Ворона, ты в своём уме?
Ты нанесла такую рану
Моей тоске, моей зиме.
Я до сих пор сижу, гадаю:
Как много на земле ворон,
Но лишь одна не улетает,
Кричит: – Люблю!
И я влюблён…
Прости, ворона! Я не трону
Твои разбитые крыла,
Но встречу белую ворону,
Что мне дыханье принесла.
«Ах, Боже мой! Исчезло лето…»
Ах, Боже мой! Исчезло лето.
Я просыпаюсь в темноте.
Ищу застывшие предметы,
Шепчу себе: – Не то, не те,
С которыми так просто было
Творить и приникать к листу,
Их что-то ночью изменило,
Они впитали темноту.
Тьма съела дом, калитку, рощу,
А в доме – книги и цветы.
Пытаюсь их найти на ощупь,
Извлечь из плотной темноты.
Но мне предметы не даются:
Ни карандаш, ни плоть листа.
Никак стихи не удаются,
Их поглотила темнота.
«Позёмка белая метёт…»
Позёмка белая метёт,
Вокруг меня петлёю вьётся,
И поле жизни остаётся
Не пройденным сквозь этот гнёт.
Позёмка воет и гудит,
И синим пламенем играет,
А в поле жизни – тварь сидит,
Слова и чувства пожирает.
Уж столько на моём пути
Врагов, лгунов и тварей было!
Прожить – не поле перейти,
Но эта жизнь меня любила.
И я любил, я страстно жил,
Пришитый к женскому сословью.
Бывало, что не дорожил
Твоей тоской, твоей любовью.
– Прости! – вздыхал я глубоко…
Ты плакала, смеялась звонко.
…И заметала широко
Мой крестный путь змея-позёмка.
«Красивая и яркая, как звёзды…»
Красивая и яркая, как звёзды,
Среди людских потоков, городов —
Ты пробегала мимо.
Было поздно,
Но я тебя увидеть был готов.
Я ждал, когда стремительное чудо
Замедлит шаг, замедлит свой полёт.
Смотрел и ждал,
надеялся, покуда
Не разобьётся сердце – мой пилот.
«Журавли поплыли в просини…»
Журавли поплыли в просини
Над осеннею рекой.
Что мне делать с этой осенью,
С этой жадною тоской?
С жизнью, в крошево порубленной
Мной самим среди потерь.
И с тобою, мной погубленной,
Что же делать мне теперь?
Тучи тёмные стараются
Над землёй слезами стать.
Мои годы собираются
Журавлями улетать.
Вот и сны меня забросили…
Не хочу я в поздний час
Оставаться в этой осени
Без твоих бездонных глаз.
Белый гриб
Меня дождался лес осенний!
Сентябрьский лист к душе прилип.
И, как весёлый собеседник,
На тропку вышел белый гриб.
В лесу густел пихтовый запах,
Звенел рябиновый багрец.
Мой белый гриб
махнул мне шляпой,
Как будто истинный купец.
Не суетился, не топтался,
Не шаркал ножкой предо мной,
А лишь смущённо улыбался
В траве, и жёлтой, и рдяной.
Сказал: «Премного благодарен,
Что ты не убиваешь лес,
Что ты душою лучезарен
И у грибов имеешь вес.
Что помнишь все грибные лица,
Наверно, больше, чем людей,
И оставляешь нам грибницу
Для наших будущих детей».
Так в золотую эту среду,
В осенней лёгкой тишине,
Вёл белый гриб со мной беседу.
Потом в корзину сел ко мне.
Осина
Ночью в окно мне тревожно стучала осина:
Грезилось ей, что она – моя младшая дочь.
Я припадал к ней, но время меня уносило…
Вслед голосила осина сквозь тёмную ночь.
С белой луны опадали последние листья,
В серой степи тарбаганы кричали с утра.
Битвы меня возвращали к осине —
молиться,
Греться душой у её золотого костра.
Будь же, осина, моею стозвонною силой,
Сбей с меня темень и жадные вопли врагов.
Больно тебе, моя горькая дева-осина,
Вместе со мной умирать среди чёрных оков.
Словом пристрастным пронзила мне душу осина:
«Бейся с Иудой, ты сможешь его превозмочь.
Бейся и помни, во мне твоя крестная сила.
Помни, что я – твоя самая младшая дочь».
Осень-любовь(триптих)
1
Осень, родня моя! Буйная, знойная осень!
Кровосмешенье багровой и жёлтой листвы.
Тайна и спесь. Всё смешалось,
всё близости просит,
И поцелуев, и сладкой истомы травы.
Осень-любовь, не гляди на меня в изумленье,
С бритвой опасной лечу на восторге любви.
Осень-любовь,
сохрани эти годы-мгновенья,
Чтобы измазать меня в своей сладкой крови.
2
Я люблю тебя, осень! Ты рыжая и золотая,
Ты мне стоны свои,
свою жгучую страсть сбереги.
Я в тебе уже весь, я в изгибах твоих пропадаю,
Только ты меня жди и спаси на пороге пурги.
Там зима упадёт на тебя – загорелую, осень!
И, наверно, сгорит от багрянца рябины твоей.
Это вьюга меня по лыжне звездопада уносит,
Но я снова с тобой,
хоть и жить мне на небе вольней.
3
Разожгу свою душу среди белопенного поля,
Где кочуют снега и где мыши в соломе снуют.
Разве осень ушла?
Разве нет уже счастья и боли?
А на небе созвездья о доле небесной поют.
Осень, где ты сейчас? Я тебе освещаю дорогу
Своим рыжим огнём,
источающим пламень души.
Выйди, осень-любовь, из-под снега до Бога!
Ты спасала меня! Я спасаю тебя! Поспеши!
Достоевский на каторге
…я там себя понял, голубчик… Христа понял… русского человека понял и почувствовал, что и я сам русский, что я один из русского народа. Все мои самые лучшие мысли приходили тогда в голову, теперь они только возвращаются, да и то не так ясно.
Тобольска гул. Пропал из виду Невский.
Позёмка выла посреди времён.
Из Петербурга прибыл Достоевский,
Вернее, был в застенки привезён.
Тобольск и Омск. Четыре долгих года
Он в тюрьмах вопрошает сам себя:
Что есть душа? Чем стала несвобода
В его судьбе? Как выживать, скорбя?
Он будет жить суровой снежной далью,
Евангелием тёплым и родным,
Подаренным Фонвизиной Натальей…
Здесь Достоевский вызревал иным:
Не псом побитым вовсе, не страдальцем,
Невзгоды собирающим в клубок.
Он пребывал Господним постояльцем,
К нему на нарах прикасался Бог.
А каторжане – воры и убийцы,
Непостижимый подневольный сброд —
Не толстосумы и не кровопийцы,
А кровный, русский, страждущий народ.
Да, каторга ломала самых дерзких,
Тюрьма – страшнее язвы моровой.
Но здесь, в тюрьме, родился Достоевский —
Великий гений мысли мировой.
Виктор Астафьев
Всё ещё впереди! Как не вспомнить Белова,
Цепким взором смотрящего в тёмную даль.
И Астафьева, длившего радугу слова,
И Рубцова, дарившего миру печаль.
…Мы не знали, что будет сегодня и завтра.
Перестройка громила Советский Союз.
Это понял Белов! Это видел Астафьев,
Но оставил сомненья последнего груз,
Где тревожны желанья, печали разлиты,
Где в астафьевском слове иной разворот:
Воевавшие – прокляты или убиты,
Виноват перед Богом весь русский народ.
У народной души столько скорби и вмятин,
Не воспрянет душа, как в крови батальон.
Столько чёрных нашли мы у русского пятен —
Никогда от вины не оправится он.
Что ещё нам сказал на прощанье Астафьев?
Что ему посветило в последние дни?
Он ушёл одинок! Ни Белова, представьте,
Ни Распутина рядом. Ушли и они…
Был Астафьев не прост. Уходил, как на дыбу.
Стяги славы своей по земле разметал.
Но мы помним его «Звездопад» и «Царь-рыбу»,
Матерок-говорок и во взгляде металл.
…Тектонический взрыв русской доли и боли —
Раскатился по склонам любви и потерь.
Всё мы помним, и все – наши сыграны роли.
Где мы? Кто мы на свете? – не знаем теперь.
Русской прозы воздвигнута Красная книга,