Вокруг залы идет деревянная галлерея и стоят скамейки. На эстраде оркестр, состоящий из виолончели, тромбона и кларнета. Немного ниже музыкантов сидя на полу лицом к ним, негр трясет ящик с гвоздями. Это необходимая принадлежность негритянской хореографии. Другой, в такт музыке, ударяет по скамейке двумя кусками дерева.
Музыка гремит. Бал начинается.
Оркестр играет вальсы, польки и мазурки в бешеном темпе, а палки и коробки с гвоздями отбивают такт. Инструменты издают резкие, неприятные звуки. Но эта дьявольская музыка захватывает вас. Грохот «ша-ша» отдается в голове; резкие звуки кларнета раздирают уши; но, несмотря ни на что, ритм этой музыки увлекает вас.
До сих нор пустая зала наполняется в несколько минут. Сюда приходят искатели золота или каучука, вернувшиеся с золотоносных участков или из леса.
По большей части это люди, которые прибыли только вчера, полуголые, в рваных штанах, в, старом жилете, одетом на голое тело, с саблей для рубки лиан у пояса, и которые сегодня вечером отплясывают здесь в белом, тщательно выутюженном костюме, в круглой соломенной шляпе и в шелковых носках.
Они провели в зарослях несколько недель, работали под солнцем, на золотопромывательной машине, затем вернулись с самородками, золотым песком и драгоценным каучуком.
Они пропустят свой заработок в несколько дней, затем контора выдаст им аванс, которого едва хватит, чтобы запастись на дорогу провизиями, после чего они снова, как здесь говорят, «поднимутся».
А, пока что, они танцуют с девицами, возбуждая досаду городских франтов.
Много женщин: одни одеты в сильно накрахмаленные пенюары, благодаря которым кажутся громадными; на других мишурные платья яркого оранжевого или розового цвета; попадаются и европейские туалеты, глядя на которые, можно умереть от смеха, и такие шляпы, что в сравнения с ними оперение попугаев-ара покажется тусклым. Время от времени поднимается юбка и видны желтые чулки и черные ботинки. Все эти дамы для танцев одевают чулки. К счастью, большая часть из них, вместо шляп, повязывают голову мадрасским платком, таким образом, что два узла торчат как рожки и эти ярких цветов платки красиво выделяются на фоне темной кожи.
Кавалер почти все время танцует с одной и той же дамой. Молодой негр, с тонкими чертами лица, в хорошо сшитом белом костюме, подхватывает толстую девушку с грубоватым лицом. Она танцует, откинув назад голову, с невозмутимым выражением лица и уставленными в одну точку глазами. Он смотрит на нее из-под опущенных ресниц и их подбородки почти касаются. Танцуют они хорошо. Сначала он слегка прижимает ее к себе, с тем характерным покачиванием бедер, которое им всем свойственно. Потом он просовывает свою ногу между ног молодой девушки. Затем сильно и страстно сжимает ее. Их вальс превращается в эротическую пантомиму, бесконечно длящуюся, но их лица не прикасаются и сохраняют спокойное и серьезное выражение.
Понемногу бал становится бешеным. Коробка с гвоздями призывает к сладострастию. Танцоры обнимают своих дам, опустив руки ниже талии; ноги их переплетаются; это какая-то дикая мимика любви. Высокий негр с бала там-там продолжает выделывать неприличные движения животом; он пользуется громадным успехом.
По его лицу пот льется в три ручья.
В баре алкоголь еще усиливает неистовство танцующих. Тафию пьют стаканами. И мужчины, и женщины выпивают одним духом, потом снова идут танцевать, обдавая друг друга огненным дыханием.
Толстая негритянка, в зеленом мадрасском платке, танцует одна, без кавалера, раздвинув локти и подняв палец, как китайский идол.
Многие женщины танцуют вместе, крепко прижавшись друг к другу. Две из них изображают любовный экстаз. Одна худая, одетая в ярко-красное, другая в розовом пенюаре, с белой шляпой на голове, оттеняющей ее темное, как ночь, лицо, с выходящими из орбит глазами и с оскаленными зубами. Вокруг них танцующие пары, с грубыми лицами, в розовых или ярко голубых шляпах; ситцевые платья и поддельные кружева, под которыми обрисовываются упругие груди. И все время это странное медленное и сладострастное покачивание нижней части тела. А сверкание белых зубов точно молнией озаряет эти дикие и похотливые лица. Ящик с гвоздями выбивает какую-то сарабанду; кларнет изощряется в воркующих модуляциях, прерываемых отрывистыми звуками. Узнаешь мотивы, бывшие в моде в Париже лет десять тому назад, давно погребенные вальсы, польки, которые играли еще во времена нашего детства, превращенные в какой-то собачий танец, подгоняемый «ша-ша».
Облако пыли затуманивает резкий свет ламп.
Противный запах потных тел доходит до галлереи, вызывая тошноту. Сверху зала похожа на огромный котел, где. корчатся грешники.
Бал Кассэко заканчивается кадрилью, прерываемой головокружительными вальсами, в которой истощается порыв подгулявших золотоискателей.
Затем парочки удаляются вдоль ручья, слегка посеребренного косыми лучами заходящего месяца, над которым кружатся москиты, в ту сторону, где на небе уже загорается заря, тихо наигрывая на своих баньо грустные песенки.
Жаркие страны
Доктор увозит меня в своем автомобиле, по единственной дороге колонии, в селение, куда он отправляется посмотреть больного.
Дорога, с красной почвой, обсажена кокосовыми и манговыми деревьями. То здесь, то там, сквозь гущу кустов, деревьев и лиан, от которых не свободен ни один клочок земли, проглядывают жалкие хижины. Как только автомобиль замедляет ход, вас охватывает душный и влажный воздух. Громадные мухи ударяются об стекло.
Деревня расположена в лощине близ поросшего лесом холма и прячется среди зелени, дышащий зноем и такой густой, что свет едва проникает сквозь листву. Хижины состоят из крыши, цинковой или врытой большими листьями, на четырех столбах, в некоторых стены сделаны из плетеных лиан; рядом с домашней утварью и причудливой мебелью лежат ананасы, кучи бананов тыквенные бутылки с мукой маниока.
В этом тяжелом, насыщенном разными запахами воздухе, среди вечной тени, где пахнет сырой травой, и постоянно слышится, гудение москитов, повсюду дарит бедность, выданная ленью. Это облачное небо, изливающее то тягостный зной, то целые потоки дождя необыкновенно способствует плодородию почвы. Растения, деревья, цветы появляются и растут, неустанно питаемые плодородной почвой, затем гибнут, превращаясь в перегной, который является источником новых жизней. Под тропическим небом растительное царство, получая слишком много пищи, становится хищным; самые величественные европейские деревья кажутся ничтожными рядом с такими, например, деревьями, как банианы, изогнутые ветви которых углубляются в землю и пускают там новые корни.
На сотни лье кругом простирается целый океан зелени и ее волнообразная, с металлическим отливом поверхность расступается лишь на мгновение, разорванная молнией реки. Миллиарды растений, с упорными усилиями, вытягивают свои ветви к свету и к жизни.
Таким образом, человек здесь подавлен природой и постоянно находится в расслабленном состоянии, парализующем в нем всякое желание деятельности. Перед гигантскими растениями, полными жизненных соков, он чувствует себя жалким паразитом на этой плодородной земле. Дыхание этих необъятных лесов душит его.
Негры лежат перед своими хижинами. Они не обрабатывают землю, не расчищают зарослей. Те, которых мы видим, даже не удосужились нарубить себе материала, чтобы устроить хижины. Они беспечно гнездятся среди переплетшихся ветвей и листвы. Время от времени они идут сорвать плод хлебного дерева или наловить немного рыбы в тине.
По крутой тропинке мы спускаемся вниз, в самую гущу. Там находится хижина больного. Тяжело дышать в этой духоте, под густым сводом зелени. Приходится руками раздвигать лианы, среди листвы ползет змея. Хижина довольно большая, под цинковой крышей. Перед входом сидит, согнувшись, старая негритянка, в лиловом платье, повязанная мадрасским платком. На деревянной скамье, лежит на боку больной, голова его покоится на подушке. Это молодой человек, на вид очень сильного сложения. У него ужасная фистула в прямой кишке. Он показывает свою рану. Мать лечит его «гри-гри», растительными жирами и разными колдовскими снадобьями. Она верит в эти средства гораздо больше, чем в медицинскую науку. Завтра, когда приедет санитарная карета, чтобы отвезти ее сына в госпиталь, она будет рвать на себе волосы и начнет призывать духов.
На обратном пути, я замечаю на некоторых деревьях нечто вроде висящих на ветвях мешечков, серокоричневого цвета.
Это тысячи травяных вшей, которые образуют такие прочные скопления. Проникая в дома, они истачивают мебель в порошок. Короткие сумерки спускаются над зарослями. Мы возвращаемся домой. Доктор рассказывает мне:
— Здесь все враждебно человеку; все приносит ему вред; все чудовищно. Начиная с растений, дающих пищу, но скрывающих яд в своих корнях, как, например, маниок. Вы засыпаете в лесу и когда вы просыпаетесь, то в двух дюймах от вашего уха находится громадный паук-краб, покрытое волосами громадное насекомое, укус которого смертелен. Солнце — это враг, которого ежеминутно следует остерегаться. После дождя от земли исходят испарения, полные миазмов. Каждое насекомое грозит вам смертью или язвами.
Он говорит вполголоса, как-бы опасаясь вызвать невидимую силу.
— А проказа… красная болезнь! Неизвестно, кого она поражает и кого щадит.
И затем, как-бы говоря сам с собою, продолжает:
— Здесь все поражены лихорадкой, но хуже всего, что к лихорадке привыкают.
Освобожденные
Мне необходимо возобновить запас моего летнего платья. Мне рекомендуют скромного портного, дядю Симона. Конечно, «освобожденный», добавляет мой собеседник.
Каторжника, отбывшего срок наказания, выпускают на свободу. Но свобода эта весьма относительная, так как он должен оставаться в колонии еще столько же времени, сколько пробыл на каторге. Это называется «удваиванием». Таким образом, человек, приговоренный к десяти годам каторги, фактически остается в этик дальних краях двад