Выслушаем и уважаемого сэра Уолтера Рэли: «О такой совершенной поэзии невозможно читать лекцию, как невозможно долго говорить о воде, лишённой примесей. Говорить надо о поэзии поддельной, застойной или мутной от песка. Единственное, на что я способен, читая совершенные стихи, это плакать».
Что ж, приходится признать, что существуют по крайней мере три критические школы. Первая учит вслушиваться в музыкальный рокот поэтических волн, вторая исследует их метр, третья предлагает плакать от восторга. Следование сразу трём школам заведёт нас в тупик. Не лучше ли сосредоточиться на самих стихах и описать, пусть запинаясь, что мы сами ощущаем после их прочтения? В моём случае это:
«О Кристина Россетти, я должна со стыдом признать, что, хотя знаю многие твои стихи наизусть, я не прочла все твои книги от корки до корки. Я не подражаю тебе в своей литературной работе и ничего не знаю о том, как оттачивалось твоё мастерство. Я сомневаюсь, оттачивалось ли оно вообще. Ты была из тех поэтов, что послушны лишь инстинкту. Ты смотрела на мир под определённым углом. Ни годы, ни общение с мужчинами, ни чтение книг ни в малейшей степени не поколебали твоей точки зрения. Ты откладывала в сторону книгу, если она не согласовалась с твоей верой, ты избегала людей, которые могли бы пошатнуть её. Наверное, в этом была своя мудрость. Твои инстинкты были столь непоколебимы, чисты и сильны, что благодаря им ты создавала стихи, ласкающие ухо, как мелодии Моцарта или напевы Глюка. И при всей своей гармонии твои стихи были сложны: в звуках твоей арфы слышалось одновременное звучание нескольких струн. Как все пишущие инстинктивно, ты остро ощущала красоту окружающего мира. Твои стихи были наполнены „золотой пылью“, „огоньками сладчайшей герани“, твой глаз подмечал и „бархатные макушки“ камыша, и „стальные доспехи“ ящерицы. Сама того не сознавая, ты воспринимала мир с чувственностью, достойной прерафаэлитов и неподобающей той англокатоличке, какой ты была. Впрочем, ты расплатились с той католичкой сполна постоянством и печалью своей музы. Та сила, с какой давила на тебя вера, не давала упорхнуть ни одной из твоих песен. И своей цельностью твой литературный труд обязан, должно быть, этой вере. Печаль, сквозившая в твоих стихах, обязана ей же: твой Бог был жестоким Богом, твой венец был терновым. Как только ты начинала славить красоту, что открывалась твоему глазу, твой разум напоминал тебе, что эта красота тщетна и преходяща. Смерть, страх забвения, желание отдохнуть накатывали на твои песни тёмной волной. Однако в этих песнях мы слышим и радостный смех, и шум дождя, и топоток звериных лап, и гортанные выкрики грачей, и сопенье-пыхтенье-хрюканье „курносых и мохнатых“. Ты вовсе не была святой. Ты сидела, вытянув ноги, ты щёлкала кого-то по носу. Тебе ненавистны были пустословие и отговорки. Ты была скромна и вместе с тем решительна, ты не сомневалась ни в своём даре, ни в правильности своего видения. Твёрдой рукой ты правила рисунок своих стихов, придирчивым ухом вслушивалась в их музыку. Ничто несовершенное, лишнее или неуместное не портило впечатления от твоей работы. Словом, ты была художником. И потому, даже когда ты бряцала колокольчиками просто так, чтобы отвлечься, тебя навещала пламенная гостья, благодаря которой слова в стихотворных строчках плавились, становясь единым целым, так что выудить их оттуда не сумела бы ничья рука».
Так уж странно устроен мир и такое чудо эта Поэзия, что некоторые из стихов Кристины, написанные в маленькой задней комнате, не понесут никакого урона, в то время как мемориал принца Альберта покроется пылью и обратится в прах. Будущие поколения будут петь:
«Когда я умру, мой милый…»
или:
«Моё сердце – поющая птица…»
в то время как на месте Торрингтон-сквера вырастет коралловый лес и рыбки будут сновать в окне, у которого Кристина стояла когда-то, и на бывших мостовых будет расти трава, а вомбаты и крысы забегают на своих мягких лапках по зелёному ковру там, где прежде были проложены железнодорожные рельсы.
Размышляя о том и возвращаясь к биографии Кристины: будь я на чаепитии у миссис Тэббс, при виде маленькой пожилой женщины, поднявшейся со своего кресла и вышедшей на середину комнаты, я бы совершила нечто из ряда вон – сломала бы нож для разрезания бумаг или разбила бы чайную чашку в неуклюжем порыве восхищения, когда она сказала: «Я – Кристина Россетти».
Лирика
Собирают яблоки
Весною, украшая свой наряд,
Я обрывала яблоневый цвет,
А осенью, придя с корзиной в сад,
Увидела: на ветках яблок нет.
С пустой корзиной возвращалась я,
Держалась от других чуть-чуть поодаль.
Соседи дружно славили меня,
Подруги меж собой шутили вдоволь.
Победно распевая на ходу,
Шли две мои сестры – Джанет и Милли.
Их яблоки – крупнее всех в саду! —
Так ароматны, так прекрасны были!
Гертруда – неохватные бока —
Окликнула меня, смеясь мне в спину.
Мужская, очень сильная рука
Несла её тяжёлую корзину.
Ах, Вилли, Вилли, неужели те
Обычные плоды былого лета
Ты предпочёл любви и красоте,
Не помнишь больше яблоневого цвета?
По этой же тропинке мы брели,
В душистые цветы упрятав лица…
Но яблони давно уж отцвели —
И это время вновь не возвратится.
Похолодало к ночи… Надо мной
Сова ночная ухала, кружила.
Все возвратились парами домой,
А я – я возвращаться не спешила.
Взгляни назад
Взгляни назад – не жалуясь, не плача…
Дорога плавно движется на скат.
Под вечер она выглядит иначе,
Взгляни назад!
Ты видишь облака в лучах заката?
Малиновые, розовые – в ряд!
Мы тучами считали их когда-то…
Взгляни назад!
О сердце, что привыкло молотить,
И ноги, что шагают наугад!
Сегодня мы готовы вам простить…
Взгляни назад!
Помни
Помни обо мне, молю…
Настаёт пора расстаться:
Мне – уйти, тебе – остаться…
Руку отпусти мою.
Помни обо мне, родной,
Не скорбя и не тоскуя…
Словно всё ещё живу я,
В мыслях говори со мной.
А случится, на мгновенье
Ты меня забудешь, милый,
Не ходи потом унылый,
В этом нет большой беды…
Лучше полное забвенье,
Только б улыбался ты.
Половина луны
Половина луны… Равновесие зыбко!
Похудеет луна или пустится в рост?
Половина луны, как сквозь слёзы улыбка.
В ней и горе, и радость – вперемешку, внахлёст.
Ах, не так ли и жизнь – то ли полуошибка,
То ли полуответ, то ли полувопрос.
Наше счастье, созрев, вдруг становится зыбко…
Наша боль, лишь утихнув, вновь пускается в рост.
Жизнь коротка
Жизнь коротка, как вспышка в тьме кромешной.
Взгляни на эту гору… Высока?
Желаешь покорить её – не мешкай:
Жизнь коротка.
Жизнь отнимают зимние метели,
Вой ветра, снегопад и гололёд.
Молись и жди до мартовской капели,
Молись и жди часами напролёт.
Но вот уже и птицы прилетели,
И вот уже оттаяла река…
Душа, очнись скорее… В самом деле,
Жизнь коротка.
За чертой
За чертой, что далека,
И где слабнет зренье наше,
И дождя не слышно даже,
И о времени не скажет
Тень, что к ночи велика,
Слово «юность» не в чести,
«Красота» – лишь звук пустой…
За предельной той чертой
Необъятный шар земной
Можно в горсти уместить.
Рождение души
Моя душа, как птичий хор,
Поёт на тысячу ладов.
Моя душа, как летний сад
Под сладкой тяжестью плодов,
Как излучающая свет
Жемчужина на дне…
Моей души счастливей нет:
Любовь открылась мне.
Воздвигни, Радость, подо мной
Помост высокий расписной.
Осыпь серебряным дождём,
Короны царской удостой.
Трон алым бархатом укрась
И пухом белых лебедей.
Душа сегодня родилась:
Любовь открылась ей.
Песня
Две лилии на веточке одной,
Две бабочки, порхающие рядом…
В саду, благоухающем весной,
Как радостно следить за ними взглядом
Тем, кто идёт вдвоём, рука в руке,
Под солнцем мая, ясным, негасимым…
Тем, кто идёт вдвоём, рука в руке,
Не думая о том, что будут зимы.
Милый дом
После смерти тень моя
Отыскала милый дом —
И увидела друзей,
Пировавших за столом
В холодке тенистых слив
И под небом голубым…
Счастлив каждый был из них:
Он любил и был любим.
«Завтра, – произнёс один,
Затевая разговор, —
Мы на лодке поплывём
До отрогов дальних гор».
«Будет завтрашний наш день
Лучше всех, что были до,
Ведь в горах, – сказал второй, —
Есть орлиное гнездо».
«Завтра…» – третий произнёс,
Не добавив ничего: