– Вот это другой разговор, мой брат. Я сам такой человек, – с уважением посмотрел на Козака Рафик. – За слова отвечаю. Спасибо, в долгу не останусь, тебе надо будет помочь – я приеду, проблем нет, скажи только: где, что, когда. Запиши телефон мой, восемь, девятьсот восемнадцать… – начал диктовать Козаку свой телефон Рафик, но его отвели в сторону парни из «лички» и записали номер куда-то в свои рации. А Козак сказал высокому, страшному человеку с белесыми глазами, явно своей правой руке:
– Руководителей всех этих холдингов…
Козак старался не употреблять глаголов. Он не сказал своей правой руке, что нужно сделать с руководителями холдингов: достать их из-под земли или, наоборот, разместить их там. Но правая рука кивнула, высокий человек с белесыми глазами без лишних слов понял, что надо сделать.
Потом Козак снова посмотрел на Антона и спросил:
– Это что, смешно.
Антон испугался. Во-первых, он не понял, почему Козак так спросил, ведь Антон не улыбался. Во-вторых, хоть Антон и не улыбался, ему на самом деле было смешно и было непонятно, откуда Козак знает, что ему смешно. Это было страшно. Антон сам не понял, как это вышло, но он сказал Козаку:
– Нет, конечно, не смешно, я разберусь. Я сделаю все.
Антон потом долго анализировал. Пытался понять, откуда, из каких нор, они вылетели, эти слова. Больше всего Антон потом бился над разгадкой фразы «я разберусь». Это были не его слова. Антон Рампо никогда бы так не сказал: «я разберусь». Это были слова плохого менеджера, который не сделал что-то, что должен был, и теперь боится, что не получит отпуск в июле, а получит в феврале. И этот менеджер-неудачник, как оказалось, жил внутри Антона Рампо, возможно, даже жил всю жизнь, а Антон об этом даже не знал. Антон был потрясен и дал себе слово, что найдет и разорит в себе эти норы, в которых скрывается неудачник.
На прощание Козак Антону сказал:
– Доложите.
Антон кивнул без слов, как менеджер, у которого во рту вместо кляпа намокал скомканный неудачный отчет на листе А4.
Козак уехал. Антону Рампо показалось, что охрана Козака взглянула на него, Антона, на прощание, как на говно. Все уехали: Козак, его охрана, уехал даже Рафик на двухцветной «девятке», Рафик бодро пристроился в жопу кортежу Козака и наверняка быстро проскочил пробки. Антон остался. На него смотрел весь его штаб. Всем было ясно, что глава креативного штаба был трахнут, и никому не было никакого дела до того, что трахнут он был ни за что, ведь он был ни в чем не виноват, это точно.
Потом Антон и Эдо ползли сквозь пробки в «девятке» Эдо, в которой не было мигалки, потому что креативным мигалка не полагается, тем более таким креативным, трахнутым публично и ни за что. Эдо молчал тактично. Антон тоже молчал. В конце концов, прервав тишину, Эдо сказал Антону:
– Духом не падай. Что делать. У нас так. Деньги в Сочи попали – камбец, не найдешь, можешь весь Сочи обыскать, все карманы, все борсетки – не найдешь. Такие у нас тут движения… Слушай, я у этого Рафика не спросил, за сколько он машину свою продает, ты номер у него на стекле не запомнил?
Антон сказал:
– Нет.
Он действительно не запомнил.
Антон думал. Он размышлял: «Почему в России все воры? В России все рождаются ворами. В России нельзя родиться не вором. Родился, значит, ты вор. Если ты не вор, значит, либо ты еще не родился, либо родился, но не в России. Генетика, во всем виновата генетика. Вавилов не зря пострадал. На Руси воровали все, всегда: великие князья, бояре, дворяне, дворники, приказчики, печники воровали обязательно из каждой печи, которую клали, хоть один кирпич воровали, потому что иначе не получится вложить в печь душу, а получится вложить в печь только сарказм, а такая печь будет не согревать, а дымить. Революционеры воровали, анархисты даже воровали, социал-утописты воровали что-нибудь, утопию воровали, каторжане даже наверняка воровали кандалы, втихаря воровали и пихали их декабристам за налик. Вот только жены декабристов не воровали. Нет, они не могли – Антону хотелось так думать. И худшему цинику нужно хоть что-то святое. Жены декабристов – нет. Они были чистыми, были святыми. Хотя бы они».
Потом Антон понял. В России нельзя заработать много, не воруя. Заработать, не воруя, можно, но мало. А когда денег мало – это не жизнь, а борьба за жизнь. А борьба за жизнь унизительна. Даже для львов. Из десяти атак льва на зебру девять атак неудачны, и лев видит только убегающую полосатую жопу и плетется в тенек, опозоренный и голодный. Потому что две атаки подряд лев провести на жаре не может, у больших кошек так устроен мозг, он закипает, как двигатель «девятки», если дважды дает полный газ. Вот так и живет лев, в унижении. А ведь он – лев. Что уж говорить о кошках поменьше. Те все сплошь подлецы и трутся о ноги. Вот почему в России всегда воровали, потому что так быстрее, так без борьбы, без унижений. А ради чего унижаться? Ради чего сохранять руки чистыми? Ради репутации, что ли? Русский человек не приемлет душой само понятие репутации. Что это такое? Когда семь поколений семьи дорожат репутацией старейшей аптеки Праги, к примеру? Аптека на этом месте стоит пять веков, и всегда открыта, и всегда в ней красиво и чисто, и в ней всегда покупали бинты и Вацлав Первый, и Вацлав Второй, и Вацлав Третий, и Вацлав Гавел, и никому из них никогда не хамили. Нет. Скучно. Репутация – европейский пережиток, вежливость – тоже. Это все долго и скучно. Русский человек хочет получить деньги быстро и сразу, а так бывает только при ограблении. А потом, после того как украл, можно лечь на дно, которым является в России фактически любое место, на дне можно жить хорошо, а вечерами грустить под любимую песню про вечера, которые, если пить водку стаканами, упоительны. Это чистая правда. Вот в чем дело. Русский человек хочет получить не сами деньги, а возможность грустить вечерами на дне под хруст гребаной булки. Русский человек – вор, потому что поэт. Так подумал Антон. И еще он подумал, что надо будет кому-то продать эту тему при случае: «Вор, потому что поэт». Симпатичный слоган для какой-нибудь ОПГ.
По возвращении в штаб Антон Рампо как глава сейчас же издал два приказа: один о введении чрезвычайного положения. И второй о перерыве до завтра. Первый приказ Антон отдал, потому что ему стало ясно: здесь придется пробыть не пару дней и даже не пару недель, а больше, прежде чем это все станет хоть как-то похоже на работу креативного штаба, а не на обосравшийся всем личным составом детсад. Конечно, торчать так долго среди этих людей Антону не хотелось. И он ввел чрезвычайное положение, подражая Мише Минке, который всегда так делал, если спешил. А второй приказ Антон отдал, потому что ясно почувствовал: ему для первого раза впечатлений достаточно. Антон хотел в гостиницу, в «Бомбу», туда, где львы охраняют покой в его «суперлюксе», он хотел покоя, он не хотел больше знакомиться с ситуацией на местах так сильно, так сразу.
Через час Антон Рампо был в своем номере с видом на море. После душа, в халате с вышитой надписью «Бомба», он вышел на балкон и некоторое время курил, глядя на море. Вид на море успокоил, утешил. Море своим монотонным прибоем сказало Антону, как Эдо: «Братуха, не падай духом, такие у нас тут движения». Антон перестал злиться, перестал хотеть обратно в Москву и стал думать: «Да, Сочи – не город-герой. Сочи – город-топчан. Правильно делают местные, что отдыхающих презирают. Отдыхающие – это позор человеческой расы. Какой в этом смысл, валяться на пляже? Ну да, тюлени и котики тоже валяются, но у них это наполнено смыслом, и потом, тюлени и котики – скотины безгрешные, бессловесные, а отдыхающие – грешные и словесные. Ну да. А какой город со смыслом? Рим? Да. Но что в нем за смысл? Что все было зря? Тысячелетним не может быть рейх? Популярной так долго может быть только пицца? Виджаянагара – вот еще город со смыслом. Столицу мира все равно чуть раньше, чуть позже заселят макаки. Люди строят свои мегаполисы для макак, если так разобраться. Кстати, нет в Сочи и стиля. Архитектурного. Просто нет. Город есть, а стиля нет. Но почему? Может, в Сочи нет архитектора? Нет, он есть. Просто он немножко эклектик, наверное. Если прийти к нему и спросить: «Уважаемый, зачем такой город сделал? Слишком цветной – глазам больно», архитектор Сочи ответит: «Слушай, за что эклектику не любишь? Что она тебе сделала, до?» Да. Вот раньше в Сочи был стиль. Потому что был другой архитектор. Сталин был грузин, но считал себя эллином, и вся страна считала его эллином. Поэтому в стране, куда ни плюнь, была античность. В Москве, например. Высотки античны. Основы стиля Москвы, правда, до Сталина заложил Долгорукий, сказав коню: «Конь, стой – здесь будет город-мегамолл». А потом развил идеи Долгорукого Юрия Юрий Лужков. Конечно, создавай Лужков стиль Москвы с нуля, стиль был бы другим. Страшно и думать каким. Но Лужков внес лепту. Конечно, старые, коренные москвичи сначала были напуганы лептой, ворчали: «Зачем мэр поставил в Москве питеролюбца Петра, ведь монумента боятся вороны, зачем вообще разрешил раскрывать свой адский талант Церетели, зачем в небесную высь воздернулись фаллосы офисов», ну и так далее. Но потом москвичи полюбили мэра, так коренные зубы начинают любить стоматолога, который сверлит все соседние, но их самих, коренных, вырывать пока не решается. И коренные ворчать перестали, ведь город растет, богатеет, и едут и едут в Москву иноверцы, и снимают жилье, а у кого? У коренных. Благодаря чему коренные ходят в «Азбуку вкуса», где сыр стоит столько, сколько в Узбекистане невеста. Да. В Сочи тоже осталось немножко античности от друга детей Джугашвили. Санатории прошлого века. «Имени Орджоникидзе», например. Красивый: колонны, белые лестницы. Мощь. Когда смотришь на парадный вход в санаторий, кажется, что сверху по лестнице сбежит навстречу в своих сандалиях кэжуал быстроногий и хитрожопый Гермес. А за пальмами и олеандрами прячется сама Афродита. Прячется стыдливо, потому что ню. Но ни ню Афродита, ни Гермес в своих адиках из санатория имени Орджоникидзе не выйдут. Выйти оттуда могут только отдыхающие. Это русские люди, красные и синие. Да. Сочи. Любимец страны. Или любимица? Какого рода Сочи? Москва, первый (сейчас второй) Рим на семи холмах – женского. Питер, второй (сейчас первый) Рим на семи болотах – мужского. А Сочи, третий (по-любому третий) Рим на семи горах, нельзя сказать какого рода, потому что число множественное. Поэтому говорят «был в Сочах». Ну нет у города рода, зато есть число, множественное, нет у города стиля, зато есть движения. Местные. Надо поговорить с ними. Порасспрашивать коренных.