Любил и Савушкин. Ему нравились ее неистощимая жизнерадостность, простодушное остроумие, с которым она осаживала наиболее надоедливых кавалеров.
И вдруг случилось неожиданное. Однажды Савушкин пришел в столовую с тремя товарищами, такими же молодыми лейтенантами, как и сам он. К столу мячиком подкатилась Лелька, мило улыбнулась, села рядом.
— Послушай, Володька, что я скажу… Тут спор у нас с девчатами вышел…
— Что за спор?
— А-а… что мы с тобой не позже этой недели поженимся. Ты как, не против?
— Ого-го-го! — загототали приятели, полагая, что присутствуют при каком-то розыгрыше.
— Как пионер, всегда готов! — оскалился в улыбке Савушкин, думая точно так же.
— Ой, какой ты молодчина! — расцвела Лелька, чмокнула Савушкина в щеку и помчалась к раздаточному окну.
Приятели переглянулись.
— А что, — наконец сказал один из них. — А ведь не плоха. Кровь с молоком!
— Н-да… С такой не пропадешь. Володька в сорочке родился, — согласился другой.
Пока Лелька суетилась возле раздаточной, ошеломленный Савушкин смотрел на нее и все еще не верил, что эта пышущая здоровьем смазливая девчонка говорила с ним всерьез.
Подбежав к столику с полным подносом, она уже по-деловому сообщила:
— Завтра я к тебе перееду. А в загс в среду пойдем. Добро? — И пригладила встрепанный чуб будущего мужа.
И она приехала. Приехала на глазах у всего населения командирского общежития, маленькую комнатку в котором занимал Савушкин, приехала на глазах обитателей ДНС — дома начальствующего состава, что высился напротив. И опомнившийся было Савушкин чего-то застыдился, не посмел дать Лельке от ворот поворот, торопливо втащил в свою комнатушку немногочисленные ее пожитки, а потом принимал поздравления, хотя чувствовал себя не в своей тарелке.
Впрочем, это скоро прошло.
На вечеринке, означавшей свадьбу, Савушкин уже вполне освоился со своим новым положением, под крики «горько» охотно целовал молодую жену и считал, что все так и должно быть. Холостяки-приятели хором завидовали ему, и Савушкин пьяно улыбался, искренне полагая, что это тоже так и должно быть. Как-никак бойкая Лелька была в военном городке личностью если не популярной, то весьма заметной. Подумать о чем-то более серьезном он догадался несколько позже.
Вот так это произошло. Просто и примитивно.
А кончилось еще проще. Через полтора месяца Лелька бросила Савушкина, сошлась с каким-то черноморским мичманом, приезжавшим в отпуск, и укатила с ним в теплые края. Савушкин поскучал день-другой и безболезненно вернулся в холостяцкую компанию.
О кратковременной семейной жизни в памяти у него ничего не сохранилось. Ее у них с Лелькой фактически не было. А вот как оформлял развод, как вызывали его в политотдел, Савушкин помнит отлично. И хоть много воды утекло с того времени, многое изменилось в самом Савушкине, как вспомнит — стыд и сейчас жжет ему уши. Тогда в политотделе он впервые услышал в свой адрес столько ядовито-горьких, но справедливых слов, что стало не по себе. Впервые в жизни заставили взглянуть на себя со стороны. И он взглянул…
— Так-то, юноша, — сказал ему тогда кряжистый, чем-то похожий на медведя, седой дивизионный комиссар. — Согласно аттестации получили мы одаренного радиоспециалиста, а имеем… Имеем легковесного, пошловатого зауряд-лейтенанта, этакого дежурного свадебного петуха, компрометирующего звание командира Красной Армии…
Давно это было, уже нет в живых того дивизионного комиссара, но слов тех Савушкин не забудет никогда, как не забудет и самого комиссара, ибо именно после разговора с ним произошел в нем перелом и он стал тем, кем является сейчас.
А полтора года спустя Савушкин чуть было не женился снова.
В ту пору он подружился с начальником связи дивизии майором Шогенцуковым. Кабардинец по национальности, Шогенцуков был темпераментным, очень веселым и гостеприимным человеком. Под стать ему была и жена. Савушкин любил бывать у них дома. И не только потому, что у майора имелась хорошая личная библиотека, а готовившемуся к поступлению в Академию связи Савушкину это было ой как кстати. Он приходил просто посидеть, поболтать, попить домашнего чая. В свою очередь к тому времени остепенившийся, ударившийся в науку «перспективный» Савушкин, очевидно, нравился Шогенцуковым.
Кому из супругов первому пришла, в голову идея женить его, так и осталось для Савушкина тайной за семью печатями, только однажды майор сказал, заговорщицки подмигнув веселым карим глазом:
— Ничего, Владимир, недолго тебе в холостяках ходить. Мы тебе такую невесту нашли, увидишь — ахнешь! Золото — не невеста. Всю жизнь нас поминать будешь. Радуйся, тюлень ты этакий!
Жена Шогенцукова выразилась конкретнее:
— Скоро окончит музыкальное училище моя сестра Нана. Вы будете отличной парой!
Нана приехала летом. Увидев в первый раз из окна своей комнаты (он так и продолжал мотаться по общежитиям) на балконе шогенцуковской квартиры легкую девичью фигурку, Савушкин сразу понял, что это именно она. Понял и тяжело вздохнул. Ему стало тошно при одной мысли о будущем неприятном объяснении с приветливыми Шогенцуковыми. Жениться Савушкин не собирался, даже если их Нана прекраснее самой царицы Тамары.
А на следующий день Савушкин увидел в военторговском магазине такую прелестную девушку, что долго смотрел на нее, забыв, о необходимых покупках и времени, которого ему всегда не хватало. В броской красоте девушки было что-то вызывающее, очень яркое. Огромные темные глаза на белом лице, точеная шея, изящная фигура, сильные длинные ноги, гордая осанка — все это так гармонировало и дополняло друг друга, что впоследствии Савушкину казалось — он впервые видел такое сочетание в одном человеке.
Это была Нана.
Разумеется, мысли об отказе от женитьбы мигом улетучились из головы очарованного Савушкина. Он много дней не мог решиться зайти к Шогенцуковым, хотя те его приглашали.
В те дни он часто оглядывал себя в зеркале и, как правило, огорчался, впервые заметив, как нескладен и долговяз, какие масластые и волосатые у него ноги, как длинны и грубы руки. А еще чаще он ходил в небольшой скверик, что находился возле военного городка. Там вечерами можно было увидеть Нану. И Савушкин издали любовался ею.
Вскоре ему все же пришлось пойти к Шогенцуковым. Те под каким-то предлогом собрали вечеринку, а отказаться было никак невозможно.
Вблизи Нана казалась еще очаровательней. Когда молодых людей знакомили, она не потупилась, лишь засветилась малиновым румянцем молочно-белая кожа да мелькнуло в огромных — непроглядная темная ночь! — очах что-то такое, от чего неробкий Савушкин оробел и сразу подался к столу, подальше от этой пугающей девичьей красоты.
Почти весь вечер Савушкин сидел в сторонке. Как ни подтрунивал, как ни подмигивал ему хозяин дома — не хотелось почему-то приближаться к Нане. Тогда предприимчивый Шогенцуков организовал так, что все гости по каким-то делам разбрелись кто на кухню, кто на балкон, кто куда, и молодые люди остались с глазу на глаз. Деваться было некуда, Савушкину пришлось побороть себя — заговорил с девушкой. Говорили о каких-то пустяках, каких, он уже не помнит. Потом Нана сыграла на пианино несколько пьес, а что именно — плохо разбиравшийся в музыке Савушкин не знал тогда, не знает и сейчас.
Вскоре вновь собрались гости, Шогенцуков завел патефон. Савушкин уже освоился со своим новым жениховским положением, исчезла робость, но, танцуя с девушкой, он все равно испытывал неясное тягостное чувство. Он долго мучился, пока наконец понял, отчего оно.
В черных глазах девушки Савушкин не видел живинки. Она смотрела на него покорно и смиренно, она знала, что предназначена ему, и уже видела в нем, в Савушкине, своего будущего владыку и повелителя. Не было в ее взгляде ни любви, ни грусти, ни даже любопытства, лишь что-то приценивающее, деловое, как у женщины, осматривающей уже кем-то сделанную для нее покупку.
Шогенцуковы и их гости весело глядели на танцующих молодых людей, одобрительно улыбались. Все всё знали, и все были довольны. Даже Нана. Кажется, долговязый жених не был противен ей. И лишь Савушкину было тошно. У него родилось и уже не исчезало ощущение, будто он на базаре, и на этом базаре их с Наной продают.
Воспользовавшись общим весельем, Савушкин незаметно покинул шумную квартиру Шогенцуковых и грустно побрел в свое общежитие…
Впоследствии он ни разу не задумывался о женитьбе. Дела, вечная армейская текучка, учеба — погрузился в них Савушкин с головой и не заметил, как разменял почти десятилетие. Нельзя сказать, чтобы он прожил эти годы абсолютным святошей, но и серьезного ничего не было. Правда, встречались красивые достойные женщины, в сватах недостатка не было, — но не женился. Даже задумки не имел.
— Так получилось, — неизменно отвечает Савушкин, когда его спрашивают, почему он до сих пор не женат.
И вот появляется девушка, которую все в батальоне зовут ласкательно Людочкой. Сложное чувство испытывает майор к бывшей студентке, и в этом чувстве нет ничего похожего на те, которые питал он когда-то к легкомысленной Лельке и очаровательной Нане. Что-то прочное, непроходящее поселилось в душе комбата Савушкина, и он почему-то не хочет противиться этому незваному чувству.
В сердечных делах Савушкин «лопух лопухом», как говорил когда-то жизнелюб Шогенцуков. И в этом есть доля правды. Бог знает отчего, но не хватает властному комбату храбрости хоть раз назвать девушку по имени, как это делают прочие офицеры. Мешает что-то. А вот на глупости ума хватает. Каждый раз, вспомнив, как он хотел преподнести Людочке букетик лесных цветов, Савушкин внутренне ежится и благословляет обстоятельства, что помогли ему замаскировать эту затею…
А дело было проще простого. Еще в августе, когда было тепло, бродил как-то Савушкин по лесочку, выискивая подходящее место для нового склада горюче-смазочных. Бродил, бродил и набрел на маленькую лужайку, сплошь усыпанную незнакомыми неяркими цветами и переспелой клубникой. Как вспугнутая птица, на другом краю лужайки вдруг выпорхнула из травы Людочка Астраханцева, нахлобучила на голову пилотку — и пустилась наутек.