Ирина пыталась дать мне почувствовать, что такое телесная радость, как расслабиться и обрести покой. Таким образом я оказался в ее квартире, где библиотечные шкафы до потолка выглядели лестницей в небо, а тяжелые бархатные гардины охраняли внутренний мир от внешнего. В тишине били часы, поблескивали банки с заспиртованными мозгами – коллекция великого деда.
Я искренне восхищался всем, что видел, и не торопился уходить, глядя на хозяйку влюбленными несчастными глазами. Как бы простившись с мыслью выставить гостя, она бережно раздела меня. Ирина всегда все делала сама, напоминая больше Настю, чем Стеллу.
В позиции глубоко травмированного человека есть ряд преимуществ, особенно если встречаешься с амбициозным бездетным психологом. Мой досуг устраивали: знакомили с друзьями, водили в кино и на концерты, внимательно следили за перепадами моих настроений. Постепенно жизнь Гавриила Тихомирова замыкалась на этой женщине (на него самого в ней оставалось все меньше места).
Я не уставал повторять, насколько нуждаюсь в сеансах, и однажды высказал пожелание полностью стереть свою личность, чтобы создать ее заново. «Это ведь возможно под руководством такого опытного гипнолога, как Зисельман, и такой мудрой женщины, как Павликовская?» – «Ты все время пытаешься исчезнуть, – потрепала меня по волосам Ирина. – Отличная тема для следующей встречи». – «И все-таки ты бы взялась сложить меня заново?» В вопросе была спрятана ирония, но, несмотря на ученые степени, Ирина ее не уловила. Ею всегда руководило желание лишить меня воли. Что ж, на это у нас есть особое предложение.
Заготовленную шкурку я сбросил ночью в пустынном месте неподалеку от психиатрической больницы. Лед Пряжки стал лоном для Рафаила. В кармане бедного самоубийцы нашли листок с телефоном психоаналитика – какой вызов профессионализму госпожи Павликовской!
Как я и предполагал, она не оставила меня. Насколько удалось выяснить через милую девушку Анну, с которой мы познакомились в тиндере, Зисельман провел с репринтом большое количество сеансов, задав ему правильные установки – такие, о каких я мечтал всю жизнь. Рафаил развивался и продолжает развиваться. Много читает, склонен к анализу, у него отличная память. Еще меня обгонит.
Что касается вашего преданного навек слуги, то я вышел из приключения оснащенным новым опытом.
Приблизительно тогда я и начал свой скромный бизнес. Разместил на профи. ру объявление о том, что опытный психотерапевт-самоучка готов помочь в наиболее сложных жизненных обстоятельствах, применяя уникальный авторский метод повышенной радикальности.
Раз в неделю кто-нибудь выходил на связь, и я назначал встречу в ближайшей «Шоколаднице». Большинству приходилось отказывать. Выслушивав истории беременной вич-инфицированной лесбиянки, которую изнасиловали дальнобойщики, мужчины, потерявшего семью, потому что он вовремя не отдал долг, или человека, тайно расчленившего и съевшего свою сожительницу, я только руками разводил. Но вот случилось так, что ко мне пришел менеджер по продаже стиральных машин. Ему хотелось одного – скрыться, затаиться, начать все сначала. Я узнал свои инсайты и раскрыл тайну печатного станка. Репринт первого клиента жил дольше остальных, пару месяцев он даже торговал «Индезитом». А оригинал, отдав мне все накопления, стал бродячим художником.
Теперь я остро нуждался в нормальной лаборатории и помощнике. Это должен был быть шедевр, идеальная копия. Думаю, у меня получилось.
С энтузиазмом взявшись за воспитание Уриила, я читал мальчику вслух Кодекс Бусидо: «Взвешивать каждое слово; быть умеренным; уважать правило «ствола и ветвей», где родители и господин – ствол дерева, а дети и подчиненные – его ветви». Хотелось, чтобы он не повторял моих ошибок, стал красивым, дисциплинированным, морально устойчивым, бесстрашным. Не зная, чем порадовать пацана, я дарил ему модельки мотоциклов (всегда хотелось лететь по трассе быстрее ветра, но было страшно).
Через пару лет, когда Ури научился ходить, он стал во всех смыслах моей правой рукой. Мы завозили бетон на участок в сумрачном лесу и заливали им клети опалубки, которую по моим указаниям крепили работяги. Для меня было принципиальным создать жилище самому. Влияний я избегал, поэтому отказался от мысли привлечь профессиональных архитекторов. Мой дом должен был отражать только меня – таким, какой я есть, без примесей.
Вначале предполагалось, что это будет башня голубого стекла, символическая водяная корона. Потом стало понятно, что простая форма не функциональна и не может вобрать в себя все, чего я хочу. Стоический минимализм уступил место сентиментальному барокко. Захотелось пережить прожитое еще раз, разобраться, проанализировать жизнь в тишине. Дополнительные комнаты образовывались на башне как наросты. В их полостях я складировал предметы, которые помнил и которые удалось найти на Авито, а иногда даже создавал целые инсталляции, позволявшие войти в нужное состояние. Внешне дом напоминал Гауди и Хундертвассера.
Общая работа сблизила нас с Уриилом, хотя я никогда не посвящал его в подробности своей жизни. Тем не менее кое-что он узнал обо мне, сделался то ли другом, то ли сыном, я уже не знаю. Чтобы не травмировать его, пришлось разработать шифрованный язык, с помощью которого я фиксировал поэзию метаморфоз, из которых плелось бесценное для науки существование первого самокопирующегося хомо сапиенс.
Этот язык можно описать как систему ветвей. Поначалу он состоял из гласных, которые слышались в завываниях ветра, свободно гулявшего по голубой башне.
«И» – было изображением ровного ствола, периода непрерывного роста.
«Е» – моментом, когда приходилось пускать перпендикулярную ветвь.
«Э» – символом облома.
«У» – раздвоения.
«О» – закольцованности в пустоте и одиночестве.
«А» – точкой подхода к вершине.
Были еще странные буквы «Ю» и «Ы», олицетворявшие боковые лазы и отнорки, водокруты и водоверти. «Я» использовалась в случае, если на вершине конструкции ждал смотровой пузырь эгоизма.
Позже к этим буквам добавилось еще множество символов, понятных только мне: крестов, ромбов, стрелочек, спиралей, звезд и узловатых иероглифов, обозначавших корни. Использовать обычные слова, описывая происходившее со мной было нестерпимо недостаточно (вскользь упомяну, что, кроме указанных выше репринтов, существовали еще Салафиил, оставленный чернокожей проститутке, Иегудиил, увезенный за океан австралийским энтомологом, и Иеремиил, осевший в Мюнхине, – подарок Леониду).
Поначалу наша с Уриилом жизнь выглядела счастливой. Иногда в воспитательных целях мне приходилось запирать репринта дома и уезжать, приучая его к мысли, что я существо независимое, ничем ему не обязанное.
Оставаясь в одиночестве, Ури размышлял, грыз ржаные сухарики, учился стрелять, управляться с катаной или совершенствовал тело в тренажерном зале. Соскучившись, всегда встречал меня тише воды ниже травы. Но стоило ему вступить в семилетний кризис, как началась знакомая канитель – требования, обиды и ревность. Снова я вынужден был придумывать оправдания! Можно ли, печатая копии, вырваться из круга самоповторений? Хороший вопрос.
Мне нравилось ненадолго приезжать в город из леса, снимать гостиницу и жить пару дней. В один такой осенний или весенний московский вечер я сидел в пабе, попивая «Гиннесс» (удовольствие приходит к тому, кто умеет ждать) и смотрел на окно, как сейчас, теряясь среди огоньков, стекавших по стеклу. Вдруг в помещение вошла женщина в пальто цвета ржавчины, нервным движением стряхнула зонт и огляделась, думая, куда его поставить. Я не сразу узнал лаборантку, которую не видел много лет. А вот она меня узнала. Громко заверещав, полезла целоваться. Это было совсем не похоже на Машу, которую я знал. Глаза у этой женщины были с поволокой, губы красные от выпитого вина, движения энергичные. Она мне показалась даже красивой.
Заняла место за барной стойкой, заказала ноль пять каберне. Рассказала, что после нашего расставания работала механиком пищевого оборудования, бренд-менеджером на птицефабрике и аналитиком в банке. Да, замужем. Да, счастлива. Подперев щеку рукой, Маша томно спросила, что нового у меня.
Довольно формальный вопрос, на который и ответить можно было бы формально, но, видно, обстановка в пабе была слишком душевной, зеркала выстраивали заманчивую перспективу, деревянные панели фонили добром, в общем, меня как прорвало! Я в подробностях рассказал про жизнь после Варахиила. Слушала Маша с видом единственного человека, который в такую бесприютную ночь способен тебя понять. Так, собственно, и было.
Не успела бутылка опустеть наполовину, как мы оказались в моем номере. Наутро я обо всем пожалел, но было поздно. Маша призналась, что всегда любила и по-прежнему любит меня одного.
Мы стали созваниваться. Странная у меня всегда была уверенность, что эта женщина никуда не денется. И все-таки представить себе, что я больше не смогу тайно от всех воспользоваться печатным станком, – это было как добровольно запереться в каменном мешке!
Все развивается по одним и тем же законам. Отношения мутируют, жизнь из них уходит, партнеры начинают предъявлять друг другу претензии. Цель манипуляций Маши осталась прежней – привязать меня как можно крепче. Это не могло не вызвать обратную реакцию.
Я придумывал все новые предлоги для отказа, Маша пыталась узнать, где находится лаборатория. Пару раз она звонила пьяной и грозила покончить с собой, если я не скажу адрес. Пришлось снова исчезнуть, но ее уже было не остановить.
Она стала ездить по репринтам, пытаясь соблазнить их своими баснями о том, что они якобы имели с ней связь до амнезии. Узнав, что Миша вот-вот выйдет на Терехову, и мой тщательно налаженный жизненный уклад поползет по швам, я приказал Уриилу ликвидировать рамщика. Что касается Маши, то, долго думая над ее мотивацией, я так и не смог понять, что за паразитическая воронка, пожирая изнутри, толкала ее вперед, к разрушению моей жизни».
Я доцедил к