Где ночует зимний ветер — страница 30 из 56

Дальние разрывы слушал и не слушал

Ко всему привыкший сорок первый год!

— Не могу я эти стихи без слез читать. В госпитале записал мне их один старшина — прямо за душу берет… Дочкой ты могла бы моей быть, да нет у меня детей, так случилось… Бабье это горе, а я тебе расскажу… понимаешь… Знаешь, где горком комсомола? Знаешь! Вот и хорошо. Может, когда побываешь еще там… В сорок первом году я записалась в горкоме добровольцем на фронт. Зоя Космодемьянская тоже там свою путевку получила. Но я не буду ничего говорить о ней. Не знала я ее. А люблю. Люблю за храбрость. Она линию фронта перешла с партизанами, а меня в госпиталь направили работать. Ты видела раненых? Нет? А мы разгружали эшелоны. Каждый день они приходили с фронта. Одни солдаты без рук, другие без ног. Кладем на носилки, несем в палату. Стон стоит кругом, кровью пахнет, гноем. Поначалу у меня с непривычки голова кружилась, а потом привыкла. А все равно носить лежачих трудно. Мужики тяжелые, надорвалась я тогда. А теперь рожать не могу!

Степанида Ивановна замолчала. Жадно затянулась. Я заметила, что у нее дрожала рука. Скоро махорочный дым, как густое облако тумана, скрыл ее от меня. Показалось, что она ушла куда-то далеко-далеко. И от этого голос приобрел какую-то особую удивительную силу. Говорила она медленно, как будто сама прислушивалась, отдавшись воспоминаниям.

— Госпиталь наш отправили на фронт. Медленно двигался эшелон, подолгу стоял на станциях и перегонах. Из вагона видели сожженные деревни. Черные обгоревшие трубы печей и деревья. По дорогам валялись разбитые машины, танки.

На одном перегоне налетел фашистский бомбардировщик. И хотя на вагонах нарисованы красные кресты, он бомбил. Часть вагонов сгорела, паровоз взорвался. Пришлось нам идти пешком. Дорога незнакомая. Осень, грязь. Продукты скоро кончились, которые удалось унести из вагона. Питались картошкой, рыли в полях, варили под дождем. Спали под дождем.

Дошли пешком до Старого Оскола. Баня там была. В левую дверь пускали парней, а нас, девчонок, со двора. В парилке все и встречались. Понимаешь, никто не хихикал, не грохотал. Умели нас уважать…

Степанида Ивановна замолчала. Я не видела ее лица, но показалось, что она рукой смахнула слезы.

— А вышли мы, девчонки, одеваться, раздают чистое белье — кальсоны и солдатские рубашки. Вот тут-то мы и задали ревака. В бане крепились, хотя там и стыд терпели, а здесь всех прорвало. Плачем в три ручья. Наконец, догадались, стали кальсоны обрезать, заработали иголками. А рубашки пришлось подворачивать.

Женщина снова раскурила цигарку. Облако синего дыма качнулось и медленно стало подниматься кверху.

— Без стихов скажу. Влюбилась я, — медленно сказала она. — Лежал раненый у нас в палате. Ноги перебило ему. Посмотрела я на него и подумала: «Мой, мой». Белье взялась постирать, а потом платочек вышила, в уголке две буквы на память: «С» и «Ю». Степанида и Юрий. Не знаем мы, бабы, как сказать о своей любви. Спешим бельишко постирать. И я так же начала… Хотела, чтобы ребенок был от него… Надеялась, ждала, да все напрасно. Выписался Юра из госпиталя и направился в свою часть… Танкистом он был… водителем танка… Подбили их танк в бою… два дня дрались с фашистами… все погибли… Из части написали: Юру посмертно представили к ордену Красного Знамени… Думала, умру от горя… Работала день и ночь, старалась забыться… слезы свои заглушить.

В то время в нашу палату поступил младший лейтенант. Помню, несли мы его с Катей, моей подругой, и уронили. Устали очень. Покрыл он нас матом страсть как. Но мы не обиделись: знали, заслужили. Поделом нам тогда от него попало! Долго он не поправлялся после операции. Наконец, подошло время выписываться ему из госпиталя, позвал он меня ехать с собой в Воронеж. Согласилась. Знал он об Юре, моем танкисте. Не могла я скрыть, что любила другого раньше его. Поначалу мать младшего лейтенанта меня приняла хорошо. Я работала в больнице, он научился часы ремонтировать, мастером стал.

Прошел год, второй. Война кончилась, а потом и хлебные карточки отменили… Мы совсем здорово зажили… Только замечаю, старая на меня все косится, дуется… Однажды прямо спросила в упор: «Внука ты скоро принесешь?» — «Не знаю». — «А ты старайся… Сын мой исправный, ты виновата… Знаю вас, военных девок, таскались с разными».

А разве я таскалась? Был у меня один Юра… Я не скрывала… Любила его… А детей не могла иметь потому, что надорвалась… Нельзя нам, бабам, тяжести таскать… Да разве мы об этом тогда думали… Победа была нужна, о ней мы только и думали… О стране своей думали.

Степанида Ивановна вздохнула и замолчала. Попробовала затянуться цигаркой, но она потухла. Отыскала коробок спичек. Пока прикуривала, сломала несколько спичек от волнения. Раскурил?, цигарку и жадно стала глотать дым.

— Развелась я со своим младшим лейтенантом… Не думал он обороняться от матери… Заела меня старая… Приехала я в Москву… Ну, сказала я себе, начинай жить по-новому, гвардии старшина… Звание у меня такое. Встретила случайно хорошего человека… Александра Савельевича… так его звать… полюбила… Вроде Юры он, душевный и спокойный… Тоже воевал, фронтовик. Все понял… меня понял… потому что настоящий человек чужое горе поймет… Заговорила я тебя… Глаза у тебя закрываются, Анфиса… А что с тобой стряслось? Рассказывай.

Ничего не утаила я от Степаниды Ивановны. Многое скрывала от мамы, от подруг. А в комнате гвардии старшины словно прорвало меня. Рассказывала и плакала.

Узнала Степанида Ивановна об Алике Воронцове, Жоре, костюме джерси, о моем аресте.

— К экзаменам меня в школе не допустили… А у мамы Егор Кузьмич объявился… Ушла я из дому…

— Ну и дела! — вздохнула Степанида Ивановна и погасила цигарку. Дым рассеялся, и я увидела ее задумчивое лицо, строгие глаза. — А случилось это потому с тобой, девчонка, что ты представила себя необыкновенной, не такой, как твои товарищи… Алика своего сочинила… Не заметила, что он дрянь… Учительница тебя предупреждала… Как ее звать?

— Мария Петровна.

— Марию Петровну ты не послушала… А ведь она предупреждала: «Не дружи с Воронцовым». — «Подумаешь, указчики нашлись! Я — Анфиса! Сама все понимаю и во всем разберусь». А на деле вышло все наоборот… Обманули тебя… Мать ты строго взялась судить, а не имела права… Просмотрела ты хороших парней на заводе… Васю и Олега… А они могли стать настоящими товарищами… Маша Королькова тоже торопыга… Жизнь ты не знаешь. Людей много хороших… Ты их еще встретишь… Вот что, поезжай ты к моему Александру Савельевичу… Поработаешь в его экспедиции… Холодный ветер продует голову… глупостей не останется… Пусть люди поверят в тебя… А вернешься — сдашь экзамены за десятилетку… Сама решишь, что тебе делать… На завод идти или учиться. Ты поняла? А с матерью твоей я сама завтра поговорю. Попрошу, чтобы отпустила тебя.

— Да, да!

Я смотрела в строгое лицо гвардии старшины, старательно запоминая каждую морщинку около крепко сжатых губ. Я должна начинать новую жизнь. Должна родиться новая Анфиса Аникушкина!


Я медленно брела вдоль осыпи высокой скалы. Среди острых камней блестел лед, журчали ручьи, и ветер раздувал длинные бороды зеленых лишайников.

Неожиданно я вспомнила Москву и сразу загрустила. Подумала о маме. Как там она без меня? Это я обрекла ее на одиночество. Эгоистка! Я среди друзей в отряде, а она одна в пустой квартире. Ей даже не с кем переброситься словом и поговорить. Далеко забросила меня судьба, а когда вернусь, не знаю.

Идти одной было страшно. Каждый шорох, шум сорвавшегося камня заставляли меня вздрагивать и испуганно оглядываться по сторонам. Я промокла до нитки и успела залить высокие резиновые сапоги, но не хватало сил вернуться в лагерь. И вдруг я почувствовала манящую силу высоких гор, снежников. Я остановилась и в звонкой тишине слышала перестук капель, треск льда и всплеск воды.

«Клавдия Серафимовна, — мысленно спросила я учительницу по химии. — Вы не забыли бестолковую ученицу из десятого «Б» Аникушкину? Помните, она не смогла перечислить ряды таблицы Менделеева и схватила двойку. Осенью мне придется заниматься и сдавать на аттестат зрелости. Честное слово, вы услышите от меня другой ответ. Я сейчас на Полярном Урале. Да, да, не удивляйтесь, занесла меня сюда нелегкая. Но я не жалею. В горах почти вся таблица Менделеева. До этого я не дошла сама, а вычитала у Сергея. Если удастся, соберу минералы. Знаю, здесь металлы войны — железо и свинец, атомы жизни и плодородия — калий и фосфор. Не обижайтесь, но ваши уроки проходили скучно и неинтересно. Я больше узнала из тетради геолога. Сергею проводить бы ваши уроки. Он сумел бы зажечь ребят. Какие у него красочные сравнения и определения для каждого из элементов: «металл войны», «атом плодородия»!

Я хорошо знакома с металлом войны. Он лишил меня отца и сделал сиротой. Разве забудешь папины слова. «Анфиса, много мне война выдала для одного гостинцев. На семерых бы хватило, а самому приходится таскать все железо».

Порядковый номер железа 25, а калия 19. Эти два номера я запомнила на всю жизнь. Знакомлюсь с минералами, собираю камни.

Клавдия Серафимовна, я приду к вам сдавать выпускной экзамен без шпаргалок. Так и знайте. Мне надо постичь геохимию. Тося Ермолова объяснила: химия Земли — наука о распределении и перемещении химических элементов в земной коре. Мне необходимо ее знать. А первая ступенька к познанию — таблица Менделеева».

Я посмотрела на снежную вершину, горы с острыми пиками. Некуда мне уйти от нее, а хочется забраться повыше.

Я вспомнила поразившие меня слова академика Ферсмана. Их записал Сергей в свою тетрадь:

«Тот, кто не занимался сбором минералов или поисками редких природных тел, не знает, что такое работа минералога. Это дело удачи, тонкого понимания, часто какого-то подсознательного нюха, часто дело увлечения, граничащего с долей романтизма и страсти».

Глава 11ОДИН ЗА ВСЕХ, ВСЕ ЗА ОДНОГО