка Маковеев привык к такому в своем Ленинграде, но мы никак не могли приспособиться.

Особенно я обижалась на погоду. В один день выпадало сто перемен: дождь, светило солнце или начинал идти снег. Но природа торопилась взять от весны все: не затихал свист крыльев птичьих стай. Первыми появились пуночки, за ними прилетели кулики, утки и гуси. Птицы сразу разбивались на пары и занимались устройством гнезд.

На пригорке вытаял снег. Зацвели полярные маки, красные красноголовки, пушица.

Мы с Олей не успевали удивляться. Палатку поставили на снежной поляне. Но за несколько дней снег согнало, и палатка оказалась, как стожок сена, на зеленой лужайке. А проталина все растет и шагает под уклон, к каменистой осыпи Хауты.

— Ужинать! — принялась я кричать изо всех сил. Время мне подсказала тонкая полоска на горизонте.

— Анфиса, угомонись! — спокойно сказал Александр Савельевич и показал часы. — Половина второго ночи. Надо спать.

— Половина второго ночи! — оторопело повторила я.

От горизонта подымалась горбушка солнца. Лучи упали на гору, и она загорелась. Огнем полыхала вся тундра и вода в Хауте.

Напрасно я ворочалась: заснуть не могла. Нырнула в спальный мешок, натянула его на голову. Повернулась на бок, чтобы не видеть солнца в прорезь двери. Но противоположная стена палатки высвечена, как экран в кинотеатре.

Однажды Александр Савельевич обходил со мной лагерь. С реки доносился гул. Затрещало, сломалось ледяное поле. Льдины двинулись, ударяясь и раскалываясь.

Хаута сразу изменилась. Вода сверху показалась зеленоватой. На дне камни — красные, белые. Горбатые макушки обтесаны льдом.

— Анфиса, завтрак у тебя сегодня вкусный! — Он разбил тонкую льдинку под берегом и протянул мне распустившуюся розу. — За отличие премию!

Сиверсия, ледяная роза, выросла в «тепличке» под прозрачной крышей.

— Я ужином кормила!

Александр Савельевич улыбнулся и показал свои часы. Снова я обманулась во времени. Комедия!

Мне приглянулась маленькая березка. Я с трудом вырвала ее. На тоненьком стволике вздувшиеся почки. Вернувшись в палатку, поставила деревце в консервную банку с водой. Через несколько дней в тепле почки распустились, выбросили гармошкой малюсенькие листочки. Деревце, его листочки пахли обыкновенной березкой.

Но больше всего мне нравилось ходить по отмелям Хауты. Под ногами галька. На перекатах причудливые куски битого льда. Они похожи на кораллы.

Однажды, когда я мыла посуду, между камнями прошла большая стая рыб. Дойдя до порога, рыба начала перепрыгивать, мелькая в воздухе синими искрами.

— Рыба пошла! — громко закричала я, но из-за грохота реки, катившихся валунов меня никто не услышал.

В лагерь я вбежала радостная, оживленная. Я научилась наблюдать и сделала первое свое открытие:

— Рыба в реке!

Володька Свистунов кивнул мне головой. Видимо, не один раз бывал на Севере, и его ничем не удивишь.

— Чего зря орешь, знаю! — сказал он, принимаясь сосредоточенно строгать доску. — Мелочь пока зашла. Крупного хариуса надо ждать.

Известие, что в Хауту вошел хариус, заинтересовало всех. После обеда затрещали длинные доски, их кололи на удильники. Оля не отставала от ребят. Она вооружилась ножом и прилежно строгала палку. Лишь Володька Свистунов спокойно смотрел на наши приготовления, вытянувшись на ящиках. Над ним черным облаком висели комары.

Комары преследовали и меня. От них не было никакого спасения. Когда они попадали в миску, я брезгливо вылавливала их кончиком ложки.

— Не обращай внимания, Анфиса! — смеялся Володька. — В каждом комаре один грамм жира и костей.

— Два грамма! — Я закрыла лицо черной сеткой накомарника. — Посмотри, у меня в рассольнике уже сто комаров — двести граммов мяса!

Володька продолжал невозмутимо взирать в синее небо, изредка хлопая себя по лицу. После каждого хлопка его пальцы покрывались кровью. Я удивлялась его такой выдержке.

Подошел Александр Савельевич. Сел на ящик рядом с Свистуновым.

— Вертолет где будем принимать?

— За палатками выбрал площадку, — ответил Володька со знанием дела.

— А ВВ?

— Под горой выгрузим. Около двух красных камней.

— Забей флажки. Палатку придется огородить.

— Сделаем.

Я прислушивалась к разговору, но ничего не понимала. Зачем палатка ВВ? Бросала взгляды на Цыпленкова, чтобы он помог мне разобраться. Но Лешка, весь уйдя в работу, деловито скреб палку ножом.

Свистунов не спеша поднялся с ящика. Расколол топором доску. Сбил гвоздями планки. Прошел мимо, не посмотрев на меня. Но я продолжала наблюдать и думала о Володьке. Зачем он носит на шее крест?

Тяжелые удары топора привлекли мое внимание. Далеко в стороне, за нашими палатками, на обсохшем каменистом бугре, я увидела Володьку Свистунова. Он ставил шест, сбитый из узких досок, с красным флажком. Скоро он закончил работу и, закинув на плечо второй шест, зашагал к громоздящимся горам.

Я решила помочь ему. Между камнями шумел маленький ручей. Утром я спокойно переходила через него и на лужайке рвала маки. Не задумываясь, смело шагнула в поток. Сильное течение ударило меня по ногам и потащило за собой. Я испуганно заколотила руками по воде. К счастью, правая нога уперлась в камень. Я оттолкнулась и выбралась на берег. В моих резиновых сапогах плескалась вода. Я села на моховую кочку и поочередно вылила из сапог воду.

В мокрых сапогах стыли ноги, но я не обращала на это внимания и бросилась догонять Свистунова.

Володька сидел за большим камнем и раскуривал сигарету.

— Привет! Куда топаешь?

— Решила тебе помочь.

— Выкупалась? — Володька закинул шест на плечо и двинулся вперед.

Я старалась не отставать от парня, ставя ноги в следы его больших сапог. Было тягостно молчать, и я сказала:

— Плохое ты выбрал место для палатки ВВ.

— Много ты понимаешь, — отрезал Свистунов, не поворачивая голову. — Думаешь, тебе придется далеко бегать?

— Зачем?

— Ко мне на свидание.

— Воображала.

Но Володька не обратил на мои слова никакого внимания, как будто не слышал. Я остановилась. Думала, что он обернется, спросит, что со мной случилось, но он уходил.

Я обиделась и решила вернуться в лагерь, чтобы Володька не подумал, что я за ним бегаю. Но тут же передумала. Помогу ему поставить шест около палатки ВВ.

Больше я не старалась догонять Свистунова. Медленно шла за ним. Неожиданно он остановился и нетерпеливо взглянул на меня.

«Остановился, — обрадованно подумала я. — Подождешь, ничего с тобой не случится. Нахалов надо учить. Поищи себе другую дуру. Пусть она бегает на свидания».

Свистунов стоял перед широким ручьем, смотрел в пенящийся поток.

Снег круто спускался с берега в воду. Ниже переката ручей широко растекался. На камнях блестели обломки колотого льда.

— Давай перенесу! — Володька старательно подтянул высокие голяшки резиновых сапог. — Второй раз еще выкупаешься. Ручей шальной!