Но он никак не отреагировал, не притянул ее поближе к себе, как она предполагала. Льдинка отчаяния пронзила ее, она убрала руку, не сомневаясь, что погубила их вечер, прежде чем тот успел начаться.
И только теперь его рука согнулась в локте, задерживая ее. Он чуть притянул ее к себе, и она поймала себя на том, что сдерживает дыхание, спрашивая себя, что будет дальше.
Ответил ей звонок лифта, когда они спустились на главный этаж, и безмятежный голос лифтера.
– Rez-de-chaussée, monsieur, dame.
– 43 –
Они шли под руку по рю де-Кастильон, и Робби думал о том, что никогда еще в жизни не чувствовал себя таким счастливым. Это было нелепо с учетом того, что случилось с Эдвардом, и той неустроенности, в которой жил он и жила Лилли. Но он наслаждался этим чувством столько, сколько оно длилось.
Он почти не видел ее под этим углом, всего лишь округлость плеча в тяжелой шинели от ЖВК и темно-синий бархат ее простой шапочки. Шарфа на ней не было, а потому шея осталась обнаженной, если не считать тройной ниточки жемчужин и единственного локона, выбившегося из узла на затылке. Многие женщины носили стрижки, но Лилли оставила свои волосы нетронутыми, даже короткую челку не приняла.
Если бы он только мог завить на пальце ее локон, а потом отпустить… Вечером кейли ее волосы были такими мягкими и сладко пахли ее ароматным мылом…
Его порадовало, что она с удовольствием приняла ванну, хотя час, что она отсутствовала, тянулся для него невероятно долго. Книга – потрепанный экземпляр «Мидлмарча», уже десяток раз прочитанный им, не увлекала его, а тихие звуки, доносившиеся из ее ванной, только воспаляли его изнемогающее воображение.
Он искренне пытался не представлять себе Лилли в ванной, с волосами, свернутыми узлом на макушке, розовой от горячей воды кожей. Но эта картинка отказывалась уходить из его головы.
Он отчаянно пытался не представлять себе, как она одевается, но его мысли были полны искушающих образов – Лилли в чулках и комбинации, Лилли, сражающаяся с пуговицами на платье, Лилли, которая расчесывает и сплетает волосы.
Эдвард. Он должен думать об Эдварде, о том, как он страдал. Как он страдает. Если и это не прогонит соблазнительные виды Лилли из его головы, то их не прогонит ничто.
Уняв наконец свое воображение, он понял, что оно не шло ни в какое сравнение с реальностью – с той женщиной, которая вошла к нему в гостиную. Она сменила свою форму на простое платье на пуговицах спереди. Цвет шел ей – привлекательный оттенок голубого; женщины знают, как его назвать, а мужчины могут им только восхищаться. Лазурный? Васильковый?
Платье прекрасно – на его непросвещенный взгляд – сидело на ней, и не в последнюю очередь потому, что вырез спереди уходил достаточно низко, так что он мог видеть начала бугорков ее грудей и намек на ложбинку. Юбка платья, стянутая на талии поясом с пуговицами, подчеркивала очертания округлостей ее бедер, и ему оставалось только сжать в кулаки руки.
Он контролировал себя, вел себя как джентльмен, сумел каким-то образом обуздать свои низменные инстинкты, и, когда они ехали в лифте, она взяла его под руку.
Это почти добило его. Даже теперь, когда прошло не меньше десяти минут, как они вышли из отеля, он все еще никак не мог найти ничего разумного, чтобы сказать ей.
– Если вы не хотите прерывать молчание, то это сделаю я, – сказала она, игриво сжав его предплечье. – Хотя я и не знаю, что сказать.
– Ситуация довольно неловкая, – признал он.
– Никаких ярких идей?
– К сожалению. Я ведь шотландский деревенщина. Это вы все время проводили в великосветских гостиных. Если уж кто и может завести светский разговор, так это вы.
– Прекрасно, – парировала она, добавив в голос несколько искусственную нотку веселости. – Расскажите мне, как вы познакомились с Эдвардом.
Воспоминания нахлынули на него, на лице появилась улыбка, задержалась ненадолго, пока он ее не прогнал.
– Я приехал в Оксфорд за неделю до начала первого семестра, горя желанием поскорее начать учебу. И тогда я узнал, что буду делить комнаты с сыном графа. Я тогда подумал, может быть, администрация колледжа – тайные социалисты, которые хотят провести на нас эксперимент.
– А когда появился Эдвард?
– Ну, помнится, когда первая неделя занятий уже подходила к концу. Поскольку у нас комнаты были общие – у каждого по спальне и общая гостиная, – общим у нас был и слуга. Я поначалу ужас как его боялся.
– Боялись? – со смехом спросила она.
– Клянусь вам. Вебб прослужил в колледже почти сорок лет, и его вовсе не радовала идея прислуживать сыну мусорщика. Он так мне прямо об этом и сказал в первый же день.
– Как невежливо.
– По его словам, лорд Эдвард происходил из самых высоких слоев общества. Образец аристократических добродетелей. Во всем превосходивший меня. Когда Эдвард наконец появился, я не сомневался, что возненавижу его.
– Но этого не случилось.
– Конечно, не случилось. Он пожал мне руку, заглянул в глаза, попросил называть его Эдвардом. Как он мог мне не понравиться? И с ним всегда было так весело.
– Я помню тот уик-энд, когда вы приезжали в Камбрию, как он все время пытался оттащить вас от ваших книг.
– Он это делал постоянно. И меня больше всего бесило, что он всегда легко сдавал экзамены, хотя я почти не видел, чтобы он читал книги или посещал лекции. Изо всех сил старался не завидовать ему, но иногда это было затруднительно. А мне нужно было работать и работать, чтобы только голову держать над водой…
– А он плыл по жизни. Я знаю. – Она нахмурилась и отвернулась. – Он вам когда-нибудь говорил о своих проблемах?
– Да, говорил. Но не тогда. Позже, в одном из прошлогодних писем ко мне. Он написал мне о негласном договоре с вашими родителями. Похоже, он собирался его порвать, но я за него беспокоился. Елена казалась мне очень приятной девушкой, но он ее едва знал.
– Он и сейчас ее не знает. И, может быть, никогда…
– Не говорите так, Лилли. Вы согласились надеяться, пока не останется никакой надежды. И я буду держаться за надежду. По крайней мере сегодня.
Они дошли до конца рю де-Риволи. Кроме мигающего газового фонаря, другого света здесь не было, потому что в домах, мимо которых они проходили, большинство окон были темны, и сад Тюильри на юге был погружен в темноту.
С уходом солнца стала падать температура. Робби поймал себя на том, что жаждет праздничного тепла ресторана и восстановительной силы еды и вина. Лилли, казалось, не мерзла в своей шинели, но ее перчатки были тонкими, а шея – обнаженной.
– Ну, так мы уже остановимся где-нибудь? – спросил он.
– Да, пожалуйста. Я умираю с голоду.
Они повернули на юг, на рю де-л’Эшелль, потом назад к отелю, но другим путем – по рю Сент-Оноре. Но с гастрономической точки зрения эта улица оказалась совершенно бесполезной, хотя вид у нее и был довольно приятный.
А потом они почуяли безошибочно узнаваемый аромат лука и жареной курицы. Они пошли на запах, свернули на рю де-ла-Сурдьер и обнаружили там крошечный ресторан. Вывеска была такой неприметной, а свет из фойе таким тусклым, что они наверняка прошли бы мимо него, если бы не аппетитный запах.
Робби открыл перед Лилли дверь, прошел следом за ней внутрь. Интерьер здесь был точно таким, как нужно. Зал, длинный и узкий, ярко освещали канделябры из полированной меди на стенах. По всей длине одной из стен тянулись банкетки, обтянутые съемной кожей, на стенах вместо картин висели зеркала в позолоченных рамах. Он насчитал двенадцать столиков – не больше, за всеми, кроме одного, сидели клиенты. «Хороший знак», – подумал он.
К ним поспешил единственный официант с приветливой улыбкой на лице.
– Bonsoir, monsieur, dame. Bienvenue à Chez Arnaud[18].
– Спасибо, – ответил Робби. – Вы можете нас покормить?
– Конечно. Что угодно для наших уважаемых союзников.
Он усадил их за пустой столик, примеченный Робби, взял их шинели и пообещал спустя минуту вернуться с вином.
– Приношу свои извинения, но хлеба у нас сегодня нет. Из-за нового контроля, как вы понимаете.
– Нормирование? – спросила Лилли.
– Да, мадам. Если у вас есть карточки, то я могу предложить вам хлеб, но если нет…
– К сожалению, нет. Мы оба служим на фронте в одном из полевых госпиталей, – сказала она. Ее признание произвело на официанта необыкновенное воздействие.
– Vous êtes une Tommette? Vous travaillez à l’un des hôpitaux pour les soldats blessés? Veuillez attendre un moment[19].
Он поспешил на кухню, оставив Робби в недоумении – что такого могла сказать ему Лилли?
Она ответила, прежде чем он успел спросить.
– Он назвал меня «томметт». Так по-французски называют тех, кто служит в ЖВК, и, я думаю, всех других британских женщин в форме. Он просил нас подождать…
В этот момент из кухни появился официант, а за ним шел человек в длинном белом переднике и колпаке шеф-повара.
– Мсье Жером хочет поблагодарить вас за вашу службу во благо Франции. Он предложил приготовить для вас все, что вы пожелаете, при условии, конечно, что у нас есть продукты, необходимые для этого блюда.
Рот официанта растянулся в улыбке от уха до уха; иностранные солдаты явно редко заходили в этот ресторанчик.
Обязанность ответить Лилли взяла на себя.
– Je vous remercie sincèrement, Monsieur Jérôme. Il y a bien longtemps que nous travaillons très proche au front occidental, et nous n’avons que ce soir à Paris. Je suis certaine que tous vos plats sont délicieux. Je l’aimerais bien si vous nous surpreniez ce soir[20].
Шеф, явно удивленный французским Лилли, взял ее руку, наклонился и поцеловал, после чего поспешил на кухню.
– Вы не могли бы мне объяснить, что тут происходит? – спросил Робби.
– Я сказала им, что мы оба давно служим близ линии фронта, и в Париже всего на один вечер, и мы будем благодарны ему за любое блюдо, какое он нам приготовит. Я попросила его удивить нас.