— «О ты, что желаешь переступить этот порог, знаешь ли ты, что тебя ожидает?
— Знаю, — отвечает девушка.
— Холод, голод, ненависть, насмешка, презрение, обида, тюрьма, болезнь и сама смерть?
— Знаю…». Читает Петруша негромко. Она переживала за девушку, в уголках глаз учительницы дрожат слезинки.
Перед моими глазами стояла растрепанная Маша Королькова. Я представила ее на месте девушки. Маше тоже придется выдержать много испытаний, повоевать с мамой. Шутка ли сказать: собирается замуж. Я не смогла бы. Я трусиха. А может быть, Петруша знает? Знает, почему Маша Королькова прогуливает уроки? Специально стала читать стихотворение Тургенева.
— «Девушка перешагнула порог…»
Мария Петровна сделала паузу. Медленным взором окинула класс, как будто впервые знакомилась с нами или за пять долгих лет не успела нас хорошо изучить.
— Скоро вы перешагнете порог школы. Мы выпускаем вас в жизнь. Не бойтесь препятствий, идите смело и уверенно к своей цели. На первых порах столкнетесь с трудностями. Не отчаивайтесь, боритесь и преодолевайте. В борьбе закаляется человек. Я хочу верить, что мы, ваши преподаватели, не зря учили вас десять лет, готовили к жизни. Я надеюсь, что каждый из вас займет свое место в обществе и станет человеком!
«Маша Королькова раньше всех нас вступает в жизнь, порывая с детством, — невольно подумала я о подруге. — Какая же я все-таки дура! Ничего не узнала о летчике Горегляде. А вдруг он разбился?»
Не помню, что было потом. На перемене ко мне подошла Ольга Веткина и сказала, что девчонки решили купить Корольковой апельсины. Мне надо внести двадцать копеек.
— Бери, — я протянула кошелек-туфельку.
— У тебя три копейки.
— Значит, больше у меня нет.
— Я заплачу за тебя, Аникушкина! Завтра ты мне отдашь.
— Спасибо.
В коридоре меня остановила Элла Эдигорян:
— Фисана, Мария Петровна тебе в журнале поставила прогул.
— Пускай! — крикнула я и понеслась в раздевалку. Трудно сдержать слезы. Шептала строчку стихотворения:
— «Знаю… Я готова. Я перенесу все страдания, все удары» — Так говорила мужественная и храбрая девушка. Таким должен быть и летчик-истребитель Виктор Горегляд. Другим я его не представляла. «Он не мог разбиться… Не должен был… А вдруг?».
Садовая улица оказалась перекрытой. Перед светофором сгрудились машины, как большое стадо овец.
Где-то рядом, на соседней улице, родился низкий, ревущий звук сирены. На середину улицы к белой полосе выбежал милиционер. Он вскинул полосатую регулировочную палку и мгновенно перекрыл движение.
Раздался скрежет тормозов, потом почти столкнувшихся машин.
Машина «Скорой помощи» с красным крестом стремительно вылетела из Оружейного переулка. Шофер резко затормозил около меня.
Не отскочи я в сторону, меня бы сбил маленький автобус.
«Кого спешат доставить в институт Склифосовского? Может быть, рабочего со стройки? А вдруг летчика с аэродрома? Поток машин снова устремился к Пушкинской улице, торопясь скорей нырнуть в узкую улицу Чехова. Мне пришлось спешить и не отставать от них.
Трудно сосчитать, сколько я прошла переулков. Поймала себя на том, что ходила по улицам, глазела на витрины магазинов. В пустынных переулках — царство теней. Они меня пугали. В голову лезла всякая чепуха. Вспомнила страшные рассказы пенсионерки Абажуркиной о драках и ограблениях.
Перед дверью квартиры Маши Корольковой я остановилась. Надо осмотреться. Неторопливо перечитала одну табличку за другой, прибитые над звонками, заочно знакомясь со всеми жильцами. Два раза подряд нажала черную головку кнопки.
В дверях стояла Маша. Волосы, освещенные сзади светом лампочки, сверкали. Она удивленно смотрела на меня, потом бросилась мне на шею.
— Аникушка! Виктор письмо прислал. А почему ты мокрая? Дождь идет? Ты ездила на аэродром? — Королькова задавала мне один вопрос за другим и не давала возможности ответить. — Видела Виктора? Он тебе понравился? Что сказал Виктор? Обо мне спрашивал? Что ты ему говорила?
В комнате Маша толкалась и мешала мне раздеваться. Посадила на диван, принялась обнимать. Успокоилась и протянула мне письмо:
— Читай! — Маша протянула мне плотный конверт.
— «Здравствуй, милый мой завоеватель! — начала я читать вслух, привыкая к круглым буквам чужого почерка. — Великий Чингисхан! Ты, наверное, взволнована из-за моего исчезновения. Я был в командировке в городе «N», куда мы перегоняли самолеты. Куда я летал, писать нельзя. Это военная тайна. А я человек военный, и притом очень дисциплинированный. Что ты делаешь, Великий завоеватель и покоритель сердец? Я соскучился. Вспоминаю нашу последнюю встречу. Как ты добралась тогда до дома? Взяла такси? Я считаю дни, сколько тебе осталось до экзаменов. Скучаю. Хочу целовать твой курносый нос, щеки, глаза. Я соскучился, а ты, Машутка? Ты мне об этом ничего не пишешь. Но не вздумай приезжать. Запрещаю. Помнишь наш уговор. До конца твоих экзаменов никаких встреч и поцелуев! Жить нам с тобой до гробовой доски, и мы успеем еще надоесть друг другу. Будет у нас еще много встреч и расставаний. Будет много поцелуев и объятий. Все будет! Но не будем спешить ссориться. Скоро у нас инспекторская проверка. Ты не знаешь, что это такое. Приедет грозный усатый генерал и будет нас ругать. А мы будем крутить в зоне разные фигуры и доказывать, что мы не зря уничтожаем государственный хлеб и сжигаем керосин! А пока каждый день дырявим небо и сидим в зоне. Трудно в учении — легко в бою. Запомни, что сказал генералиссимус Суворов. Приеду, спрошу тебя о всех походах великого полководца. Старайся, зубри! Жена офицера должна знать великих полководцев. Вот и все, мой Чингисхан. Крепко целую..
Твой Виктор, пока еще не генерал».
Нетерпеливо я перевернула конверт и старательно осмотрела его со всех сторон. На марке стоял жирный почтовый штамп: письмо Виктор отправил четыре дня назад.
— Ну, рассказывай, рассказывай. Ты видела Виктора? Понравился он тебе?
— Разговаривал он со мной по телефону. Был в зоне и не мог ко мне выйти, — я безбожно врала Маше, — узнала — с ним ничего не случилось.
— Жалко, что тебе не удалось с ним встретиться. Тебе он сразу понравился бы, парень красивый. Видела: в зоне отрабатывал пилотаж. Выполняет боевые развороты, мертвые петли. Он мне рассказывал о своих полетах. Я, глупая, не все запомнила.
— Виктор тебе привет передал, — быстро сочиняла я. — Сказал, что тебе письмо домой отправил. Видишь, ты получила письмо. Зря ты волновалась, парень он хороший. Маша, давай вместе будем готовиться к экзаменам. — Я нахмурила брови. — Поняла, Чингисхан?
Дома меня ждала удивительная новость. Ее в дверях сразу сообщила мне мама.
Днем, оказывается, приезжал какой-то военный и спрашивал меня. Долго сидел в нашей комнате, хотел меня дождаться.
— Летчик? С аэродрома?
— Военный. А в летчиках и танкистах, ты, наверное, уже больше меня понимаешь, — сухо сказала мама и внимательно посмотрела на меня. — Выросла ты, Фисана. А я и не заметила, как это случилось… С тобой хотел говорить… Выросла ты… Уже крылья пробуешь, а скоро выпорхнешь из гнезда. Я одна останусь, буду старости дожидаться…
— Ты что? Я никуда не уйду… Буду с тобой… Ты у меня одна, мама!.. Ох, и проголодалась же я! — И выбежала на кухню, загремела крышками кастрюль.
На кухню вышла Абажуркина Серафима Ивановна. Я ее прозвала божьим одуванчиком. Как всегда, она сэкономила спичку. Свернула жгутом газетный лист и от нашей конфорки зажгла газ.
— Фисана, — сказала она. — Так нельзя делать. Ты оставила адрес незнакомому мужчине, — пенсионерка округлила глаза от страха.
— Летчику дала адрес. Ну что из этого?
— Еще хуже. Тебя спросил военный, а я ни с места. Хорошо, что твоя мама оказалась дома. Цепочку на дверь надо купить. Сколько раз я говорила, что нас когда-нибудь обворуют.
— У вас все люди жулики и воры, — вспылила я, с трудом проглатывая большой кусок хлеба. — Хороших людей нет на свете! Разве они перевелись за последнее время? Цепочку на дверь покупать не стоит, мы все равно уезжаем.
— Знаю, что разъедемся. Я наконец-то отдохну от тебя. В твои годы я не знакомилась бы с военными.
— Знаю. Вот и остались старой девой. Благодарю за совет.
Серафима Ивановна схватилась рукой за сердце и убежала в свою комнату.
Телефонный звонок выручил меня. Он раздался весьма кстати.
— Анфиса, это ты? Кто говорит? Сейчас узнаешь, передаю трубку твоему знакомому. Все поймешь.
Раздался хрипловатый голое Алика Воронцова. Я не могла понять, почему он оказался в телефонной будке с каким-то незнакомым парнем.
— Где ты пропадаешь, Анфиска? Целый вечер тебе звоню. Ждал у классика, ты не пришла. Ты достала деньги? А?
— Зина, у тебя есть деньги? — Я зажала ладошкой микрофон. — Одолжи на несколько дней. Ребята решили справлять день рождения.
— Сейчас посмотрю. Сколько тебе надо?
— Двадцать пять рублей.
— Ты что, с ума сошла? Откуда у меня такие деньги? — Зина сходила в свою комнату и протянула мне пятирублевую бумажку. — Больше нет.
— Пятерку достала! — закричала я, обрадовавшись, крепко прижимая трубку к уху.
— Умница! Выходи к воротам через двадцать минут. Я приеду.
На улице подморозило. Тонкий ледок схватил лужи и похрустывал под ногами. В перчатке я зажала пять рублей. В освещенный круг вышел Алик. За ним тенью двигался высокий парень в спортивной куртке. На голове прилепилась кепка, как широкий раскатанный блин.
Я торопливо шагнула к Алику. Нашла в кармане пальто его теплую руку. Крепко пожала. Пальцы наши переплелись. Не знаю, что произошло со мной. Я быстро поднялась на носках и чмокнула его в щеку.
Высокий парень наглыми глазами рассматривал меня в упор.
— Проиграл твой Алик, — хихикнул он громко, показывая выбитые зубы. — Мне скажи спасибо, выручил его.
— Пока, Фисана! — Алик помахал мне рукой. Но в последний момент, поймав мой взгляд, Алик остановился. Видно, в нем заговорила совесть, и он подошел ко мне. — Ты не обижайся. Мы идем деньги добывать. Ты можешь меня спасти. Занимай деньги, проси. Надо двадцать рублей еще. — И они ушли.