Говорю себе: если Мэгги спустится вниз, чтобы повидать меня, то все хорошо. Если пошлет Рика, значит, она злится на меня за то, что я чуть не убила Кэлли.
Девочка с косичками выходит из магазина, прилипнув к женщине, которая уставилась в телефон. Я наблюдаю, как за ними выходят другие люди, и мысленно оцениваю, насколько серьезно больны те, к кому они идут. Женщина с шариком и плюшевым медвежонком: несерьезная болезнь. Мужчина с двумя детьми и мертвенно-бледным лицом: к тяжелобольной.
Все они направляются в сторону лифта. Не видно ни Мэгги, ни Рика. Прошло пятнадцать минут. Не могу заставить себя попросить администратора еще раз позвонить в палату Кэлли.
Двадцать минут. Через раздвижные двери заходят два офицера полиции. Они проходят мимо меня, как будто меня тут и нет.
Полчаса. Наблюдаю, как к приемному столу подходит женщина и прижимает руки к груди, как будто ей холодно.
– Тесса Лоуэлл здесь? – спрашивает она.
Я выпрямляюсь на месте. Этот голос… Меня переносит обратно в ночь на заправке.
«Тесса, детка, садись в машину».
«Мама, куда мы едем?»
Я встаю и гляжу в спину женщине.
– Мама!
Она оборачивается ко мне с широко раскрытыми глазами, бежит к месту, где я стою, и останавливается, будто увидела призрак.
– Тесса, – шепчет она. Она кидается ко мне и обнимает костлявыми руками. Даже если бы я захотела, то не смогла бы обнять ее в ответ: так сильно она меня стиснула.
– Больно, – хриплю я.
Мать отпускает. Она улыбается и проводит рукой по моим прядям. Я так торопилась, когда обнаружила, что Кэлли пропала, что даже не собрала волосы.
– Ты их подрезала, – говорит мать, грустно вздохнув.
– Как… откуда ты узнала, что я здесь? – Не верится, что она передо мной. – Ты получила мое сообщение?
Мать кивает.
– Утром я несколько часов тебе названивала, – говорит она. – Все время попадала на голосовую почту, поэтому приехала сюда. Пошла к Гринвудам, а соседка сказала, что вы все в больнице. Тесса, я так волновалась. – Мать хватает меня за руки, поднимает ладонь к моему лицу. Я отворачиваюсь.
– Посмотри на меня, – шепчет она. – Не верится, что это ты.
Не могу придумать, что ей ответить. Хочется посмотреть на нее, прижаться лицом к ее плечу и проверить, пахнет ли от нее по-прежнему старой кожаной курткой и мятным маслом, которое она принимала для желудка.
Она – моя мать, но она мне незнакома.
– Джослин здесь? – спрашиваю я.
Аннетт моргает.
– А что бы тут делала твоя сестра?
– Она приезжала повидаться с папой, – говорю, – прямо перед его смертью.
Мать расстраивается.
– Гленн умер?
Мне это надоело. Я хватаю ее за руку и впиваюсь в нее ногтями.
– Где ты была все это время? Где Джос?
– Не устраивай сцену, – шикает на меня мать. – Давай поговорим в столовой.
Хочется сказать, что я никуда с ней не пойду, пока она не расскажет правду об отце, Джослин и Мэйси Стивенс. Но столовая в госпитале – самое людное место, и чего мама правда терпеть не может, так это скандалов на публике.
Я нахожу нам столик, пока она покупает кофе себе и какао мне. Слежу взглядом за ее спиной, как она продвигается вперед по очереди, как будто она может снова исчезнуть, если я отвернусь хоть на секунду. Расплачиваясь, она оглядывается через плечо, словно боится, что меня уже нет.
Она улыбается, берет чашки и идет ко мне. Я отворачиваюсь, притворяюсь, что зачарованно наблюдаю за мужчиной в медицинской форме, который выливает острый соус на буррито. Интересно, как врачи едят в таком месте, переходя от сшивания кожи к разрезанию ростбифа?
– Я принесла тебе какао. – Аннетт ставит передо мной картонный стаканчик, садится и ждет, пока я сниму крышку, чтобы выпустить пар.
– Спасибо, – говорю я. Аннетт, похоже, довольна, как будто я сделала ей одолжение. Она наблюдает, как я дую на какао и отхлебываю, сложенные руки лежат на столе. – Я все не могла тебя отучить есть сухую смесь ложками. Приходилось прятать контейнер над холодильником.
А Джослин залезала на стойку, чтобы его для меня достать. Я обжигаю язык горячим какао.
Аннетт наблюдает за мной поверх чашки.
– Как она? Твоя бабушка? – Мать сглатывает. – Знаешь, той ночью Мэгги отвезла меня сюда.
– Сюда? – спрашиваю я. – В больницу?
Она опускает глаза.
– В психиатрическое отделение. Я пробыла здесь неделю. Я так отчаялась, Тесса, после того как твой отец, а потом сестра… Я подвела тебя. Но как только мне стало лучше, я захотела забрать тебя обратно. Но тогда за тобой уже приехала бабушка.
Я молчу. Я не знала, что той ночью Мэгги возвращалась за мамой. Почему она мне об этом не рассказала?
– Как она? – спрашивает Аннетт. – Бабушка?
– Нормально. – отвечаю я.
Аннетт так и не притронулась к кофе.
– Наверно, она тебе рассказывала обо мне всякое… наврала…
– Не разговаривай со мной о бабушке, – говорю я, и во мне просыпается гнев. – Она единственная была рядом со мной эти десять лет.
У Аннетт вспыхивают глаза.
– Она тебе хоть раз за все время сказала, что любит тебя?
Я не могу смотреть на нее.
– Она мне никогда, никогда не говорила, что любит меня. – У Аннетт блестят глаза. – Ни разу…
– Я сказала, не разговаривай со мной о ней.
Аннетт вжимается в сиденье.
– Даже если бы у меня были деньги доехать до Флориды, мать не была бы рада видеть меня дома. Она не дала бы мне с тобой повидаться.
Я ударяю ладонью о стол.
– Ты не звонила. Ни разу. Никто не знал, жива ли ты вообще.
– Тесса, я была мертва внутри. Я потеряла обеих дочерей…
– Не говори так. – Голову затуманило. – Не притворяйся, будто мы умерли, когда я сижу рядом с тобой.
На меня накатывает тошнота, резко и тяжело. Я заставляю себя посмотреть матери в глаза.
– Джослин убежала, потому что узнала правду о себе? Что вы с папой ее украли?
– Что ты такое говоришь? – мама нервничает. – Тесса, с тобой все в порядке?
Ощущение, как будто моя голова ничего не весит. Перед глазами пляшут черные точки.
– Со мной все нормально. – Слова липнут к небу. – Я хочу поговорить о Джос. О Мэйси.
Аннетт берет мою руку в ладони. Ее лицо смазывается в пятно.
– Мэйси? Кто такая Мэйси?
Я падаю в кресло, в ушах звенит. Кажется… кажется, я сейчас упаду в обморок.
– Давай дойдем до приемной. Я найду врача…
Я поворачиваю голову вбок, где был мужчина в халате, евший буррито, но его нет. Аннетт помогает мне встать, к голове приливает кровь.
– С тобой все хорошо, – шепчет мне на ухо Аннетт. Я обмякаю, кажется, на меня глазеют люди.
– Надо выйти на улицу, дойти до травмпункта, – говорит мать. Она проводит меня через вход для посетителей. Мне в лицо ударяет холодный воздух, а потом сильная влажность. Это не дорога до травмпункта. Мы на улице. Я складываюсь пополам, Аннетт помогает мне выпрямиться, говорит, что надо пройти всего чуточку…
Открывается дверь автомобиля, и я заползаю на заднее сиденье, кажется, пикапа, на мою спину ложится рука. Где-то вдалеке кричит голос: «Нет, нет, НЕТ», но у меня не работают конечности.
Последнее, что я слышу перед тем, как перед глазами чернеет, – это мамин голос.
– Мы наконец-то были в безопасности, Тесса. Зачем ты так?
Глава тридцать первая
Лицо чешется от шерсти. Легкий аромат розового крема, каким сестра намазывала руки каждую ночь перед сном.
Я открываю глаза, думая, что мне снится сон о старом доме. Зрение проясняется, и я вижу, что с меня свешивается коричневое вязаное одеяло, касаясь дощатого пола. В старом доме были ковры.
Я сажусь, к голове приливает кровь. Пробегаю пальцами по одеялу, подношу его к лицу и вдыхаю запах, хотя мне достаточно и одного его вида. Оно мое.
Было моим.
Вылезаю из постели и мелкими шагами подхожу к единственному окну в комнате. Сквозь него струится солнечный свет – насилие над моим зрением.
Солнце. Сейчас утро. Мысли постепенно начинают укладываться в голове.
Джимми Возняк мертв. Он вышиб себе мозги прямо на наших с Кэлли глазах.
Много часов в полицейском участке. Потом больница. Какао с матерью.
Долбаное какао.
Подбегаю к двери, меня разрывает гнев. Дергаю ручку: заперто. Хлопаю ладонью по двери и кричу.
– Что ты со мной сделала?
Она не идет. Я то колочу в дверь, то ору: «Что ты сделала со мной? ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА СО МНОЙ?».
Ладонь становится красной и сырой, я бросаюсь на кровать и кричу. Но знаю, что это бесполезно, – знала еще тогда, когда выглянула в окно и не увидела ничего, кроме неба и деревьев.
Мать привезла меня на Медвежью гору, где меня никто никогда не найдет.
Когда я снова просыпаюсь, чувствую запах печеных бобов. Лежу смирно, пока в замке поворачивается ключ.
– Проголодалась? – спрашивает мать.
Я ничего не говорю.
– Я просто хотела, чтобы ты успокоилась. – Она садится в ногах одноместной кровати, балансируя со стеклянной миской на подносе. – Мы с тобой со всем разберемся.
Она сует мне в руку пластиковую вилку и предлагает миску. Я остро ощущаю, как давно не ела.
– Что ты подложила мне в питье? – я кладу вилку и гляжу на нее.
– Тесса…
– Я ни хрена не буду есть, пока ты мне не скажешь, что ты со мной сделала и зачем.
Мать открывает и закрывает рот, выдавливает из себя улыбку.
– Пойдем на кухню, я приготовлю тебе что-нибудь другое. Обещаю: ничего не подложу. Сама проследишь.
Я иду за ней в гостиную этой хибары. Вся мебель сделана из хлипкой древесины, как будто ее мастерили три поросенка. За сиденьями возле камина есть уголок с крохотной кухней. В другом конце комнаты закрытая дверь, примыкающая ко входной двери.
– Там заперто, Тесса, – предупреждает меня мать. – И на много миль вокруг никого нет.
Она усаживает меня на диван напротив кухонного уголка. Я наблюдаю, как она открывает банку с фасолью и греет ее на дровяной печке. Замечаю, что руки у мамы крепкие, здоровые, и я представляю себе, как она сама колет дрова.