Я до сих пор не могу заставить себя рассказать об этом Кэлли, потому что трусихой остаюсь и сейчас.
Мэгги будит меня в шесть и зовет на кухню, завтракать. Я надеваю толстовку поверх майки, в которой спала, и встречаю ее внизу. Внутри назревает тревожное чувство.
Мэгги выдвигает стул и садится. Глаза у нее налиты кровью. Я сажусь за стол напротив нее. На тарелке меня уже ждет глазунья. Не верится, что она до сих пор помнит, какое блюдо из яиц я люблю больше всего.
– Как прошли поминки? – спрашивает она.
– Тяжело. – Я протыкаю желток вилкой.
Кофеварка пищит, сообщая, что кофе готов. Мэгги отодвигает стул и встает из-за стола.
– Тебе нужен компьютер, чтобы зарегистрироваться на рейс?
Я откладываю вилку.
– Гм, если честно, мне хотелось бы позвонить и отложить рейс до конца недели, чтобы пойти на похороны к Ари. Если ты не против.
Мэгги выглядит растерянной, и мое сердце замирает. Вдруг на лестнице раздаются шаги. На кухню, потирая глаза, заползает Кэлли.
– Смотрите-ка, кто решил составить нам компанию, – говорит Мэгги. – Что это ты так рано встала?
Кэлли наливает себе чашку кофе, прислоняется к стойке и пожимает плечами.
– Так ты не против? – спрашиваю я Мэгги. – Если я останусь еще на пару дней?
Она снова обращает на меня внимание.
– Конечно. Оставайся у нас сколько хочешь. Однако на похороны тебе нужно будет надеть что-нибудь поприличнее. Как насчет того, чтобы съездить в «Таргет»?
Кэлли глядит на нас поверх кружки.
– Тесса сегодня собиралась поехать со мной к Эмили. Наверное, ей сейчас тяжело.
– А-а-а. – Я вижу, что Мэгги расстраивается, но уже через пару секунд она снова улыбается. – Ладно, тогда, может, завтра?
– Конечно. А пока Тесса может надеть что-нибудь мое, – говорит Кэлли. Она кивает головой в сторону лестницы. – Я покажу, что у меня есть в шкафу.
Все игнорируют тот факт, что у Кэлли второй размер, а у меня – шестой. Ясное дело, Кэлли просто хочет, чтобы от меня отвязались; но Мэгги почему-то не кажется странным, что ее дочь, еще два дня назад сравнивавшая меня с бездомными попрошайками, теперь собирается играть со мной в переодевания у себя в комнате.
Я благодарю Мэгги за завтрак, мою за собой тарелку и следую за Кэлли в ее спальню.
Окно до сих пор открыто, вонь перегара сменилась запахом сырой земли с улицы. В Орландо после дождя воздух становится влажным до духоты. А когда дождем пахнет в Фейетте, ты ощущаешь, каким это место было до того, как человечество испортило его своим безобразием.
Кэлли садится в офисное кресло и начинает заплетать волосы.
– Ночью я думала, почему жертвой стала именно Ари. Она непохожа на остальных девушек.
– И Лори – тоже, – отвечаю я.
– Понятное дело, но ведь Ари на Лори тоже не была похожа, – говорит Кэлли. Она собирается с духом, как будто подбирает слова, чтобы они не звучали слишком жестоко. – Я имею в виду… Ари была симпатичной, да, но она не была особенно уверена в себе. Ей нравилось думать, что она хорошо знает уличную жизнь, но на деле она в ней ничего не смыслила.
Ник говорил, что Ари хотела уехать из города. Может, она просто подсела в машину не к тому человеку.
«Или все было еще хуже», – думаю я, вспоминая горячее дыхание Мэри Дюрелз на своей шее.
– У Ариэль была работа в Мейсоне? – спрашиваю я Кэлли.
Она заканчивает заплетать косу и завязывает ее резинкой.
– Вряд ли. Она подрабатывала няней, пока была в средней школе, но, когда ее мама вышла из декрета, отец заставил ее присматривать за Кэрри Энн и Дейвом.
Я сажусь на кровать и вытягиваю ноги; колени чуть хрустят. Не знаю, как признаться в том, что сказала мне Мэри, чтобы не казалось, будто я подозреваю Ариэль в занятии проституцией. Я вдруг вспоминаю, как мы собирались дома у Кэлли и играли в отель. Семилетняя Ари выполняла роль администратора, спокойно сидя за складным столом в старом пиджаке Мэгги и сатиновом шарфе. Во что бы мы ни играли, Ариэль соглашалась на любую роль, которую ей давали.
Кэлли глядит на меня, заметив, что я отвлеклась.
– Что такое?
– На поминках Мэри Дюрелз намекнула, что Ари была, ну, знаешь… что она продавала себя.
Кэлли хмыкает.
– Твоя старая соседка? Да уж, супернадежный источник. Ари не была проституткой.
Я поджимаю ноги и сажусь по-турецки. Икры болят от вчерашней ходьбы.
– Мэри, наверное, где-то об этом услышала.
– В этом городе какого только дерьма не болтают. – Кэлли снова поворачивается к зеркалу, решив вместо косы сделать пучок. – Старшеклассницы не занимаются проституцией на стоянке для грузовиков.
Так и хочется сказать: «В твоем мире, может, и нет». Но я не собираюсь обижать Кэлли просто потому, что могу.
– Ты сильно удивишься, – говорю я вместо этого, – но в новостях была целая история о таких девушках в Колумбии. Они искали клиентов через сайт «Крейгслист» и зарабатывали по несколько тысяч баксов в неделю.
Кэлли приоткрывает рот.
– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.
– Я слышала, как она рассказывала о чем-то подобном на обеде в прошлом году, – говорит Кэлли моему отражению в зеркале. – Спрашивала Ника, нужно ли ей разрешение родителей для того, чтобы открыть банковский счет.
Я осматриваю грязные подошвы своих носков.
– В этом есть смысл. Если она хотела скрыть, сколько денег зарабатывала.
– Или если не хотела, чтобы ее папенька-психопат контролировал каждый ее шаг. – На лицо Кэлли набегает тень. Я знаю, она всегда боялась Дэрила Каучински. Иронично, но ее никогда не пугал мой отец с рябыми зубами, бесстыдно курящий травку на парадном крыльце. Наверное, потому, что он хоть и кричал на нас с Джос, угрожая выбить из нас всю дурь, но рукоприкладством все же никогда не занимался.
– Ари говорила еще что-нибудь странное? – спрашиваю я Кэлли.
Она пожимает плечами.
– Мы с ней не разговаривали с конца десятого класса.
Я молчу, пока Кэлли стягивает с себя футболку с надписью «Пенсильванский чемпионат по вращению жезла», в которой спала. Она замечает в зеркале мой взгляд и краснеет. Наверное, забыла, что мы уже десять лет как не переодевались друг перед другом.
Я отвожу взгляд, пока Кэлли натягивает топик.
– Что между вами произошло? – спрашиваю я.
– О чем это ты?
– О вас с Ари. Вчера ночью ты сказала: «Я так перед ней и не извинилась».
Не могу сознаться Кэлли о том, что знаю: она удалила Ари из друзей на «Фейсбуке», – не признавшись притом, что следила за ней все эти годы как ненормальная.
Она возится с пучком на голове. Ей явно стыдно.
– Ничего такого не случилось. Я на ней срывалась, и она в конце концов от этого устала, как я поняла.
Я поднимаю брови.
– И все?
Кэлли пожимает веснушчатым плечом.
– После того как ты уехала, моей лучшей подругой автоматически стала она. Она была такой приставучей, что это действовало мне на нервы. – Кэлли вздыхает, поправляя челку. – Короче, если это и правда – то, чем она занималась в Мейсоне, – в нашей компании она об этом никому не рассказывала. Никто бы не смог сохранить такое в секрете.
– Кто-то ведь должен был знать, – говорю я. На меня наваливается безысходность. Я скорее выколю себе глаза, чем постучу в дверь к Мэри Дюрелз и спрошу, кто ей сказал, что Ари себя продавала.
Кэлли поднимает голову и какое-то время молчит.
– Есть один способ это выяснить, – говорит она. – Можно самим поехать на стоянку грузовиков, поспрашивать, видел ли кто-нибудь Ари.
Вероятно, это пустая трата времени. Остальные девушки, промышляющие на стоянке грузовиков, после выхода сегодняшней газеты с лицом Ариэль на первой полосе сбегут из страха перед полицией и, скорее всего, не появятся там еще несколько дней. Ну а кто останется, явно не станет болтать. И уж тем более – с нами.
Но тюрьма округа Фейетт находится как раз по дороге к стоянке грузовиков. Когда Джослин навещала отца той ночью, она могла оставить зацепку, по которой ее можно отыскать.
– Конечно, – говорю я, – можно начать оттуда.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не подпрыгивать на месте, пока Кэлли просит у Мэгги минивэн. У меня хорошее предчувствие. Из тюрьмы я уеду только с номером или адресом сестры. Мне просто надо убедить Кэлли остановиться там по дороге домой из Мейсона.
Мэгги просит нас не обедать ни в каких кафе, потому что у нее осталось много холодной нарезки, которую иначе придется выкинуть к концу недели. Мы машем ей на прощание с подъездной дорожки, пока она не отходит от окна гостиной. Я пристегиваюсь и тянусь в карман за плеером. Кэлли смеривает меня косым взглядом.
– Ты его так часто слушаешь, – говорит она.
Я пожимаю плечами.
– Помогает отстраниться от шума.
Кэлли морщит лоб. Она делала такое же лицо в детстве, когда я говорила что-нибудь, что ей казалось слишком мрачным. Однажды вечером, когда я пришла к Гринвудам погостить, Кэлли ныла из-за того, что после ужина мне уже надо будет уходить.
– Ну почему, почему, почему мне надо делать домашку?
Мэгги теряла терпение.
– Чтобы получать хорошие оценки, поступить в престижный университет и устроиться на хорошую работу! – рявкнула она наконец.
Я тогда сидела в кресле и натягивала обувь. Помню, как я подняла на них обеих взгляд.
– Какой смысл в жизни, – спросила я, – если сначала ходишь в школу, потом – на работу, а в итоге умираешь?
Кэлли, похоже, была в ужасе.
Я всегда была маленькой нигилисткой. В этом я виню пьяные тирады своего отца. Они стали совсем невыносимыми после того, как поставщик пива, на которого он работал, сократил его примерно за полгода до закрытия фирмы.
«Пятнадцать лет я батрачил на Эда, а он мне даже лично не стал это говорить. Люди – просто дерьмо на подошве того, кто оставил нас на этой проклятой планете».
В любом случае нас с Кэлли воспитывали по-разному, и это, похоже, становится заметно каждый раз, когда я открываю рот.