Она ощущает несчастья в родимом краю.
Бомжиха напьётся и в жизнь улетает загробную,
А утром опять прилетает на свалку свою.
С ней дружат вороны и псы, тёмным небом прижатые,
Им Варька бросает – замёрзшими комьями – хлеб,
Почти в преисподней,
в огромном российском бомжатнике,
Ей – Варьке – не сладко. Теплее – подвал или хлев.
Но Варька сидит
на картонных коробках расплющенных,
Палёную водку по кружкам разлив на троих.
И с нею бомжи, эту водку зальделую пьющие,
Собак и ворон принимают за братьев своих.
И Варька поёт им про дуб и рябину-зазнобушку,
И пёс подзаборный, отдав ей частицу души,
Как волк подвывает,
и тянут с ней вместе «Коробушку» —
На смятых коробках – зарытые в свалку бомжи.
Скакун
Мчал скакун по тернистой дороге,
Звёзды неба из скал высекал.
Синей тьмой покрывались отроги,
И в долину закат протекал.
Мчал скакун сумасшедший, как ветер,
В его взоре клубилась тоска,
Звал скакун из далёких столетий,
Из небесных полей – седока.
Но молчали селенья в долине,
В небесах леденела луна…
И сошлись на последней вершине
Свет заката и путь скакуна.
Мартовское солнце
Мартовское солнце льдинки прожигало,
По дороге талой я бежал домой…
…Мама чёрной ниткой галстук обшивала,
Пионерский галстук – чёрною каймой.
Радио жужжало, будто некий зуммер,
Радио сказало: – Ты пришёл домой.
Знай, беспечный мальчик,
это Сталин умер,
Вот тебе твой галстук
с траурной каймой…
В низовьях жизни
В низовьях жизни, в непроглядной мгле
Жил нищий старец на пустой земле.
Он ел коренья, воду неба пил
И мудрость сущей вечности скопил.
Он ход светил и гадов изучил,
В глухих пещерах жизнь свою влачил,
Порой смотрел на собственную тень,
Она из ночи убегала в день.
Она манила старца за собой
Туда, где высь и воздух голубой,
Чтоб он миры иные увидал
И мудрость сущей вечности – отдал.
Шуршал песок в космических часах,
Со смертью жизнь качались на весах.
Старик иное не хотел смотреть,
И тень вернулась, чтобы умереть.
Он тень поднял и на себя надел,
Со старцем вместе воздух холодел…
…А в небесах ребёнок пролетал,
Ребёнку старец – мудрость передал.
Кумач
Иннокентию Чулкину
Пал человек с изодранным плечом
На дно земли или в земной провал,
Но оказалось – это был подвал,
Заваленный забытым кумачом.
И человек во времени – пропал,
Он бинтовал плечо своё, крича,
А после долго – без просыпу – спал
На круглых, красных волнах кумача,
Во сне ему привиделась война,
Заныла болью в раненом плече.
А в это время лопнула страна,
И проступила кровь на кумаче.
В углу зажглась премудрая свеча
И подвернулась острая игла,
Сел человек в подвале у стола
И стал знамёна шить из кумача.
Он шил почти во тьме, но темноты
Как не было: был свет свечи таков.
Его кормили мыши и кроты,
И нить свивала пара пауков.
Он шил знамёна. Изошла свеча.
И притупилась острая игла.
И кончились запасы кумача.
И подкосились ножки у стола.
Знамёна вынес человек на свет,
А наверху ему сказали: – Сэр!
Вы опоздали, здесь России нет,
Тем более страны СССР…
Небо
Угрюмое небо.
Былинки. Кусты.
Пустынная длань бездорожья.
И стойкий бессмертник
среди пустоты.
И нет ни креста, ни остожья.
Библейское небо.
Простор. Глубина,
Где нет повседневного быта.
Небесная сфера без прочного дна
Для глаз и молитвы открыта.
Высокое небо, твоя высота
До всякой души досягает…
Зовёт высота
и она не пуста:
С бессмертьем тебя сопрягает.
Бездонное небо,
где чёрная ночь
Сознанье твоё забирает,
И взять тебя в звёздные дали
не прочь,
Когда твоё сердце сгорает.
«Кто знает тайну бытия?…»
Кто знает тайну бытия?
Ни вы, ни я, никто не знает.
Дымятся космоса края,
Как рана чёрная, сквозная.
Куда, разлуками дыша,
Спешит душа в полёте кратком?
С бессмертьем встретится душа,
Но не приблизит нас к разгадкам.
Неотболевшее
Свет родины, хлеба́ созревшие
Простёрлись вдоль моей души.
Осенние, остекленевшие
Молчат болота, камыши.
Берёзы голые, опавшие,
Среди сырых, пустынных дней,
Как девы, замерли над пашнями
В немой стыдливости своей.
Топчу былинок жухлых крошево,
Деревьев волглые листы.
Ищу себя, своё ли прошлое
Среди осенней немоты.
А за ручьём, за тихой рощицей,
Где я влюблялся молодым,
Ещё не выгорел, полощется
Моих печалей горький дым.
«Под оловянною луной…»
Под оловянною луной
Видны дороги белые.
Залиты тёмной тишиной
Поля заледенелые.
Снегами запечатал лес
Чащобы непролазные,
И звёзды сеются с небес,
Как семена алмазные.
Душа потянется к звезде
Среди пространства голого.
Чугунный ворон на кресте
Луны проглотит олово.
Земля и небо надо мной
Поделят вечность поровну.
Ничто не вечно под луной,
И только вечны – вороны!
«Чёрно-белое стадо вдоль неба бредёт…»
Чёрно-белое стадо вдоль неба бредёт,
Собирая осеннего поля отдарки.
Чует сердце: предзимье вот-вот упадёт
Без багряной листвы
за околицей жаркой.
В ночь вопьются иголки зелёной сосны,
И кнутом, как пастух,
первый холод ударит.
Чёрно-белое стадо уйдёт до весны
Пережёвывать
сложенный в копны
гербарий.
«Дремлю на сеновале. Пахнет сеном…»
Дремлю на сеновале. Пахнет сеном.
Поют собаки, брешут петухи.
Я вдруг почую: сквозь меня,
сквозь стены,
Как будто люди – ломятся стихи.
Они галдят, они перебивают
Друг друга.
Катят,
как байкальский вал.
К душе ютятся, споры затевают
И свары, аж дымится сеновал.
А я молчу, я строчками играю,
Но вдруг
стремнину высверка
схвачу,
И лучшие из строчек выбираю,
И рифмы-заклинания шепчу.
Всю ночь пишу, как будто умираю,
Потом хвосты кометам тереблю,
Окно небес от ночи протираю
И до звезды на сеновале сплю.
Летучие волки
Сыпь, тайга, золотые иголки,
Расстилай молодые снега.
Посмотрю, как летят твои волки
Сквозь охотника и сквозь века.
Это вовсе не волки, а птицы:
Так они распластались вдали.
Только снежный дымок серебрится,
Как в осенней степи ковыли.
Ни оскала, ни смертного воя
Не услышим – ни я, ни тайга.
Только дерево треснет кривое
Да ударит в луну кабарга.
Звёзды свалятся с неба, как с полки,
Куропатки застрянут в снегу,
И приснятся летучие волки
Мне, заснувшему в зимнем стогу.
«Звенит надо мною большое стеклянное небо…»
Александру Казинцеву
Звенит надо мною большое стеклянное небо,
Царапает душу колючая, ломкая высь.
Ещё далеко до осеннего первого снега,
А птицы, как пули, уже в никуда понеслись.
За ними душа, словно ласточка,
в небо рванулась,
За край горизонта ушла и на самом краю
Крылом зацепилась за Родину и оглянулась,
И с лёту упала на тихую землю свою.
Упала, уткнулась в пожухлые, горькие травы,
Забыв улетевших в невечное прошлое птиц…
Ей стали ненужными почести,