Где ночует зимний ветер — страница 42 из 56

— Ты зачем пришла? Ты бы лучше не приходила. Слышишь, Аникушка!

— Ты так решил? Сейчас? — мои брови насмешливо поднялись.

Володька хмуро посмотрел на меня:

— Думаешь, я глупый? Вижу, любишь!

— Александр Савельевич послал тебя, образину, разыскать. Просил узнать, сколько у нас аммонала… Канавы наметил начальник: завтра будет вас ставить… Одну задаст на нашем маршруте, — я показала рукой в сторону Главного. — Сергей нашел халькопирит. Боб Большой принес, Ольге показывал, я видела.

— Прикажет, начнем… Надоело бока пролеживать. Под забор живем, одни крестики ставим. — Свистунов убил у себя на лице комара. — Нажалили, спасу нет. Тебе тоже канаву дадут?

— Какую канаву? Я совсем глупая!

— Самую обыкновенную. По приказу ты горнорабочая вроде нас грешных. Получишь канаву и вкалывай… В столовой трескаешь, платить кто за тебя будет? Дядя? В экспедициях забор. Набрала продуктов — плати. В столовой харчилась — плати.

— Говорили.

— Ты работы не бойся, — подобрел Свистунов. — Дадут канаву — начнем вкалывать. Поможем друг другу, главное — дойти до коренных. Геологам надо знать простирание пород. Грунт здесь тяжелый — седьмой категории: камушки да булыжники… Аммонала у нас мало… Александр Савельевич знает… Кайлом да лопатой какая работа!

Я испуганно смотрела на Володьку Свистунова. Он ведь прав. «Почему я забыла о работе? Ведь я горнорабочая. Моя обязанность — копать канавы!».

— Аверьян Гущин работал канавщиком… Цыпленок первый раз нарядился, — продолжал Володька. — Рвать надо умеючи. Заложишь заряд — разрыхлит породу, а если с головой заложишь — будет выброс. Потом останется только подчистить края, обровняешь да замеришь. Принимай, геолог, канавку! Кубиков двадцать запишут тебе, а работы всего минут на тридцать. А то долбишь целую неделю, а заработок — один рубчик. А куда с рублем разбежишься? Тормози на месте.

— Александр Савельевич ничего не сказал мне.

— Не хотел тебя пугать… Скажет… Наверное, со мной хотел обмозговать. — Свистунов широко зевнул, раздирая рот. — К Аверьяну Гущину придется тебя поставить или к Цыпленку… Ты к кому хочешь?

— Лучше к Аверьяну.

— Правильно, он тебя научит, — согласился Володька. Нахмурил лоб. — Пожалуй, лучше тебя к себе взять. Пока же пользы от тебя маловато, разве что суп сваришь. Интересно, сколько канав зададут? До зимы бы управиться! Геологи уйдут в новые маршруты, а мы будем трудиться, вкалывать. Греби больше, кидай дальше! Не знаю, согласится ли Аверьян с тобой работать? Он деньги на машину собирает.

— А ты взял бы?

— Пока не решил… Больно ты скандальная… Вроде своя девка, а шумишь без толку. Пришла, раскричалась…

— Володька, а у тебя взрывы пойдут на выброс?

— А ты как думала? — Он свесил ноги с ящика, внимательно посмотрел на меня. — Практика должна быть… А у меня ее до чертиков. Где только не рвал породу! — Махнул рукой. — Посмотри! Брикет вроде простой, а надо знать, как заложить… — Маленьким ломиком поддел крышку ящика. Достал квадратный брусок, похожий на хозяйственное мыло. Брусок завернут в бумагу и залит сверху парафином. — Держи, не бойся!

Поборов страх, я взяла толовую шашку.

— Не дрожи, — засмеялся Володька. — Без капсюля-детонатора взрыва не произойдет. — Он достал маленькую коробочку, где лежали, как папиросы, в один ряд красивые капсюли. — Опасные штучки! — Володька кивнул головой. — Пальцем щелкнешь — взорвутся. Всегда держи их подальше от аммонала. Запомни на всякий случай.

— Как много ты знаешь! — вздохнула я.

— Дело нехитрое, начнем работать — поймешь. Сначала мозолики набьешь… Не один раз полопаются, пока поиграешь с лопатой и кайлом. Дай руку!

Володька поймал мою ладонь.

— Потрогай мои мозоли. Набил я их на всю жизнь, как подкову на счастье. Станут твои ладони грубее, но зато хлеб вкуснее. Руки свои немножко испортишь… Красивые они у тебя… Поняла?

— Яснее ясного!

— Работать надо, но с головой… К Гущину тебя отдать или около себя оставить? Ты как сама решаешь?

— С тобой лучше… Ты взрывать будешь на выброс!

— Усвоила… Сработаемся мы с тобой, Анфиса! Садись, что все время стоишь? Меня боишься?

— А чего тебя бояться? Не зверь.

— Считаешь, не зверь?

— Ну чего пристал? Сказала — не зверь… Парень как парень.

Свистунов отодвинулся. Я присела на край ящика.

— Сколько здесь взрывчатки?

— Пятьсот килограммов.

— Так много?

— Ерунда… На неделю хорошей работы… Должны еще прислать, а то и по рубчику не заработаешь.

— Александру Савельевичу сообщи побыстрее, — спохватилась я. — Ольга передаст. Вертолет привезет взрывчатку.

— Посиди, успеешь к начальнику. — Володька обнял меня. — Как работать будем, надо договориться. А мы с тобой все рядимся и никак не решим.

Я не сбросила руку Свистунова с плеча. Он это понял как уступку и сильно сжал меня огромными ручищами. Неожиданно запрокинул голову и впился в губы. Я попробовала отбиваться, но ничего не могла сделать.

— Пусти, Бугор! — хрипела я, стараясь вырваться.

Но Свистунов не слышал, рвал на груди мою штормовку.

Мне удалось вырваться, и я со всего размаха ударила Бугра коленкой. Он сразу обмяк.

Я спрыгнула с ящиков и забилась в угол палатки. Володька медленно двигался на меня, страшный, злой, растрепанный. Спасения не было. Напрасно я вертела головой по сторонам, лазейки, чтобы улизнуть, не было.

— Не подходи, паразит!

Бугор остановился, нацелился сбить меня и опрокинуть.

Я схватила коробку с капсюлями-взрывателями. Крепко зажала в правой руке подвернувшийся железный ломик.

— Ну иди, иди! Я сейчас как тюкну! — и замахнулась.

— Что ты делаешь, психованная? — крикнул Володька, опасливо втянув голову в плечи. — Положи детонаторы. Взлетим к черту!

— Черт с тобой! — Я шла на Бугра, держа над головой занесенный для удара ломик. — Как тюкну сейчас! Хочешь, тюкну!

— Ты что, дура? — Бугор ударился о натянутое полотнище палатки и испуганно отскочил. — Стой, дура!

Володька рукой нашел дверь и выскочил из палатки. Я неслась за ним. Бугор летел, не оглядываясь, в сторону Главного, как длинноногий лось, которому не страшны болота, озера, подросты и моховые кочки.

Добежав до ручья, я остановилась. Села на камень и заплакала. Несколько придя в себя, подумала: «Володька не может быть товарищем. Почему я такая невезучая?». Я перебирала в памяти свою незамысловатую жизнь, жалела себя.

Оставаться в отряде нельзя. Бугор начнет мстить, оговорит. Жалко будет ребят, Александра Савельевича. А ведь он поверил в меня, назвал своим товарищем.

Губа кровоточила. Я медленно поднялась и пошла вдоль ручья. В небольшой заводинке между камнями увидела спокойное блюдце воды. В растрепанной, грязной одежде не узнала себя. Складка пересекла лоб, опустились уголки губ. Я брезгливо передернула плечами.

Быстро разделась и вымылась. От ледяной воды кожа посинела, покрылась гусиными пупырышками. Хотела побежать к палатке ВВ, чтобы скорей согреться. Но передо мной вырос лохматый медвежонок. Я прыгнула в сторону и завизжала.

— Хебеня, эй, однако, постой! — Медвежонок заговорил со мной на ломаном русском языке.

Это в меховой малице на камне стоял мальчишка. На ноги натянуты высокие оленьи унты. На поясе, украшенном медными пуговицами, большой нож.

— Эй, хебеня, купаться нельзя! — сказал мальчишка. — Неумытым стыд и плохо совсем. Так будет? Прибежал крокодил — он мочалку проглотил. Ты видела крокодила?

— В зоопарке.

— В зоопарке? У нас в тундре почему нет крокодилов? Я искал… Тут плохой мужик бежал… Стрелять в него надо было?

— Надо! — не раздумывая, согласилась с ним я.

— Замерзла, хебеня?

— Замерзла, — ответила я с трудом.

— Надевай малицу, грейся, — мальчишка проворно выскочил из оленьих шкур. На нем оказалась обыкновенная школьная форма — серая курточка с блестящими пуговицами.

Черноволосый мальчишка с раскосыми живыми глазами в упор разглядывал меня.

— Тебя как зовут?

— Саварка.

— Саварка, в малице тепло. Ты хороший!

— Да, я хороший, — кивнул он головой. — Так отец назвал. А был бы плохой, дал бы имя Вэварка.

— Ты хороший! — Я отыскала на концах рукавов пришитые варежки и запихнула в них замерзшие руки. — Саварка, хорошо, тепло.

— Тарем, тарем. Хорошо, хорошо. Комариная мазь есть, хебеня? Мне дай… Олешкам совсем плохо, пастухам, однако, тоже плохо.

— В лагере комариная мазь… Приходи, тебе дам.

— Некогда. Тальму дергать буду.

— Хариусов?

— Тальму… Она жирная, икры много. — Мальчишка достал из кармана обломок оленьего рога с толстой леской. — Блесна есть, буду дергать тальму.

— Где?

— Там, хебеня! — Саварка махнул рукой в сторону Скалистого.

— В реке?

— Нет, нет. — Мальчишка прищелкнул досадливо языком и завертел головой.

— В озере? В то?

— То! То! — радостно заулыбался Саварка и широко развел руками, показывая размеры озера в горах. Он держал в руке большой нож с костяной ручкой. У ножен — на крепкой жиле острый клык.

— Медвежий?

— Волка клык. В Месяц Большого обмана волки напали на наших олешек. Я хореем отогнал одного, а отец убил двух из винтовки!.. Зимой отцу трудно олешек охранять… Ночи черные… Волков много.

В палатку ВВ Саварка заглянул со страхом.

— Мужика Володьки нет? Кольцо золотое вчера спрашивал, менять хотел… Нет золота… Блесна есть, тальму надергаю… Вкусная тальма! Ты, хебеня, пробовала? Нет? Ай, ай, как плохо!


В какой-то книге вычитала: первую часть пути человек думает о том, куда он едет, а вторую об оставленном доме. Да, не все ли равно кто это сказал. Думаю только, о том, что скоро окажусь на сто десятом.

Забытые воспоминания одолели меня. Вспоминалась всякая ерунда.

…Ребята в клубе захватили две лавки. От железной бочки тянуло жаром, промерзший угол оттаивал и по стене сбегали струйки воды. Александр Савельевич усадил меня рядом с собой. Справа сидела Оля.