Смотрю – звезда шагает по воде,
В просторах – степь
сама себя теряет.
Спрошу Россию: – Родина, ты где?
В ответ лягушка
в тёмный пруд ныряет.
Игла
Просвистела на небе игла,
Со звездой и душой наигралась,
И в стогу на закрайке села
Мировая игла затерялась.
Что её в этот стог занесло?
Кто ей дул в её чуткое ушко,
Чтоб упала она на село,
Где молчит даже ржавая вьюшка?
Стог ворочался в белом снегу,
Каркал ворон чугунно и долго.
И стонала, и выла в стогу
Занесённая с неба иголка.
Вдруг откуда-то в мёртвом селе
Заискрились пустые окошки,
Замычали коровы в тепле,
Петухи закричали и кошки.
Вон и тройка взвилась по зиме,
Пели девки в селе без умолку.
Даже старый казак в полутьме,
Словно саблю, почуял иголку.
Всё живое метнулось искать
В плотном сене иглу мировую,
Стали девки из стога таскать
То пырей, то осоку сухую.
И явилась из стога игла,
Деревенскому люду мигнула.
И разбитые судьбы села
Стали шить, и деревня уснула.
Век уставший прилёг на кровать,
Приутихли печаль, укоризна.
А игла продолжала сновать
И сшивать лоскуты русской жизни.
«Белый Ангел пролетает…»
Белый Ангел пролетает,
Чёрный бес глядит в окно.
Ночью звёздами блистает
То ли небо, то ли дно.
Будь для русских,
белый Ангел,
Путеводною звездой.
Сбрызни мёртвые полянки
Животворною водой.
Чтобы Родина святая
Снова крылья обрела…
Белый Ангел, пролетая,
Уронил свои крыла.
…Сверху чёрт свои обманки
Тоже кинул в этот миг,
И пошли утюжить танки
Русский дом и русский крик.
Бедной Родины останки
Разметало, как грозой.
И умылся белый Ангел
Горькой русскою слезой.
Танцующие змеи
Я видел змей, танцующих под небом
Среди песка и тёсаных камней.
Их танец тайной для природы не был,
Он был изъяном красоты скорей.
А змеи танцевали, обнимались,
Шипели, поднимались над песком,
То распадались, то опять свивались
Живым узлом, клубящимся клубком.
Мы – матросня – тяжёлыми ломами
С лица земли срывали старый дот,
А змеи дот японский обнимали
И людям загораживали вход.
Но вот мы смертный круг образовали
Над ними, танцевавшими в кругу…
О, как мы их ломами убивали,
Крошили на пустынном берегу!
Потом купались и орали громко
У океана Тихого в горсти…
И только Мишка Яковлев из Ровно
Сказал змее растерзанной: – Прости!
«Дева торкнулась в створ бытия…»
Дева торкнулась в створ бытия
И как будто себе удивилась:
– Это я, а быть может, не я?
Ведь я знаю, что я – удавилась.
Мой любимый заметил вчера:
«Ты, как ветка, худа, некрасива…»
И подумала я, что – пора!
Пусть он будет с другою
счастливым.
Подсказала мне доля моя:
«Ты умрёшь,
но не будешь ты старой».
…Ветка торкнулась в створ бытия
Над влюблённой
счастливою парой…
«Сказал он ей…»
Сказал он ей: «Меня не мучай!
К тебе я грозной не привык».
И сделалась змеёй гремучей
Она в их доме в тот же миг.
Ползёт она своей стезёю,
Змею он кормит, та молчит.
«Как хорошо жить со змеёю!» —
Письмо любовнице строчит.
Край света
У Ивана пустела изба
И душа, и Россия пустела.
И свистела печная труба,
По ночам то и дело свистела.
Было дело – мечтал наш Иван
Увидать свою землю большую,
И край света,
и множество стран,
Хоть не жаловал землю чужую.
Шёл Иван или ехал куда,
Чуял сердцем – плохая примета:
Ужимались земля и вода,
Подвигались до крайнего света.
Кто-то баял, что будет в раю
Жить Иван среди вечного лета…
А труба-то свистит на краю,
Вот и прибыл Иван
на край света.
Гнездо
После Третьей войны мировой
Всё исчезло на грешной земле.
Будто язвой смело моровой
Всех, кто в городе жил и в селе.
Сколько минуло лет? Может, сто
После Третьей войны мировой.
…И кружилось на небе гнездо,
Может, в нём кто остался
живой?
Истукан
1
Раз мужик опрокинул стакан
То ли браги какой, то ли водки.
Глянул в окна – стоит истукан,
Бьёт щелчками по каменной глотке.
Мотанул головою мужик:
Ну уж нет! И рванул из стакана.
Он один напиваться привык,
Не хватало ещё истукана.
И тогда сквозь окно истукан
Протянул свою длинную руку,
И рванул самый полный стакан,
И сказал мужику, словно другу:
«Всё на свете с тобою пропьём,
Будем мерить Россию стаканом.
Хорошо напиваться вдвоём!»
Двадцать лет
пьёт мужик с истуканом.
2
Чёрным камнем стоит истукан
На пустынной российской развилке.
Только полночь
сомкнёт свой капкан,
Истукан выпускает закрылки
И летит над Россией моей,
И незримые бомбы бросает
В души русских людей и полей,
И на части страну разрезает.
Хорошо б истукана поймать,
Затянуть крепкий трос на затылке,
Бомболюк и закрылки сломать,
И башку – на российской развилке.
Пустомеля
Пустомелей прозвали его,
Потому что болтал без умолку.
Заболтал и себя самого,
И деревню,
И зубы – на полку.
Пустомеля по жизни идёт,
С ним пустоты замкнули полсвета,
В поднебесье летит пустолёт,
И до неба растут пустоцветы.
Пустомеля дошёл до Кремля,
Сел в Кремле,
будто лёг на постели.
Что там пустоши, что там поля!
Вот бы щуку ему, как Емеле.
«Чем старше я, тем строже выбор…»
Чем старше я, тем строже выбор
Красавиц, здравиц, новизны.
И, как ни странно, я не выбыл
Из песен, музыки, весны.
Чем старше я, тем больше толку
На свете – стало от меня,
Хотя враги меня, как волка,
Зафлажили в колючках дня.
Чем старше я, тем достоверней
Мысль, что спасёмся красотой.
И мне всё ближе Достоевский,
Чем Короленко и Толстой.
Чем старше я, тем гуще время
Замешивает жизнь мою.
И всё отчётливее кремний
Скрипит у бездны на краю.
«Высохла травка солодка…»
Высохла травка солодка,
Сникла у старых ракит.
А из небесного лона
Снежная крупка летит.
Высохла травка солодка,
Заиндевела душа.
В поле скирдуют солому…
Ворон летит не спеша.
Чёрными крыльями машет,
Будто проносит тоску,
И ничего мне не скажет,
Сев на сосновом суку.
Выставит лапу, как гребень,
И посреди пустоты
Душу мою растеребит,
Где ещё прячешься ты.
Тьма
Тьма кромешная настала,
Небесам зашила рот,
Будто бы не рассветало
И вовек не рассветёт.
Тьма всё глуше, всё кромешней,
Стала каменною мгла,
Да такою, что скворечник
Оторвался от ствола.
Тьмы глубокая траншея
Утопила свет берёз,
Будто камни им на шею
Кто-то каменный принёс.
Ой, темно, темно в Отчизне,
Не объять её длину,
Будто тьма всей нашей жизни
Занавесила страну.
Варька
В холодном, пустынном углу,
неприглядная, корчится,
Судьбу проклиная за кружкой палёной бурды,
Бомжиха бездомная – бывшая Варька-уборщица,
Упавшая в злую воронку российской беды.
Ей сытой не быть,
ей волчицей не быть, но утробою