оньяк, расплатился и пошел к номеру, где собирался еще немного поработать. Собранные в мозаику воспоминания, подсвеченные алкоголем, как витражные стекла волшебной лампы, создавали сильное, если не героическое впечатление. Во мне еще бродили испанские дистилляты ставропольского разлива, гудели отголоски внутренних взаимосвязей, между которым пробивались всполохи божественного света. Брезжило вдохновение, благодаря которому я всегда молниеносно попадал в Центральную. Однако стоило открыть дверь в номер, как творческий импульс погасил вид пустой кровати. Уриил исчез!
Я метнулся к окну. Сквозь мелкий дождь, похожий на туман, в пробивающей асфальт луже светил потусторонний фонарь. Раньше возле него ждала наша «Ямаха», поблескивая стальными мышцами. Теперь стоянка пустовала. Мобильный Уриила был выключен.
Как подкошенный я упал на свадебное ложе и только тут увидел на тумбочке записку, где знакомым детским почерком было накорябано: «Прости. Но мне надо уехать с другом. На Кавасаки Ниндзя в тысячу кубов».
Кажется, Ури рассказывал, что познакомился с кем-то на бензоколонке, а может, я это выдумываю. Снова схватив телефон, я написал, не попадая в буквы: «Можешь не возвращаться». Потом сразу: «Буду ждать, пока не приедешь. Почему ты ничего не сказал?!»
Родимая тоска навалилась на меня. Неужели придется навечно остаться в этом промежутке, в грязном придорожном мотеле, куда хрен доедет Яндекс-такси? Я надел шутовское пальто Германа с мерлушковым воротником, просто чтобы перестать быть собой на время, и вышел в коридор. Долго колотил в звонок, прежде чем показалась заспанная Виктория.
«Чего?» – спросила она. «Это ты так со мной разговариваешь? – начал я, давая барина. – Ты, Вика, не понимаешь, с кем имеешь дело?!» Я смахнул на пол плошку с приветственными барбарисками. Они разлетелись по полу свадебным фейерверком, громыхнув хрустальной песней в грязной дреме ковролина. К нам медлительно подходил охранник, но что он мог сделать мне?! «Я тоже умею вести себя как быдло. Если вы работаете в сраном блядюшнике и смотрите на всех, как на говно… Только прикоснись, урод. Вызовите такси, мне надо срочно уехать отсюда!»
6. Уриил
Душа моя мрачна. Скорей, «Ямах», скорей!
Я жить хочу, а не томиться.
Отец любил дорогу, я по ней
Промчусь. Перевернуть пора страницу.
Пускай в ночи блистает катафот
И путеводной нитью станет
Мне дальний спот светодиод,
А прошлое пусть в пропасть канет.
Я с детства был обучен лишь служить
И исполнять приказы самодура.
Любил ли я, иль вынужден был полюбить,
Того не ведала моя натура.
Злым гением рожден для бытия,
Я был им в подчинение закован,
Но исподволь рождалось мое «я».
Пока на Смите (тренажере Смита)
крепла голень.
И если ты так любишь уж, отец,
Понять меня, наверно, сможешь,
Не только помнить про конец
Нам должно, но и правду сердца множить.
Катана против трусости дана.
И рабство с уважением разнятся.
Глаза открыла мне сегодня речь твоя,
На твою ложь и на твое коварство.
Меня использовал ты, знал об этом я,
Но верил, что вот-вот настанет
Меж нами царство правды, и луна
Взойдет и радостью тебя поманит.
Но ты опять потратил счастье лет
На дикую игру с собою в прятки.
И из себя я вырвать твой скелет
Хочу, чтобы не наступал ты мне на пятки.
Оставь меня. Ты недостоин скоростей,
Своей судьбы адреналина.
Ты заблудился средь ветвей
И потерял в их чаще сына.
Свой руль теперь я крепко обхвачу
И выеду на ровную дорогу.
Лечу вперед, лечу, куда хочу,
Мне нужно-то не так уж много.
«Привет, ты где? Да вот, надумал я
Поехать на край света, друг, с тобою.
Одна палатка? Что же, не беда,
Ее разделим мы, чему я рад, не скрою».
Он ждет меня у байк-поста, Сергей,
И я к нему несусь под триста где-то,
Меня назвал он крепким словом «Зверь» —
Я обогнал его в начале лета.
Вот и байк-пост. У входа славы цвет,
За стойкой с Серым пацанов немного.
«Привет, ребята, сколько долгих лет
Не пили мы хмельной настой дороги».
Ударить по рукам, похлопать по плечу,
Нехитрый ритуал родства и братства
По пиву каждому, бармен, я заплачу,
Не в деньгах измеряется богатство.
«Вот эти парни, Слон и Микки, Зверь», —
Друзей Сережа представляет милых,
«А это отмороженный, поверь,
Он не боится холода могилы.
Под Тверью мы сошлись как-то вдвоем,
Погода была адской, тьма и морось,
Он опалил меня бесстрашия огнем,
Когда не сбрасывал на поворотах скорость».
И приняли в свой круг меня они,
И обласкали взорами любовно,
И плечи крепкие узорные свои
Под мои руки подставляли робко.
Но только об одном мог думать я,
Что тут Сергей с игристыми глазами,
В которых расцветает жизнь моя
По-новому роскошными цветами.
Я в полноте молчанья пребывал,
Впервые мы вдвоем с той нашей встречи,
Когда он мне касторку заливал,
Спасая поршень в Дня Победы вечер.
Мы кубок выпили за радостный полет,
И Слон тут произнес сурово,
Что погоняться – лучший способ лед
Топить между друзьями, право слово.
Что ж, вызов брошен, честь моя со мной.
С Сережей мы переглянулись тайно.
И выведен на трассу, Юзеф, мой,
И Кава Ниндзя рядом не случайно.
Ошую грозный «Томагавк» Слона,
Недаром быстрым самым он зовется,
На восемь литров двигатель без дна
До шестиста такая тварь несется.
Подальше на «Агусту» Микки сел
Добро пожаловать, вертлявый итальянец,
Все двести страшных лошадиных сил
Скрывает под собою этот глянец.
«Хорошая компанья, – молвил Слон
Но мой конек из ваших первый номер».
Сурово «Томагавк» седлает он
И прячет бороду в карбоновый трансформер.
«Пусть так, – с собою рассуждаю я. —
Но рождены вы матерьми со страхом.
Я ж призван в мир из недр небытия
И собран на заводе, как «Ямаха»,
С одной лишь целью, чтоб отца возить,
Чтоб не давать ему скучать с самим собою,
Ведь только так он мог переносить,
Что из частей различных кем-то скроен».
Бонсай! Взревели движи мотокрыл,
Вцепились клешни, понеслась дорога,
Пусть ветер остужает плоти пыл,
Моя стратегия чиста, она от бога,
Я знаю точно, где мне тормозить
Где срезать, где сцепленье плавно выжать.
Стихия наша – ждать, хотеть, любить,
Видеть и слышать, гнать и ненавидеть.
Набрав до пары сотен, «Томагавк»
Вперед унесся, Микки прикрывает,
Но Ниндзя по-японски схватке рад,
И Серый итальянца оттесняет.
От ярости трясется стан стальной,
И вот уж впереди Слона я вижу,
Глазам не верит, дернул головой,
И что-то вдруг сверкнуло бака ниже.
Я поздно замечаю прут стальной
Змеей стал подлый Слон и больно жалит,
Но не пробита шина, мото мой
Только красивой молнией сверкает.
Подобно промедленью слово «смерть»,
Секунд святых потеряно огниво,
Лишь торопливым открывается мечеть,
И что быстрее, то сильнее живо.
Предатель в точке, но не сломлен я
И с визгом выжимаю всю гашетку:
Зачем нужна, скажите, чешуя,
Не трус я, чтоб подбрасывать монетку.
Когда внутри нет страха, то душа,
Подобно коигути сталь катаны
Судьбы приемлет. Лезвие ножа
Терпеть не будет кривизны обмана.
Там, где на трассе Петербург – Москва
Кафе есть «Перекресток» на М-10,
Догнал-таки я низкого Слона,
Чтобы ему по-справедливости ответить.
Уже зажглися в небе фонари,
И, обернувшись, Слон поднял забрало.
Мелькнули страшные клыки Они —
То демон был, известный рожей алой.
Но с детства не привык я отступать,
Иной не знаю чести, чем сраженье,
Не баловала меня лаской мать,
В чай не макала «Юбилейного» печенья.
И если есть на свете больше честь,
Чем гибель в поединке горделивом,
То мне она неведома, как жесть,
Неведома была первобойцам старинным.
В мгновенье ока прыгнув на седло,
Я вакидзаси выхватил проворно,
В ответ Они оружие свое
(в соответствии с японской мифологией – огромную дубину)
Достал и поманил меня притворно.
Мы взвились в воздух, два богатыря,
И вспышками крестьян внизу пугали,
«Дзынь-дзянь», «трах-бах», «кия-кия»,
В ту ночь как будто многие слыхали.
Окрасила всю местность темнота,
Спешили люди, прикрываяся делами,
Не ведая, откуда и куда,
Не видя страшный бой над головами.
И вот уже одолевать Они я стал,
Шипит устало грозный ада сгусток
«Не человек ты, – демон прошептал. —
Зачем ты тут, раз ты не из капусты?»
«Тебе-то не понять, обманщик-черт,
Служил я смертному открытою душою,
Я был рожден как самый горный мед,
Как свет, который светит сам собою.
Я – ангел, заточенный им во тьму,
В подвале душном молодость проведший,
Я жажда жертвы, заповедь уму,
Я Uber-Ich, так и не повзрослевший».
«Еще один, кто верует в любовь —