и для защиты витражей в громадном стеклянном куполе, венчавшем здание.
На большинстве зданий, мимо которых она проходила, висели аккуратные объявления. Abris à 60 personnes[16], гласил первый плакат, к которому она подошла. Потребность в таких плакатах поначалу показалась ей странной, но потом она вспомнила цеппелин и воздушные налеты, которым Германия постоянно подвергала Париж и Лондон. Эти объявления сообщали о количестве человек, которые могут разместиться в подвале в случае бомбардировки.
Она побаивалась, что ее пообтрепавшаяся форма может вызвать неприязнь прохожих, но ее вид, казалось, никого не волновал. Напротив, большинство людей улыбались ей, некоторые вежливо кивали, а несколько человек даже остановились, чтобы пожать ей руку и поблагодарить за помощь Франции и ее народу.
Она прошла мимо Оперного театра, фасад которого был закрыт деревянными щитами и мешками с песком, и свернула на рю де-ла-Пэ. Чуть дальше она видела огромную колонну в центре Вандомской площади со статуей Наполеона, все еще грозно смотрящего с вершины.
Саквояж уже начал оттягивать ей руку, на висках стал проступать пот, тело взмокло. Она перебросила саквояж в левую руку и ускорила шаг. Давай уже, закончи поскорей свое дело, сказала она себе. И тогда тебе останется только пережить остаток этого дня.
Она подошла к дверям отеля «Ритц», остро ощущая свой убогий вид, но швейцар повел себя так, словно он ничего необычного не заметил.
Лилли быстро прошла к стойке портье, держа спину как можно прямее, так прямо, что даже ее мать одобрила бы.
– Bonjour, monsieur. Je m’appelle Elizabeth Neville-Ashford. Mon frère…
– Конечно, леди Элизабет. Добро пожаловать в отель «Ритц». Виконт Эшфорд еще не прибыл, но капитан Фрейзер уже здесь.
– Я подумала, не могли бы…
– Сейчас я позову одного из наших коридорных. Он проведет вас в номер лорда Эшфорда.
– Огромное спасибо. Могу я оставить у вас мой саквояж? Я поселюсь в другом месте.
Если ее вопрос и удивил портье, он ничем не выдал этого.
– Я с удовольствием присмотрю за вашим багажом, леди Элизабет. Если меня не будет, когда вы вернетесь, обратитесь к кому-нибудь из персонала, и они принесут вам вашу сумку.
Портье щелкнул пальцами, подзывая одного из коридорных, который провел ее по холлу к лифтам. На пятый этаж они поднялись в молчании, за что Лилли была благодарна, потому что не знала, как бы справилась с пустым разговором. Когда двери лифта открылись, ее охватил такой всепоглощающий страх, что она была готова прижаться к стене кабины и отказаться выходить. Она все еще могла отступить, и Робби никогда бы не узнал о ее приезде.
Но ее тело словно действовало независимо от всех рациональных мыслей; она обнаружила, что идет по коридору, ярд за ярдом, пока наконец не оказалась перед дверями номера, забронированного Эдвардом.
Покопавшись в ридикюле, который предусмотрительно вытащила из саквояжа, она нашла несколько монеток на чай и дождалась, когда коридорный исчезнет из вида. После чего постучала в дверь.
– 41 –
Он никак не ждал, что кто-то постучит к нему. Он ничего не заказывал, потому что до нелепости роскошный номер, забронированный Эдвардом, был снабжен достаточным количеством полотенец, подушек, туалетных принадлежностей, книг и журналов, вина и прочих напитков, которых хватило бы на месяц, что уж говорить о трех днях. Возможно, это было ошибкой.
Стук повторился. И это был не осторожный стук прислуги. Он отложил газету – номер вчерашней «Таймс» – и направился к двери, готовый отправить незваного гостя куда подальше.
Чего он никак не ожидал – так увидеть за дверью Лилли, явно намеревавшуюся постучать в третий раз.
– Привет, Робби.
Он стоял, уставившись на нее, наконец пришел в себя и вспомнил о правилах приличия.
– Привет, Лилли. Это…
– Сюрприз.
– Да.
Удивление сменилось радостью, а потом радость с такой же быстротой сменилась на ярость.
– Что вы здесь делаете?
– Простите за мою бесцеремонность. Много времени это не займет. Можно мне войти на минуту?
– Почему вы здесь?
– Эдвард. Он пропал без вести.
Это была правда. Он по несчастному выражению ее лица понял, что это правда.
– Господи боже, Лилли, входите. Забудьте, что я наговорил. Входите и расскажите мне, что случилось.
Он провел ее к дивану в гостиной и вернулся в кресло, в котором только что сидел за газетой.
– Что случилось?
– Я не уверена. Я сама узнала только сегодня утром. Вот тут письмо от мистера Максвелла, – она вытащила письмо из ридикюля и протянула ему. Ее руки дрожали.
– Здесь говорится, что Эдвард попал в плен третьего марта, – сказал он. – И с тех пор никаких новостей.
– Насколько я знаю – никаких.
Она посмотрела на него светящимися от непролитых слез глазами, и в этот момент логика и разум покинули Робби. Он вдруг понял, что стоит на коленях у ее ног, беспомощный, а она пытается сдерживать свои эмоции.
– Пока мы должны исходить из допущения, что он жив, – сказал он в отчаянном желании успокоить ее. – Мы с вами оба знаем, что германцы не варвары. Известно, что они хорошо относятся к пленным, а Красный Крест имеет доступ во все лагеря. Если Эдвард попал в плен, ваши родители очень скоро получат извещение.
– Но если он не попал в плен? Если его убили в ту ночь? Не говорите мне, что это невозможно. Я слышала солдатские разговоры. На ничьей земле человек может просто исчезнуть. Упасть в воронку от снаряда, утонуть в грязи, быть разорванным в клочья пулеметной очередью.
Он взял ее дрожащие руки в свои, попытался смирить их дрожь.
– Солдаты исчезают, вы правы, но обычно это происходит во время крупных наступлений. Эдвард ходил в разведку, если в телеграмме, полученной вашими родителями, все сказано, как оно было на самом деле. Это значит, что он шел с небольшой группой своих людей.
Он встал, не отпуская ее рук, сел рядом с ней на диван.
– Если Эдвард был ранен, его люди никогда бы не бросили его. Никогда. Так что единственное логическое объяснение его исчезновения – плен.
– Вы правда верите в это?
«Нет», – подумал он.
– Да, – настаивал он. – И в отсутствие каких-либо других новостей, я думаю, и вы должны в это верить.
Он отпустил ее руки и пересел на ближайший стул.
– Вы были в пути несколько часов, Лилли. И все это время – вы ведь даже не позволили себе поплакать?
– Нет. Прежде я должна была сделать то, что сделала.
– Почему? Я не заслуживаю вашего внимания.
Она усмехнулась – из ее горла вырвался резкий, но какой-то хрупкий звук.
– Может быть, и так, но я думаю, Эдвард ждал бы от меня именно этого. Оставить вас здесь в недоумении – вы бы думали, куда он пропал, и не знали правды… мне это казалось неправильным.
– Спасибо. И что вы собираетесь делать теперь?
– Вернуться в лагерь. Работать. Что еще я могу?
– Остаться, – сказал голос. Его голос.
– Но я думала, вы не хотите иметь со мной ничего общего.
Злость сверкнула в ее глазах, сдобренная в немалой степени юмором. Она явно отдавала себе отчет в иронической составляющей момента.
– Я был неправ, – признал он. – То, как я обошелся с вами… это неправильно. Мне трудно представить себе что-то более неправильное.
Она несколько секунд молчала, разглядывая на ридикюле резную защелку из черепахового панциря.
– Теперь я понимаю, как я был неправ, какими ложными представлениями руководствовался…
– Хватит. Я не хочу ваших извинений. Вы как-то сказали мне, что жизнь слишком коротка. – Она встала. – Я должна идти.
– Не уходите, – настаивал он. – В этом номере две спальни, а до Мервиля путь неблизкий.
– Я не собиралась возвращаться сегодня. Я думала снять пансион возле вокзала.
– Но вы же не взяли с собой багажа.
– У меня саквояж. Я оставила его у портье. – Она хихикнула, и этот звук пронзил мрачную атмосферу гостиной. – Я подумала, вам может не понравиться, если по моему виду вы решите, что я пришла, чтобы остаться.
– Бог знает, что я мог бы сказать, – признал он. – Но теперь я хочу, чтобы вы остались. Номер просто громадный, и места нам двоим вполне хватит.
– Не знаю. А что будет думать персонал?
– Сомневаюсь, что их это как-то волнует. Они ведь французы, в конце концов. – Он видел, что она колеблется, и показал на дверь в дальнем углу гостиной. – По крайней мере, посмотрите на вашу спальню и ванную, а потом уже решайте.
Она вошла в спальню и исчезла за дверью. Он услышал негромкий вздох и подумал: хорошо бы это был вздох удовольствия.
– Вы обязательно должны увидеть ванную, – громко сказал он.
Когда Лилли спустя минуту или две вернулась в гостиную, он мог поклясться, что увидел на ее лице голодное выражение. Точно так же отреагировал и он сам, когда вошел в ванную, примыкающую к его спальне.
– Я думаю, было бы безрассудством позволить этому пропасть впустую, – сказала она.
– Безусловно. И Эдвард оплатил все авансом. Они сказали мне это, когда я появился.
– Тогда я остаюсь, – согласилась она. – Вы не будете очень возражать, если я прямо сейчас приму ванну?
– Ничуть. Когда будете готовы, мы сможем прогуляться и поужинать где-нибудь. Как вы думаете?
– Отлично, – ответила она, но в ее голосе было мало энтузиазма.
Она его не простила – это было вполне очевидно. Да он и не заслуживал прощения. Просить ее остаться было безумной идеей, потому что чего он мог добиться этим? Ну, провели бы они приятный вечер, приглушили бы на несколько часов свои страхи, связанные с исчезновением Эдварда, но потом они вернулись бы в Пятьдесят первый, и их снова разъединили бы все те же неразрешимые проблемы: ее нежелание покинуть это опасное место, хотя ей определенно можно было бы подыскать что-нибудь вполне достойное, и его убежденность в том, что ее пребывание в лагере уничтожает его.