— Так точно, Модест Петрович, — ответил мой напарник.
— Ну-ну, не расслабляйтесь, — хмыкнул на это начальник. — Кстати, вот для вас свежее дельце. При закладке фундамента для новостройки найден труп. Так что вперед, ребята. И смотрите у меня, не нарывайтесь!
Это случилось утром, а вечером того же дня на нас свалилось сразу три бытовухи. Однако в промежутке между всеми этими прискорбными происшествиями мы все же успели кое-что сделать. Именно: Ласточкин сел в машину, которую нам все-таки вернули, и вместе со мной отправился на юг Москвы, где в ничем не примечательном доме жил серьезный человек, напоминающий какого-нибудь ученого профессора. Он носил очки, говорил очень тихим голосом и редко улыбался. Ласточкин вкратце объяснил ему суть дела.
— Клим Иваныч, — полушутя-полусерьезно закончил он, — нам очень нужна твоя помощь. Просто позарез!
— Ну что ж, — молвил Клим Иваныч, — давайте взглянем, что за письма вы принесли.
Читатель, разумеется, не забыл, что, хотя Парамонов и его сообщница были найдены, тайна писем, которые кто-то писал Ларисе Парамоновой от лица ее мужа, так и осталась нераскрытой. Разумеется, в общей картине они мало что значили, и все же Ласточкин, по его словам, любил расставлять точки над «ё» и не терпел никакой неопределенности.
Профессор Клим Иваныч устроился за столом и стал через лупу просматривать оригиналы писем, которые мы ему принесли. Это продолжалось довольно долго, но наконец он улыбнулся и, убрав лупу, откинулся на спинку кресла.
— Очень любопытно, — промолвил он. — Если бы я был графологом, я бы решил, что эти письма действительно принадлежат Парамонову, но на самом деле это не так. Их сочинил другой человек, находящийся с вашим другом в очень близком кровном родстве. Оттого, кстати, и почерки настолько схожи. — Клим Иваныч потер подбородок. — Я бы сказал, — и он улыбнулся еще тоньше, — что это была женщина.
— Ага, — с удовлетворением промолвил Ласточкин, — я так и думал, собственно. Огромное спасибо за помощь.
— Да не за что, — отозвался его собеседник. — Будет еще какое дело, заходи, не стесняйся.
Мы попрощались с экспертом и отправились восвояси.
— Интересный он человек, этот Клим Иванович, — заметила я. — Он давно работает графологом?
Ласточкин фыркнул:
— Он никогда в жизни этим не занимался. Вообще, он когда-то был одним из самых известных московских мастеров подлога. Подделать любой почерк для него — раз плюнуть. Как-то он ухитрился даже письмо Екатерины Великой подделать, да его подвело незнание французского. Он как-то не так ударения расставил, ну, на этом его и поймали. — Должно быть, у меня было совсем ошарашенное выражение лица, потому что Ласточкин прибавил: — Да ты не переживай так. Зато он специалист, каких мало, а это для нас самое важное.
— А он все еще… — начала я.
— Нет, он давно отошел от дел. У него жена и уже две внучки, насколько мне известно. Вообще он умный человек — всегда умел вовремя остановиться, и дело с ним иметь приятно, не то что с некоторыми.
Мы вернулись в отделение, где нас поджидал сюрприз. Мать Владислава Парамонова вместе со своей дочерью явилась выяснять отношения с теми, кто посмел упрятать ее восставшего из мертвых сыночка за решетку. Дочь Лада, впрочем, вела себя вполне пристойно и то и дело шепотом одергивала мать, но последнюю уже было не остановить. Не было таких ругательств, которых эта фурия не обрушила бы на наши головы. Между делом мадам Парамонова заявила, что мы все равно получим по заслугам, потому что есть же на свете божественная справедливость.
— Конечно, — с невинным видом отозвался мой напарник, который на редкость хладнокровно выдержал все оскорбления, которыми нас осыпала разъяренная старуха. — И иногда она преподносит весьма занятные шутки. Если бы нас в свое время открытым текстом не предупредили, что ваш сын жив, мы бы вообще никогда не взялись за это дело.
— Я так и знала! — взвизгнула Парамонова. — Моего Славочку, моего умненького ребенка предали! Чтобы та тварь, которая это сделала…
— Да, — еще более ласково промолвил Ласточкин, и его глаза замерцали. — А ругаться не надо. Ведь этой тварью были вы.
Лада разинула рот. Ее мать, казалось, обратилась в соляной столп. Ласточкин достал из кармана письма, с которых все началось, и помахал ими в воздухе.
— Да, Наталья Петровна, всему виною вы и только вы. Вы всегда ненавидели своих невесток, особенно Ларису, которая ни капли на вас не походила. Вы считали, что она не пара вашему сыну. Когда до вас дошли слухи, что после его смерти она собирается устроить свою личную жизнь, вы не выдержали. Вы знали, насколько ваш почерк похож на почерк Владислава, и вы начали писать эти дикие, нелепые письма. Вы знали, что Лариса — нервная, впечатлительная женщина, и стремились уязвить ее побольнее. Я не знаю, откуда вам были известны те личные подробности, на которые вы ссылались в письмах, но догадываюсь, что либо ваш сын чрезмерно распускал язык, либо вы окружали его соглядатаями, которые доносили вам о каждом его шаге. Но потом вам стало мало писем, и вы принялись звонить бедной женщине и дышать в трубку, чтобы окончательно свести Ларису с ума, а если получится, то и подтолкнуть к самоубийству. — Сухие ненавидящие глаза Парамоновой были прикованы к его лицу. — Но вы знаете, Наталья Петровна, я все равно благодарен вам. Вы оказали нам бесценную помощь, и только благодаря вам мы сумели изловить вашего Славочку и упрятать его туда, где ему самое место. Низкий вам поклон!
Тут с Парамоновой произошло что-то странное. Она начала хрипло визжать, хотела броситься на Ласточкина, но споткнулась и осела на пол. Лада кинулась поднимать ее, но Парамонова мотала головой, сучила ногами, визжала и била по полу кулаками. Она была страшна, жалка и омерзительна одновременно. Кто-то сунулся в дверь и, охнув, поскорее скрылся. Потом прибежал Морозов с каким-то пузырьком, и в воздухе разлился резкий запах валерьянки. Наталья Петровна больше не кричала, она только тихо плакала, и по ее нарумяненным щекам текли непритворные слезы. Морозов помог ей подняться и вместе с Ладой увел ее прочь из кабинета.
— Тьфу, — сказал с отвращением Ласточкин и сел за стол. — Ладно. Насчет того трупа, который нашли на стройке…
Но я никак не могла сосредоточиться на новом деле.
— Значит, это была она? Какой ужас!
— Зато теперь понятно, почему Парамонов не предупредил мать о своем плане. И, честно говоря, я не могу его за это осуждать.
Последняя загадка была успешно раскрыта. Или еще не последняя?
— А что с Сашей Гордиенко? — спросила я. — Он так и не признается в убийстве Левиной?
— Мы уже обсуждали это с Зарубиным, — ответил Павел. — Нет, бедный мститель тут ни при чем. Коллеги вспоминают, что Левина была очень встревожена, когда узнала о пропаже денег из офиса Агриппины. Кое у кого даже создалось впечатление, что она знает, кто это сделал, но боится сказать.
— Она знала, что деньги украл гипнотизер, — подхватила я. — За день до ее гибели Маховиков навестил ее и тогда же, очевидно, запрограммировал на самоубийство. Когда она выбросилась из окна, в ее квартире больше никого не было. Значит, Гордиенко и в самом деле тут ни при чем.
— Ага, — кивнул Ласточкин. — А о Шестопалове ты слышала?
— Нет, а что?
— Оля Баринова ходит к нему на свидания, носит передачи и всякое такое. Сначала он не хотел ее видеть, но теперь, похоже, смягчился. Странные вы существа, женщины!
Я поморщилась. Честно говоря, я была далека от того, чтобы осуждать Олю, но ее выбор показался мне странноватым. Однако самый тяжелый осадок в деле Лазаревых остался у меня вовсе не от самоотверженности Оли Бариновой, а от одного разговора с маленьким Сашей. Бабушка, как могла, пыталась скрыть от него все, что случилось, но, когда мы пришли к ним снимать показания, ребенок неожиданно подошел ко мне и посмотрел мне в глаза прямым, недетским взглядом.
— Скажите, за что папа убил маму? — спросил он требовательно. Ласточкин уронил ручку. — Это ведь был он, да? — продолжал мальчик, переводя взгляд с одного присутствующего на другого.
— Понимаешь, — позже объяснил мне Ласточкин, — он ведь тоже слышал запись. И он догадался о том же, о чем и я. Может, он не сразу сопоставил любимую фразу Шестопалова с той, что прозвучала в записи, может, просто уловил какие-то знакомые интонации… Так или иначе, он понял. Помнишь, как он заплакал тогда?
Конечно, когда Ласточкин разложил происшедшее по полочкам, мне все стало совершенно понятно. Но тогда, конечно, я ничего такого не заметила.
Рабочий день закончился. Вместе с Пашей мы вышли из отделения — и я почти сразу же увидела человека, стоящего возле своей машины.
— Девушка, вас подвезти?
— Уже поздно, Юрий Данилович, — сказала я.
— Просто Юра, — поправил он меня.
— Ну хорошо, просто Юра, — проворчала я. — Вообще-то я устала.
Арбатов вздохнул.
— Между прочим, я могу вам рассказать, каким образом мы вышли на Парамонова и его даму сердца, — сказал он. — А без этого ваша книга не будет полной.
Он задел мое самое слабое место. В самом деле, работа должна быть прежде всего. Особенно писательская, о которой я теперь думаю все чаще.
— Я хотел пригласить тебя сегодня в один ресторан, — доверительно сказал Паша, наклоняясь ко мне. — Но раз у тебя другие дела…
Честно говоря, я раздумывала совсем недолго.
— Мы вполне можем посидеть в ресторане все втроем, — объявила я. — И Юрий Данилович нам все-все расскажет. Да?
Показалось мне или Арбатов слегка помрачнел, услышав эти слова?
— По-моему, капитан, по ресторанам лучше всего ходить вдвоем с дамой, — довольно язвительно заметил он.
— Ну, раз вы отказываетесь… — тотчас нашелся Паша.
— Вы из меня веревки вьете, — проворчал наш странный союзник. — Ладно, сдаюсь. Показывай, где этот твой ресторан находится. Кстати, я правильно понял, что письма писала мамаша Парамонова?
— Да, тебе совершенно правильно сказали.