– Присядем здесь, – предложила она, показывая на скамью, где они в дождливые дни пили чай. К сожалению, здесь не очень удобно…
– Вполне подходяще, – оборвал он ее, его красивое лицо теперь было очень серьезным. – Так на чем мы остановились? На вечере бала?
– Мы закончили танцевать и сидели в одной из гостиных.
– Верно. И о чем мы говорили?
– О том, что вы будете делать, когда начнется война. И что буду делать я.
– И все? – Его голос прозвучал заинтригованно.
– Разговор у нас получился короткий – его прервала мама.
– Я очень подробно помню появление вашей мамаши. Но я не знаю, что бы я вам ответил.
– О… – Ничего другого ей не пришло в голову.
– Но могу вам сказать, что я должен был бы ответить.
– Правда? – ее голос чуть не сорвался на писк.
– Я должен был бы ответить, что вы прекрасны и что о вас уже невозможно думать как о маленькой девочке.
После этого они оба умолкли. Собирается ли он сказать что-нибудь еще? Ждет ли ответа от нее?
– Позвольте? – сказал он и взял ее правую руку в свою, его пальцы легко обхватили ее запястье. А потом он, к ее потрясению, расстегнул манжету ее мундира, поднял рукав выше локтя и начал массировать ее руку уверенными и ровными прикосновениями.
– Робби, я…
– Я знаю. Я заметил, вы потираете запястье и руку. Когда думаете, что вас никто не видит. Это от вождения. И от того, что вы таскаете тяжелые ведра с водой.
– Это не то… чего я ждала, – сказала она.
– Хм. Извините. Вы хотите, чтобы я прекратил?
Она покачала головой, думая, видит ли он в полумраке ее лицо.
– Просто я…
Она только об этом и мечтала столько недель, месяцев, лет. Почему же теперь она должна отступать?
– Я не помню, когда ко мне кто-то прикасался в последний раз, – призналась она. – Не считая рукопожатий. Или поцелуев в щечку от Эдварда.
Он не ответил – он уже расстегивал пуговицу на второй манжете, а потом начал массировать левое запястье и предплечье. Прошла минута, а то и две, прежде чем они снова заговорили.
– А поцелуи от страждущих юных поклонников дома?
– Ни одного. Свой единственный светский сезон я провалила.
Он поднял взгляд – в полумраке она не видела, куда он смотрит. Но в этот момент луч лунного света прорвался через гряду облаков в небе и упал на его лицо. Его глаза светились с яркостью бриллиантов, их голубизна была единственным светом в ее вселенной.
– Почему вы считаете свой единственный светский сезон провальным? Если только вы не желали закончить его, выйдя замуж за совершенно неизвестного вам человека?
– Я это знаю, – ответила она. – И я рада, что все случилось так, как случилось. Это…
– Да, я слушаю.
– Это так неловко. Мне двадцать четыре года, а меня никогда не целовали.
– Вы ничего не забыли?
– Вы имеете в виду…
– Посреди вокзала Виктория. На глазах у всех этих солдат.
– Но это случилось по ошибке. Вы хотели поцеловать меня в щеку. А я повернулась. Только и всего.
– Откуда вы знаете?
– Что? Я говорю… что?
Он теперь был серьезен, и ей не нужно было видеть его лицо, чтобы понять это.
– Откуда вы знаете, что я не собирался вас поцеловать?
– Но вы никогда…
– Лилли, посмотрите на меня, – потребовал он. – Я хотел поцеловать вас тогда. И хочу теперь. – Теперь его голос зазвучал неуверенно. – А вы этого хотите?
Она кивнула, не в силах более сказать ни слова.
– Я имею в виду настоящий поцелуй, – сказал он. – Не братский чмок в щечку.
Она снова кивнула, не зная, вернется ли к ней когда-нибудь дар речи.
– Закройте глаза, Лилли, – прошептал он, наклоняясь к ней. – Вы должны закрыть глаза.
– И это все?
– Нет. Вы должны ответить на мой поцелуй.
Его губы прикоснулись к ее губам, сначала легонько, потом настойчивее, ее губы раскрылись под нажимом, и Лилли ощутила прилив уверенности в том, что вот это и есть настоящий поцелуй. Она всегда недоумевала, почему поэтов, драматургов и художников так занимают поцелуи. Она даже как-то спросила Шарлотту об этом, но ее подруга, похоже, не знала ответа.
Теперь она поняла, хотя и с опозданием, что должна ответить на его поцелуй, и потому крепко прижала свои губы к его губам, приоткрыла их еще чуточку шире, про себя молясь о том, чтобы не отпугнуть его своей неумелостью. Он в ответ лишь еще сильнее прижался к ее губам с настойчивостью, которая возбуждала и тревожила одновременно.
Его руки теперь были на ее талии, и, прежде чем она успела возразить, он, не прерывая поцелуя, посадил ее к себе на колени. Ее волосы падали ей на плечи, локон за локоном, и секунду спустя она поняла, что его руки разглаживают ее волосы, срывают заколки, которые удерживали их на месте.
Ей овладело внезапное желание прикоснуться к нему, пока есть такая возможность, и, не давая себе шанса передумать, она обхватила руками его лицо. А он, прервав поцелуй, уткнулся лицом в ее ладонь.
– Что это за запах?
– Ландыши.
– Я должен был догадаться, – пробормотал он, и она ладонью почувствовала, как растянулись в улыбке его губы.
– Вам нравится?
– Да. Пахнет весной. Надеждой.
Она думала, он поцелует ее еще раз, но вместо этого Робби, прежде чем она поняла, что он делает, расстегнул верхнюю пуговицу ее кителя.
Лилли сказала себе, что она не должна ему этого позволять, потому что такие вольности могли означать только одно, только к одному могли привести. Но ей почему-то не удавалось заставить себя остановить его.
Расстегнулась еще одна пуговица ее кителя, потом еще одна. Робби привлек ее к себе, наклонил голову и усыпал ее шею поцелуями, которые привели ее в трепет. Расстегнулась четвертая пуговица, потом пятая и шестая, ее пробрала дрожь, от того что пламя ночного воздуха обожгло ее обнаженную кожу.
Он раздвинул лацканы ее кителя, его рука пробралась под жесткую габардиновую ткань, нащупала округлость ее груди. Только тоненькая материя ее комбинации отделяла теперь ее кожу от его прикосновения, и радость и восторг этого знания придали ей смелости.
Она провела рукой по его коротко подстриженным волосам, жалея, что здесь темно и она не видит их цвета, удивляясь тому, какие они мягкие под ее пальцами.
– Робби, я…
Его рука накрыла ее рот, а секунду спустя она услышала его шепот.
– Тише, Лилли. Снаружи кто-то есть.
И тут до них донеслось шуршание, шарканье. Кто‐то приближался к боковой двери. А потом кто‐то запел.
– «Солдат никогда не ворчит, Солдат никогда не скандалит (ик). Он в мире самый довольный (ик) и самый покладистый парень…»
– Кажется, это рядовой Джиллспай, – прошептала она. – Если он войдет…
– Не паникуйте. Может быть, он просто срезает путь до своей палатки.
Время замерло – они ждали, когда рядовой Джиллспай двинется дальше. Он медлил у боковой двери гаража, блокируя их наилучший путь к бегству, но, спев еще два куплета «Прекрасной войны», сопровождая их громкой отрыжкой, он продолжил свой путь, обозначая его все более слабыми звуками икания.
– Лилли? Вы в порядке?
Остро ощущая, что ее китель расстегнут, а волосы растрепаны, Лилли заставила себя посмотреть в глаза Робби. Что он сейчас думает о ней?
Но он только улыбался ей той самой, хорошо знакомой ей ласковой и мудрой улыбкой, а потом нежно обнял ее.
– Простите, – прошептал он. – Я позволил себе поддаться желаниям. Надеюсь, я не слишком вас расстроил.
На нее внезапно нахлынуло ощущение неловкости. Она чуть поежилась, пытаясь унять покалывание в ботинках, и встревожилась, когда Робби издал тихий стон.
– Бога ради, Лилли, пожалуйста, посидите спокойно.
Она подчинилась. Она едва отваживалась дышать, секунды тянулись, как минуты. Наконец он поднял глаза, легко, без тени смущения или сожаления встретил ее взгляд. Она почувствовала, как плотно сидит на ней китель и с удивлением увидела, что он уже застегнул на ней все пуговицы.
Его руки снова легли ей на талию, но только для того, чтобы он мог пересадить ее назад на скамейку на почтительное расстояние.
Он глубоко дышал, держа голову руками, и Лилли вдруг охватила тревога.
– Что-то случилось, Робби? Я сделала что-то не так? Вы должны мне сказать…
– Вы все сделали так. – Он сжал ее руку, подчеркивая искренность слов. – Я в порядке. Немного неловко, но все в порядке. Дайте мне несколько секунд. – Потом он встал и пробормотал что-то себе под нос.
– Что вы сказали?
– Я сказал – слава богу, что я не надел килт, – ответил он.
– Что вы имеете в виду? – спросила она, искренне встревоженная его странным поведением.
– Если не знаете, то у меня нет желания объяснять. По крайней мере, сегодня.
– Я что-то сделала?
– Да. И я вкладываю в это «да» положительный смысл.
Он крепко обнял ее, поцеловал долгим поцелуем в макушку.
– И что мы теперь будем делать? – спросила Лилли.
– Мне нужно заглянуть к моим пациентам, а вам, я думаю, нужно возвращаться прямо в вашу палатку.
Она кивнула, пряча лицо в колючей шерстяной материи кителя.
– Давайте вы первая, – предложил он. – Идите прямо в свою палатку. Не бегите. Идите нормальным шагом. Если встретите кого, скажите, что волосы у вас растрепались во время танца и вы хотите их поправить. Я выйду через минуту после вас.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее на прощание, а потом она оказалась на мостках, ведущих к ее палатке, и даже не поняла, как это случилось.
Все остальные, казалось, были еще на танцах, потому что она так никого и не встретила на пути к палатке. Никто из ее подруг пока не вернулся, так что у нее было время переодеться в халат и расчесать волосы без необходимости отвечать на трудные вопросы. Не успела она сесть на кушетку, как вернулись ее подруги.
– Ты где была, Лилли? – спросила Констанс, с лица которой после танца еще не сошел румянец. – Нам тебя так не хватало! Пришлось умолять старшую медсестру составить нам компанию!
– У меня голова разболелась. Я бы вас предупредила, но вы все танцевали.