Деревья.
Скамейка.
Небо, как вата,
как Серая Шейка,
Приопустилось на озеро дней…
В сердце и в небе не стало огней.
Серою мглой смещено расстоянье,
Близкого космоса слышно дыханье.
Кажется, даже средь поля видны
Серые взмахи пустой тишины.
Линии чёрных тропинок.
Штрихи
Веточек, веток.
Деревьев верхи.
Пасмурный Ангел
из вечности серой
Черпает дни одинаковой мерой.
Мешок
Дует ветер, жгучий, беспризорный,
Русский дух стирает в порошок.
Над страною движется тлетворный,
Медленный, чудовищный мешок.
Он по крышам городов проходит,
До краёв налитый чернотой,
Он, как нечто, чего нет в природе,
Странный и заполненно-пустой.
Что в нём уместилось? Чья-то злоба?
Или мёртвый холод бытия?
Омут боли? Мира неудоба?
Или обездоленность моя?
Из какой он дали – неизвестно.
Может быть – со свалки мировой?
Что он ищет? Тризну или место,
Где затмится долей моровой.
В нём не Достоевского ли бесы
Ткут тяжёлый полог из свинца?
Или к миру прицепилась бездна,
Чтобы тьмою наполнять сердца?
Сумрак
Ухожу, проваливаясь в сумрак,
Будто в бездну века ухожу,
Небеса, окрашенные в сурик,
В слякотную осень уношу.
Сумрак тучный, вязкий, как болото,
Чавкает прожорливою мглой.
Унести мне в прошлое охота
Тайны века под своей полой.
Унести разломы и расколы
Общества, России, бытия…
С помощью Угодника Николы
Возродить убитые края.
Чтобы сумрак, ослепивший души
Грешного народа моего,
До конца Россию не порушил,
Не затмил Отчизны торжество.
Под сырой осенней позолотой
Оживаю от душевных ран…
Из меня уходит сумрак плотный,
Как с Байкала-озера туман.
«Моя любовь к России зла…»
Люблю отчизну я,
но странною любовью!
Моя любовь к России зла.
Спрошу её, кулак сжимая:
– Ведь ты великою была!
Ты мёртвая иль ты живая?
Где ширь твоя и высота?
Вниманье к детям и солдатам?
Сиянье Духа и Креста,
Твоё презренье к супостатам?
Проснись, опомнись, стань сильней,
Испей воды, хотя бы мёртвой,
Чтоб оживить останки дней,
Обрубки ног и ум нетвёрдый.
Я зрю в мерцающую глубь
Своей земли и вечной жизни.
Да, грустно жить среди халуп,
Но сладко жить в родной отчизне!
Сверкнёт, как сабля, колея,
Ледком затянутая первым.
Играет Родина моя
Смычком тоски
по русским нервам.
Но я люблю её и я
Готов пойти на амбразуру
За то, чтоб Родина моя
Себя не убивала – сдуру.
Чтоб геростраты всех мастей
Не жгли её, как Храм Господний,
И не распахивали ей,
Смеясь, ворота преисподней.
Чтобы воспряла Русь моя
Всей жизнью, всей своею кровью…
О, как люблю отчизну я
Жестокой, нежною любовью.
Крик
Кричит пустыня и кричит гора,
Кричат на дне морские катера.
Судьба кричит залётная моя,
Кричат во мне родимые края.
Кричит Россия, раздирая рот,
Кричит кручина криками сирот.
Кричит убитый во поле солдат,
Кричит его разбитый автомат.
Девчонки слышен тонкий голосок,
Кричит забытый в поле колосок.
Нутром кричит сырая мать-земля,
Исходят в крике пленные поля.
И я кричу во сне и наяву,
Народ кричит, закопанный во рву.
И в смерч скрутился
этот русский крик
И посреди Америки возник.
«Нет» и «Да»
Ты говорила «Нет!» в мерцании
Горячей страсти и зари.
В кулак сжимались отрицания,
А сердце ёкало внутри.
Я поцелуями-отмычками
Умел орудовать тогда.
«Нет!» упорхнуло с губ синичкою,
И ты мне выдохнула: «Да!»
«Над страною застыну во тьме…»
Над страною застыну во тьме
И пойму, что она не в уме:
Мимо голоса песня звучит,
Мимо озера лодка торчит.
Мимо русла виляет река,
Мимо неба текут облака.
Мимо Родины ходит мужик
И судьбой своей не дорожит.
Ходит солнышко мимо высот,
Ходят женщины мимо красот.
Мимо слова спешит президент,
Мимо пива не ходит студент.
А Россия, как роща, пуста,
Ходит Родина мимо Креста.
Ходят граждане мимо тревог,
Чёрной тьмой зарастает порог.
Книга движется мимо ума,
Мимо хлеба текут закрома.
Мимо святости ходит народ,
Мимо жизни Россия идёт.
Калина
Я сегодня во сне с тяжких веток срываю калину,
Только ягоды в камни в руках превращаются вдруг.
Камни катятся в ночь, в неизвестную сердцу долину,
Где янтарь, и опал, и сапфиры сбиваются в круг.
Я скольжу по обрыву, туда, где камней наслоенье,
Где кварциты во тьме и расщелины сланцев горят.
Где цветёт лазурит, или это – больное сомненье
Вместе с чёрным агатом разлуки становится в ряд.
Я ищу вдоль долины плоды молодые калины,
Чтобы ягоды счастья от камня тоски оторвать,
Но в руках тяжелеют холодные слитки-рубины…
Ну зачем ты, калина, камнями надумала стать?!
Громыхает долина, в ней копится землетрясенье,
Сотрясаются камни и, кажется, – падает высь.
Ах, калина, вернись!
Ты – души занемевшей спасенье.
Я покинул долину, и свистнула даль: – Оглянись!
Я взобрался на берег недавно оставленной жизни,
Оглянулся назад и увидел гремучий поток,
Он швырял в небеса камни злости, беды, укоризны,
А за мною калина бежала, как счастья глоток.
Я ей руку подал. За меня уцепилась калина
И, спасаясь сама, от камней мою душу спасла.
Склон дымился, как смерч.
Исчезала в потоке долина.
Я внезапно проснулся. У сердца – калина цвела…
Дорога к храму
Храм православный.
У Храма
Чёрная-чёрная ель.
А у дороги, что справа,
Виден глубокий туннель.
С боем в туннель мы входили,
Чтобы да Храма дойти,
Даже окопов нарыли —
Биться друг с другом в пути.
Шли и устои ломали
Памяти, сердца, страны.
Чьи знамена́ поднимали?
С чьей приходили войны?
Всё поломать мы успели,
Каждый десятый убит…
Хоть бы дойти нам до ели,
Той, что у Храма стоит.
Притча
Сам себе я – Ленин, Сталин,
Сам себе – незримый бой,
Тот, который неустанно
Я веду с самим собой.
Век живу, себя пытаю
То в железе, то в огне,
Но любви не покидаю
Даже в самом тяжком сне.
Ночью к стенке я поставлен,
Словно белый офицер.
Приговор читает Сталин,
Взявший душу на прицел.
Говорит, что я бесценен,
Хоть и вражеский поэт…
У него товарищ Ленин
Отбирает пистолет.
И кричит: – Поэт он крупный,
Недоступный палачам,
Мы его с Надеждой Крупской
Изучаем по ночам.
Будет он в веках прославлен,
Именит и знаменит…
– Будешь к премии
представлен! —
Это Сталин говорит!
Летняя кухня
Сдвигается даль за окошком.
Как тень, преломляется день,
Сжимается время гармошкой:
И снова я вижу плетень,
Родные луга, косогоры,
Вдоль неба бредущих коров,
И просек сырых коридоры,
И милый отеческий кров.
Весёлую летнюю кухню
И мамины скалки, ковши,
Заслонки, кастрюли, толкушки…
Отцовскую гордость – ножи.
Вот по́довый хлеб, сковородки,
Яиц белоснежных гора.
И луковые самородки,
Добытые в грядках с утра.
Яичница, словно ромашка,
Омытая летней грозой.
Полна самогонкой рюмашка,
Как будто живою слезой.
Бруски фиолетовой свёклы,
Картошка, вилок для борща…
А мясо в бульоне наволгло