С кусками свиного хряща.
И хворост – оранжевый, бурый,
Хрустящий, манящий дымком,
Посыпанный сахарной пудрой,
Как лёгким осенним снежком.
Всё – близкое сердцу, родное:
И эта герань на окне,
И то полотенце льняное,
Прибитое краем к войне.
И мама, несущая в мисках
С налётом жирка холодец,
И взявший закуску-редиску,
Спешащий в пекарню отец.
– К обеду готов! – молвит батя,
Берёт самогонку-слезу. —
Одну, дорогая, и хватит! —
И пьёт, и – чертята в глазу.
А мама кусок выбирает
Побольше – отцу – из борща.
А солнце в жиринках играет,
И борщ мы едим сообща.
…На ходиках стрелки токуют,
Что время не катится вспять.
Я папе и маме толкую:
В грядущее мне улетать.
Туда, где деревни потухли,
В столицах – народ жестяной.
Где русскую летнюю кухню
Навек разлучили со мной.
Туда, где ползучее пекло
Спалило родные края.
Где смотрит Россия из пепла,
Из шатких основ бытия.
Свалка
Тяжек, бездушен и грозен,
Птичий сгоняя базар,
Свалку ровняет бульдозер,
Будто живой динозавр.
Мусора рваные складки
Стали предгорьем Саян…
Ходят бомжи в беспорядке,
Каждый, по сути – изъян
Несовершенной Отчизны.
Каждый, как жмыха кусок —
Рыхлый, побитый, нечистый,
С гноем, что к телу присох,
Ходит вдоль свалки, гундосит,
Тащит свой грязный мешок.
Чтоб не попасть под бульдозер,
Вбок, от ножа на вершок,
Прыгает, снова елозит,
Будто пускается в пляс.
Жизнь его – свалка, бульдозер,
Смерть – лютых гусениц лязг.
Тот, как слепец, тычет палкой
Вдоль гребневидной межи,
Этот заведует свалкой:
Дань ему платят бомжи —
Кто колбасой залежалой,
Кто полусгнившим рублём…
Смрад, как змеиное жало,
Вербу сжигает и клён…
…Катят смердящую свалку
Вдоль погибающей ржи,
Будто бы с трупом каталку,
Полуживые бомжи.
«– Я не смогу тебя любить!..»
– Я не смогу тебя любить! —
Сказал он деве страстной.
– Любить не можешь, а забыть,
Любовник мой прекрасный?
– Я не могу тебя забыть,
Ведь ты меня любила…
– Забыть не можешь, а убить,
Чтоб я тебя забыла?
– Я не могу тебя убить,
Так не однажды было…
И чтоб любимого забыть,
Она – его – убила!
Штык
Я не знаю – как? Откуда?
Но к судьбе моей впритык
Приникает, словно чудо,
Самородный русский штык.
Он встаёт из ниоткуда
В зримом образе своём.
Словно зимняя остуда,
Светит жалом-остриём.
Современные Пилаты
И Иуды всех веков!
Это к вам идёт расплата —
Частокол живых штыков!
Дудка
В деревне нашей дурачок
Жил со своим укладом,
Носил кургузый сюртучок,
Подаренный солдатом.
Солдат под песенку сверчка
Служил в конторской будке
И надоумил дурачка
Из вербы делать дудки.
Пройдётся дурень по реке,
Нарубит терпких веток,
Распарит дома в кипятке —
И с веток разогретых
Сползёт упругая кора.
И дурень – в доме – сутки
Поёт и ночью, и с утра,
И сотворяет дудки.
Одна из них звенит пчелой,
Другая – соловьями,
А третья дребезжит пилой,
Все остальные – сами
Поют, танцуют: чок да чок —
В опилках и в соломе,
И с ними пляшет дурачок
В своём безумном доме.
…Прошёл и год, и два. Тоска
Вселилась в дом без дела
И одолела дурака,
И всё в нём заболело.
Он дудки все переломал:
Быть дураком – не шутка.
Одну – за печкой – не достал:
Так закатилась дудка…
Потом он к вербе побежал
И сломанные дудки
Руками зябкими держал,
И, к тайным звукам чуткий,
Отдал их вербе дурачок,
И долго ветки слушал,
И лёг под вербу. И молчок.
И отдал Богу душу.
А дудка, скрытая в дому,
Метнулась из-за печки,
Окно разбила и к нему,
Как пуля, мчалась к речке.
…Когда солдат, почти слепой,
Нашёл под вербой тело,
Над ним, звеня сама собой,
Живая дудка пела!
«Отстегну, словно цепи, надежды…»
Отстегну, словно цепи, надежды,
Потому что надежда слаба.
Мою душу она не удержит
На краю мирового столпа.
Разобьётся душа или взмоет
До Господних,
до горних высот.
Пусть поэт себя кровью умоет
И себя этой кровью спасёт.
Пусть душа к уготованной бездне
Привыкает – ей вечно летать.
Без надежды полёты отвесней —
Сразу небо и бездну видать.
В Петербурге
Марине Скворцовой
На сером камне у ночной воды,
Под плеск волны угрюмо-ледяной,
Я прочитал негромкие следы,
Затерянные женщиной одной.
Не помню дня, но я её нашёл
По зову сердца, по её следам.
Был Петербург огромен и тяжёл,
Но он мне эту женщину отдал.
Мы с нею, как Нева без берегов,
Клубились в тёмном доме по ночам.
Любовь и жизнь остались без оков,
Подвластные страстям, как палачам.
На небе, будто всполохи огня,
Сходились мысли неба и земли.
Но женщина со мной и без меня
Искала что-то тайное вдали.
Она исчезла посреди любви
У Эрмитажа, у дворцовых стен.
Я крикнуть ей успел: – Останови
Не кровь любви,
а крови тяжкий плен!
Она разбила зеркало Невы,
Она в осколки разнесла слова,
Как будто Маргарита пол-Москвы…
И, может быть, она была права.
…Я шёл по Эрмитажу, по судьбе,
И вдруг её увидел, как в окне,
В полотнах Ренуара и Курбе,
А может, это показалось мне…
«Пламенем белым метель полыхает…»
Пламенем белым метель полыхает
По закоулкам страны и души.
Плачет душа. Чьё-то горе вздыхает.
К горю, как к морю,
на зов поспеши.
Не проходи мимо русской печали.
– Что тебе надобно? – горе спроси.
Душу свою ещё не откричали
В русской печали поэты Руси.
Воробьи
По снегу скачут воробьи,
К зиме холодной приближаясь,
Зима всё медлит, наряжаясь…
И вот – подобием змеи —
Сверкнёт метель,
свиваясь в кольца,
И звякнут в небе колокольца:
В полёте Ангелы мои
Достигнут городских пределов,
Стрехи и окон поседелых,
Где греют лапки воробьи.
Они кричат: – Ничьи! Ничьи!
Они чирикают, отчаясь,
Что их никто не выручает
И даже – Ангелы мои…
«И я тебя в тот день простил…»
И я тебя в тот день простил…
Шёл снег в знакомом перелеске,
Как будто с неба занавески
Творец небесный опустил.
А на тропе шуршал настил
Из хвои, листьев, мелких веток.
Шёл снег и выйти нам из клеток
Своих обид – не допустил.
Он занавесил лес и дол,
Ослепших наших душ окошки,
И Ангел ледяные крошки,
Как звёзды, собирал в подол.
Снег или дым густел в крови,
Качались неба занавески.
Мы шли к любви сквозь перелески
И не заметили любви…
Озябший ворон даль крестил,
Снег шёл и шёл среди разлуки,
От снега цепенели руки,
Но я тебя в тот день простил.
«Я сделал скол с грядущих лет…»
Я сделал скол с грядущих лет:
Ко мне сошла пустыня,
Где нет людей, России нет,
Нет ни одной святыни.
Всё сожжено – и лес, и дол —
До донышка, до крошки,
И в наши дни
сквозь этот скол
Влетают головёшки.
«Говорят, комета пролетала…»
Говорят, комета пролетала
В лакомую бездну, в никуда.
Говорят, комета оказалась
Глыбою космического льда.
Глыба льда замучила поэта,
Спать ему ночами не даёт…
Что за лёд?
Какая в том примета?
Лёд растает или оживёт?
Может, это – новая планета,
Может, наших мыслей немота.
Но летит ночами сквозь поэта
Глыба оживающего льда…