— Засуха, будь она неладна! Солнце из-за горы не вылезло, а уже печет.
— Грех, папаша! Золотое сейчас времечко! Я на тебя в декабре погляжу, когда притащишься в промокшей телогрейке, по пуду на каждом сапоге.
— Эх, сынок, совсем от земли отвыкли. Грязь я потаскаю, не надорвусь. И телогрейку высушу. А о винограднике ты подумал? Каково ему? Больше месяца ни капли не перепало. Роса до зари подсыхает. Э-эх!
— А чего виноградник? Купи в сельпо десять мешков сахара, залей водой из родника. А пару-другую ведер чачи для брожения я тебе как-нибудь наскребу. Ты из ничего вино сделай, дядя, из ежевики или из дикой груши. А из винограда оно и само сделается...
Джано когда-то говорил отцу: близится время суррогатов. Лет через десять будем делать вино из ежевичного сока. Видно, пришло это время.
Туман ползет по горам.
Пес позади будки зевает с подвывом й, скуля от удовольствия, скребет лапой за ухом.
Я прибрал во дворе, наполнил водой рассохшиеся ушаты. Проверил щит с рубильниками и трансформатор в зарослях бурьяна за оградой. Расписался в расчерченной Гайозом розовой тетрадке.
На шелковице загалдели воробьи. Сразу стало веселей.
Карло звонит в колокол — электричка вышла с соседней станции.
Толпа разбредается по платформе в разные стороны.
Вот и утро.
В голове, как после стакана крепкой водки.
Первым, как всегда, приходит дядя Альпезо. Отпирает скрипучие ворота.
— Ну, что, парень, отоспался?
— Куда там! — смеюсь я.— Койка занята.
— Что такое? — Лицо у него вытягивается. Заглядывает в будку и видит спящего Нодара.— Э, нет, так не пойдет! Буди дружка. Буди, буди! — Входит в будку и трясет Нодара.— Вдруг Ника заявится, скажет: казенное вино распиваете, в казенном помещении посторонних укладываете! Эй, не дыши на меня парень, а то я без противогаза.
Вывожу Нодара из будки, веду к роднику. Сую головой под холодную струю. Захлебываясь, ловит ртом воду. Трет себе шею, грудь. Фыркает и отряхивается, как пес после купания.
— Доментий, зараза! Дал бы еще чуток поспать. Сто граммов не добрал. Сам знаешь, что значит не добрать. Который час?
— Семь.
— Ух ты! А ничего я, да?
— Ничего.
— Приехал тепленький и у тебя сколько выдул, а? Без закуси. Закусь мне и ни к чему — во! —разевает беззубый рот.— Зато сердце— как мотор. Бензобак на шесть литров. А если прижмет, на восемь потяну. А?
— Потянешь, повянешь... Молодец.
— Что ты со мной как-то разговариваешь?..— прищурясь, смотрит из-под струи.
— Как? — улыбаюсь я.
— А как-то не так. Как будто я что?.. Ты это брось! — утирается рубахой, выпрямляется и грозит мне пальцем.— Пошли, что ли, наверх?
— Я пока не туда.
— А куда ты пока? — голову держит нетвердо, как трехмесячный младенец, на ресницах повисли капли.— Никак на свою мельницу! — не переспрашивает, а передразнивает.— На ударный объект пятилетки! А как же дорогие гости? Строгий брат и невестка с племянниками? — Он ждет ответа, не дождавшись, вздыхает.— Неохота одному в гору тащиться. Неверный ты человек, Доментий. Чтоб тебя три раза подбросили и два раза поймали!
Оставляю его у родника. Теперь он в порядке. Пока доберется до дома, пропотеет хорошенько и совсем протрезвеет.
Иду назад. Навстречу дядя Альпезо. Намотал шланг на шею — вроде силача с удавом, которого мы в тбилисском цирке видели.
— Не ушел еще, Доментий? Раз такое дело, загляни в купажный. Последняя бочка на редкость хорошая оказалась.
У него всегда последняя бочка самая хорошая.
Карло окликает с платформы:
— Поехали в Зестафони! Может, чего раздобудем...
— Не могу, Карло. Никак не получится.
Стоит на платформе, смотрит вслед.
В воротах сталкиваюсь с Циалой. На ней уже накрахмаленный халат, руки в карманах.
— Гайоз не приходил?
— Гайоза не видел, но я пока здесь. Что случилось?
— Ничего. Мне не к спеху. Я подожду.
Цира в сортировочном пол мыла — поливала из шланга и сгоняла шваброй в желобки. Видно, услыхала наш разговор, окатила меня из шланга и засмеялась.
— Чем ты девчонку обидел, изверг? Признавайся!
Я постоял во дворе, обсох немножко.
Хорошо тут: воды столько, что и поплескаться можно. И родник холодный, и речка под боком. А у нас... Джано, сколько помню, все источник искал выше дома, чтоб самотеком дошла. Сам не нашел, привез специалиста, за большие деньги нанял. Обшарили они всю гору и нашли-таки источник, километрах в полутора от дома и вроде бы повыше. На пути овраги, буераки, но инженер уверял, что, раз источник выше, вода дойдет. «Теперь дело за трубами...» Отец болел тогда. Послушал он того инженера и говорит: «Толковая мысль — кошке колокольчик привязать. Да кто это сделает?» И точно, до труб не дошло, после смерти отца про водопровод и думать забыли. А у Джано, оказывается, новый план, вчера повел меня на родник и говорит: «Раз нету воды выше, давай отсюда насосом поднимем. Сейчас выпускают отличные насосы — надежные, экономные. И труб куда меньше понадобится. Треть расходов беру на себя. Ну, соня!..» А может, и правда попробовать? Трубы уложить ребята помогут. С насосом сам разберусь, в крайнем случае, Гайоза позову. Только, если воду к себе начнем откачивать, соседи заругаются...
Цира опять меня из шланга.
— Ну и жара! Представляешь, что в полдень будет...
Тетушка Мариам подмела на станции, вышла из зала ожидания на платформу и, опираясь на совок, потащилась к камере хранения. Ее остановил мужчина с портфелем и спросил что-то.
От станции на единственную улицу нашего поселка ведет каменная лестница — сорок ступенек. Поднялся и сразу увидел всю улицу: магазин сельпо с проржавевшей насквозь наружной дверью, столовую и голодных собак перед ней, аптеку, почту с покосившимся почтовым ящиком, общежитие — двенадцать окон и три балкона, увешанных тряпьем, полтора десятка ветхих домов и новый клуб, сложенный из плохо обожженного кирпича.
По другую сторону улицы над кручей две маленькие будочки: хлебный ларек и парикмахерская.
Улица кажется белой. Возле ларька толпится очередь. Рядом под старой грушей покуривают на лавке наши рабочие — Важа, Анзор, с ними дядя Альпезо.
— Ты еще здесь? — Дядя Альпезо подвигается, освобождая мне место.— Ну как, посидишь с нами?
— Он теперь не пьет,— говорит Важа.
— Да ну? — не верит Анзор.
— Он теперь с нами не пьет,— уточняет дядя Альпезо,— у него своя компания.Присаживаюсь к ним, закуриваю. Пес тоже садится неподалеку. Мы смотрим на него. Он смущенно отворачивается.
— Чем ты эту собаку кормишь, что она от тебя ни на шаг? — посмеивается Важа.
— Собаки людей понимают,— отвечает ему Анзор.
— Ну и что она такое понимает?
— Собака, отстань от Доментия! От его доброты проку нет. Иди ко мне, будешь так жить!—посыпает «солью» большой палец.
— Ника там не появлялся? — спрашивает меня дядя Альпезо.
Я пожимаю плечами.
— Я на минуту туда заглянул.
— И чего увидел?
— Цира опять сортировочный водой залила.
— Совсем жары не выносит, бедняжка.
— Такую в речку окуни, речка закипит. Кипятильник!
— Ей другой охладитель нужен.
— Ну и охладил бы. Огнетушитель небось при тебе!
— Моим огнетушителем такую не погасить.
— Ладно, ладно! Будет вам! — вмешивается дядя Альпезо.— При ней бы так поржали... Лучше скажите, когда Нику ждать, чтоб врасплох не застал?
— Ника в район уехал,— говорит Важа.
— В район, как же! — хмыкает Анзор.— Это он для нас: я в райкоме, я в тресте. Во вторник тоже с важным видом собрался, а я его в беседке для автотуристов видел с дружками... Не поверишь, твоей собаке бутылку шампанского в пасть влили.— Важа смотрит на пса, сидящего под деревом у обрыва.— Он там частенько крутится, кости подъедает.
Пес виновато отворачивается, как будто понимает, о чем говорит Важа.
— Какая собака станет шампанское пить? — Анзор недоверчиво косится на Важу.
— Разве я сказал, что ей по вкусу пришлось? Заставили! Пена так с пасти и текла...
Они умолкают и внимательно смотрят на стадо гусей, с трудом одолевших кручу и теперь вперевалку пересекающих белую улицу.
— Хорошие гуси! — качает головой Анзор и прицокивает языком.— Крупные, жирные.
— Мне гуси и даром не нужны,— возражает Важа.— Не переношу запах гусятины. Прямо с души воротит.
— А тебе никто их не навязывает,— с тоской в голосе замечает дядя Альпезо.
— Если бы навязывали, все равно бы не взял.
— А вот и врешь!—кипятится Анзор.
— Клянусь детьми!
— Взял бы как миленький и спасибо сказал бы.
— Домой, может, и взял бы, а есть бы не стал,— уступает Важа.
Встаю, иду дальше.
— Попрощался бы, добрый человек! — замечает мне вслед дядя Альпезо.— Что с тобой сегодня?
— Переспал,— прыскает Важа.
— С кем?
— Чем он тут по ночам занимается, а? Как говорится, в тихом омуте...
Все трое хохочут. А ведь еще только собираются выпить.
Захожу в магазин. Здесь прохладно. Пахнет дегтем, нафталином и еще чем-то домашним. Продавщица Нанули смотрит поверх покупателей и бойко тараторит. В нашем магазине продавцы меняются каждый год. Новой пока все довольны. Нанули родом из Нижней Имеретии, оттого и говор у нее не наш. Она над нашими посмеивается, а наши над ней.
— Дорогуша ты моя, да такой ситчик у нас в Самтредиа с руками оторвали бы! Ты на цену, на цену глянь! Платье за два восемьдесят! Магазин не мой, государственный, чего мне особенно распинаться, но... Веревку-то я дам, вот тебе веревка. А ситец возьми, сестрица, потом благодарить придешь!
Рассматриваю детские книжки с картинками, «листаю тетрадки. Скоро у ребят занятия начнутся.
— Доментий! — окликает Нанули.— Погляди, что я приберегла для твоей голубоглазой! — Бросает на прилавок шелковистую серовато-голубую, даже на вид прохладную косынку с рисунками и надписями. Женщины у прилавка расступаются, пропускают меня. Рассматриваю рисунки, читаю надписи.