Подняв вверх рогатинку с печенью и сердцем ягненка и пучок горящих свечек, Кучка стал говорить. Он говорил по-абхазски, Аэлита переводила Антону:
– Слава Богу, эта земля остается у нас, чтобы мы могли на ней жить и наш сад мог расти. Пусть так будет. Пусть другие народы на нас посмотрят и скажут: «Молодцы, абхазы. Хорошо живут на земле». Пусть так и будет.
Вся толпа повторила последние слова: «Пусть так и будет!»
Антон смотрел, как по одной руке Кучки стекла тонкая струйка крови, а на другой застыла полоска горячего воска.
Потом вдруг опять стало тихо. Все перестали шуметь и притихли. Аэлита шепнула Антону на ухо:
– Сейчас будет принимать на себя все горе.
Кучка опустил руки. Два абхаза, которые резали ягненка, приняли у него из рук рогатинку и пучок свечек. Сократ опять дал жрецу черпалку из тыквы. Кучка зачерпнул еще вина из кувшина, выпрямился и сказал:
– Вместе с этим вином пусть все ваше горе перейдет ко мне. Все болезни, все страдания, это я вам говорю. Оставьте этих людей в покое. Перейдите ко мне. Пусть эти люди не болеют, а когда будут умирать – пусть не мучаются. Принимаю на себя все горе. Принимаю на себя.
Все замерли, слушая Кучку. Он стоял с закрытыми глазами, без движения. Опять стало слышно, как шевелятся и шуршат листья на деревьях. Это длилось долгую минуту.
Потом Кучка открыл глаза и сказал намного тише, устало:
– А вы, люди, это я вам говорю. Простите меня, если я что-то не так сказал. А если осудите меня – ну что я буду делать… Я это приму…
После этого он выпил вино из черпалки в несколько шумных глотков. Отдал ее Сократу. Казалось, что он еще что-то хотел сказать. Но вместо этого вдруг дрогнул, ссутулился, опять став намного старше, и упал назад, на руки двоих абхазов. Мужчины бережно подхватили его, к ним тут же присоединилось еще несколько пар сильных рук – Кучку понесли куда-то в сторону деревни.
Аэлита сказала Антону:
– Месяц не сможет ходить. Все горе всех людей принял – болеть будет. А мы по глотку выпить должны. Чтобы жить хорошо этот год.
После того как унесли Кучку Аублаа, вся толпа опять зашумела и устремилась к кувшину. Всем хотелось сделать скорее глоток вина из кувшина, толкались даже, вежливо, правда. Зачерпывал из кувшина Сократ, будущий жрец. Делал он это с видом таким важным, как будто был не мальчиком семи лет, а мужчиной.
Аэлита подвела к кувшину и Антона. Сократ сначала посмотрел на него вопросительно, и сурово – на Аэлиту. Сестра сказала:
– Кучка сказал: «Пусть выпьет, он тоже мужчина».
Антон даже приосанился при этих словах, чтобы Сократ мог лучше рассмотреть в нем мужчину. Но тот все еще сомневался:
– Мужчина… Он же даже не помнит, кто он.
У Аэлиты был явно заготовлен ответ:
– Ибрагим тоже сказал: «Пусть пьет. Чтобы помнил, что нужно, а что не нужно – забыл».
При упоминании имени Ибрагима Сократ опять как-то стал мальчиком семи лет, перестал быть таким важным, зачерпнул немного вина и протянул Антону.
Он сделал первый глоток. Вино оказалось чуть горьким, вкусным, очень холодным. Антон вспомнил в этот момент, как пил воду из колодца в деревне у бабушки. Вода из железной кружки была вкусной и студеной, такой, что мерзли зубы. А внизу, в колодце, вода казалась черной, как вино в кувшине в день сотворения Мира. Сделав первый глоток, Антон закрыл глаза, как Кучка Аублаа, и выпил все вино из черпалки в несколько шумных глотков. И произнес про себя:
– Чтобы помнил то, что нужно. А что не нужно – забыл.
Вечером этого дня в деревне было застолье. Антона посадили есть – теперь уже абхазы. Он сидел за длинным столом, без сомнения, самым длинным в своей жизни, и смотрел в глаза ягненка. Прямо напротив него на блюде лежала уже приготовленная голова ягненка, закланного на поляне во время сотворения Мира. Остальные части тоже теперь стали жареным мясом, которое вкусно пахло и было украшено петрушкой и кинзой. Антон сидел и смотрел в глаза жертвы – выпуклые, черные. Ягненок по-прежнему ни о чем не жалел.
На вечернем застолье Антон еще выпил чачи и сильно опьянел. Он не помнил, как лег спать. Последнее, что осталось в его памяти, – как за столом начали петь. Запели сначала женщины, а потом подхватили и мужчины, очень красиво, Антон тоже хотел петь с ними всеми, но слов абхазской песни не знал.
На следующее утро Антона в «военном санатории» разбудила Ларис и спросила его:
– Я им говорила, что ты не привык, наверное, а они тебе наливали, а зачем ты говорил им, что ты пить еще будешь, что ты тоже мужчина? Не надо было! Как ты себя чувствуешь, бедный человек?
– Не знаю, – сказал Антон, прислушиваясь к своим чувствам.
Чувств не было никаких.
– На, сынок, выпей мацони, – сказала Ларис. – Хорошо будет.
И Ларис протянула Антону большую кружку, доверху наполненную густым белым напитком. Антон подчинился и стал пить. Мацони был сладким и очень холодным. Он выпил всю кружку. Похмелье прошло, не успев наступить, двери в ад закрылись не открывшись. Немного придя в себя, Антон сказал, что хочет пойти погулять. Ларис вывела его на улицу и отпустила, убедившись, что Антон ходит, а не падает.
Антон пошел один по деревне, по дороге, ведущей вверх по склону горы. Деревня в это утро показалась ему очень знакомой, как будто он прожил здесь много лет. Утром после Пасхи на кладбище армян было безлюдно. Антон удивился сначала, что столы под навесами у могил по-прежнему обильно накрыты. Хотел спросить, для кого, но спросить было не у кого. Потом на самом верху кладбища, у мавзолея сына директора ресторана, он увидел Карапета, Нагапета и Гамлета. Три деда сидели на скамейке и задумчиво смотрели на кладбище.
Антон подошел к ним, поздоровался и спросил:
– Столы накрыты… Это для кого?
– А сам как думаешь? – усмехнулся Гамлет.
Антон задумался и сказал:
– Для людей.
– Правильно, – сказал Гамлет, – я смотрю, с утра соображаешь шустро, молодчик.
– А для каких людей? – настаивал Антон, – Для… опоздавших, что ли?
– Да, – засмеялся Гамлет, – можно так сказать, мой брат. Для опоздавших по жизни.
– Для бичей, – пояснил для Антона приветливый «дон» Карапет. – На следующий день после Пасхи бичи приходят. Покушают, выпьют как люди хоть раз в году. Помянут родственников наших. У нас так считается, бичи когда поминают – это хорошо. Когда один бич поминает – это как три нормальных человека поминают. А есть такие, что вообще не дай бог – один к десяти, считается.
– А почему так считается? – удивился Антон.
– Потому что у них нет ничего, – сказал Карапет, – только руки, ноги и душа. Такой человек когда поминает – от души поминает.
– А вы зачем тут сидите? – спросил Антон.
– Смотрим, какие движения, – ответил Гамлет.
– А… какие могут быть движения? – улыбнулся Антон. – На кладбище?
– Разные движения могут быть! – ответил Гамлет. – Бичи есть бичи. Есть такие, что могут не только помянуть от души, один к десяти. Могут спиздить что хочешь.
– Слушай, что ты говоришь! – возмутился Карапет. – Что можно с могилы унести? Памятник? Его как унесешь? Он весит полтонны.
– А полторы тонны песка в прошлом году я оставил, когда памятник Арутику Гагринскому делали? – возмутился Гамлет. – И что? Спиздили полторы тонны песка. И лопаты две новые. Бичи есть бичи.
– Слушай, откуда знаешь, что бичи взяли? – спросил могучий Нагапет. – Ты что, видел?
– Если бы видел – убил – сказал Гамлет. – На месте бы поймал – через себя бы бросил один раз, и все. Смертельный бросок. Один прогиб, и ты погиб. Скажи сам, а кто еще мог? Не бичи? А кто? У кого бы рука поднялась полторы тонны песка с могилы чемпиона Гагр по борьбе украсть? Пацан чемпион по борьбе был, – пояснил Гамлет для Антона, – Арутик звали. Гагринский сам. Быстрый был, дерзкий. Карелин про него говорил: «Слава богу, что Арут только шестьдесят килограммов имеет, легкий вес, не дай бог, имел бы сто килограмм – я бы сам с ним не знаю как боролся бы. Тяжело». Карелин так говорил, когда приезжал в Гагры. Большое будущее у пацана было, – Гамлет печально вздохнул, – героин… А против героина приемов не знал пацан. Проиграл схватку. Двадцать семь лет было. Дочка осталась, жена. Жока на памятнике сделал его вообще четко. В момент броска сделал.
– В момент броска – кого? – осторожно спросил Антон.
– Что значит – кого? – удивился Гамлет. – Кого борец бросать может? Борца.
– Два человека, что ли, на памятнике? – удивился Антон.
– Два, а как по-другому бросок сделаешь, – подтвердил Гамлет. – Жока – красавчик. Передал драматизм поединка. Арутик скорость имел такую, быстро бросал, вообще. Карелин говорил: «Не дай бог такую скорость если бы Арутик имел и сто килограмм – кто бы к нему на татами выйти мог? Все бы боялись. Я бы вышел, да. Что дальше было бы – не знаю». Карелин так говорил, когда Арутика своими глазами в момент кульминации поединка видел, за первенство Гагр. Японец даже не понял, бедолага, как его бросили.
– Японец? – еще больше удивился Антон.
– Ну, – сказал Гамлет, – Жока в полете противника Арута сделал. На спине у него – красный круг. Япония. Арутик чемпионом стал так, легкий вес. Я своими глазами наблюдал поединок. Карелин со мной рядом стоял. Арутик японца так бросил, что у того глаза стали как фары на «мерсе», отвечаю. Жоке я рассказал по памяти, четко. Жока драматизм передал. Арутик доволен, я думаю, там, где он кайфует сейчас. Памятник – бомба.
– Бомба – памятник, – кивнул мощный Нагапет.
Антон постоял с ними рядом еще немного.
Как раз в этот момент появились те, для кого накрыты были столы. На кладбище утром стали стекаться бичи – алкаши. Бичи были русские. Их было сначала пятеро, все неопределенного возраста, между тридцатью и шестьюдесятью, мужчины, небритые. Потом бичей стало больше. При виде Карапета, Нагапета и Гамлета они заулыбались заискивающе, а один даже поклонился. Поклонившийся отличался от товарищей тем, что был выбрит. Почти идеально.