После долгой паузы Элиза подняла голову и взглянула на меня.
– Господи, как же я сегодня смогу играть? – спросила она скорее саму себя.
– Сможете, – уверил ее я. – Вы будете великолепны.
Она еле заметно покачала головой.
– Так и будет, – сказал я. – Я буду на вас смотреть.
Она невесело усмехнулась:
– Что мне вовсе не поможет.
Некоторое время Элиза молча смотрела на меня, потом, протянув руку вправо, дернула за выключатель настольной лампы. Загорелась лампочка, и я заморгал.
Она продолжала глядеть на меня при свете с непонятным выражением лица. Несмотря на ее сумрачный вид, мне показалось, она начинает меня принимать. Это, пожалуй, слишком сильно сказано – скорее становится более терпимой. По крайней мере, мое положение несколько упрочилось.
Она наклонила голову.
– Простите, – сказала она. – Я снова на вас глазею. Не знаю, зачем продолжаю это делать. – Она вздохнула. – Конечно же знаю, – поправилась она. – Дело в вашем лице. – Она искоса взглянула на меня. – В нем есть что-то помимо красоты. Но что?
Мне хотелось заговорить или что-то сделать, но что – я не знал. Я боялся совершить ошибку. Она снова смотрела на свои руки.
– Я считала, что знаю, каков этот мир, – тихо произнесла она. – По крайней мере, мой мир. Я думала, что настроена на любой его ритм. – Она покачала головой. – А теперь вот это.
Я собирался выполнить ее просьбу – соблюдать дистанцию, – но, не успев даже осознать своего намерения, вдруг встал и пошел к ней. Она смотрела, как я подхожу, если и без заметного смущения, то едва ли с радостным ожиданием. Садясь рядом с ней на диван, я ласково улыбнулся.
– Жаль, что вы не выспались, – сказал я.
– Это так заметно? – спросила она, и я понял, что до этого момента ничего такого не осознавал.
– Я тоже почти не спал, – признался я. – Почти всю ночь я… думал.
Мне казалось, о моих записях упоминать не следует.
– И я тоже, – вздохнула она.
Слова ее, казалось, говорили о сопереживании, но я по-прежнему ощущал между нами барьер.
– И? – спросил я.
– И, – откликнулась она, – все это так сложно, что мешает мне понять.
– Нет, – импульсивно возразил я. – Это совсем не сложно, Элиза. Это просто. Наша встреча была предопределена.
– Чем предопределена? – требовательно спросила она.
Не было такого объяснения, которое я мог бы ей дать.
– Вы сказали, что ждали меня, – уклончиво ответил я. – По-моему, это похоже на судьбу.
– Или невероятное совпадение, – заметила она.
Я ощутил в груди настоящую боль.
– Вы не можете в это поверить, – сказал я.
– Не знаю, чему можно верить, – откликнулась она.
– Почему вы меня ждали? – спросил я.
– Вы скажете мне, откуда пришли? – задала она встречный вопрос.
– Я уже сказал.
– Ричард.
Тон ее был мягким, но очевидно было, что она меня упрекает.
– Обещаю, что скажу, когда придет время, – сказал я. – Сейчас не могу, потому что… – Я поискал нужные слова. – Это может вас растревожить.
– Растревожить меня? – Ее невеселый смешок отдавал горечью. – Разве может что-то растревожить меня еще больше?
Я терпеливо ждал. Она так долго молчала, что я подумал, она мне ничего не скажет. Наконец она нарушила молчание, неожиданно спросив:
– Вы не будете смеяться?
– Разве это смешно?
Я не смог удержаться от такого вопроса, хотя пожалел о нем в тот же миг, как он слетел с моих губ.
К счастью, она восприняла его правильно, и ее лицо смягчилось усталой улыбкой.
– В какой-то степени, – сказала она. – По крайней мере, странно.
– Позвольте мне судить об этом, – попросил я.
Еще одна длительная заминка. Наконец она выпрямилась, словно это помогало ей собраться с духом для рассказа, и начала:
– История состоит из двух частей. В конце восьмидесятых – точно год не помню – мы с матерью выступали в Вирджиния-Сити.
«Ноябрь 1887-го», – сама собой всплыла в памяти дата.
– Однажды вечером, после спектакля, – продолжала она, – кто-то привел в нашу гостиницу старую индианку. Нам сказали, что она умеет предсказывать будущее, и я, шутки ради, попросила ее предсказать мое будущее.
Я почувствовал, как сердце бешено застучало в груди.
– Она сказала, что, когда мне будет двадцать девять лет, я встречу… – она запнулась, – мужчину. Что он придет ко мне… – она прерывисто вздохнула, – при очень странных обстоятельствах.
Я в ожидании смотрел на ее прелестный профиль. Не дождавшись продолжения, напомнил:
– А вторая часть?
Она сразу же заговорила:
– В нашей труппе есть портниха, Мэри, мать которой была цыганкой. Говорят, она обладает… как это назвать? Даром прорицания.
Теперь сердце у меня колотилось очень сильно.
– И что? – пробормотал я.
– Полгода назад она сказала мне…
Элиза смущенно замолчала.
– Пожалуйста, продолжайте, – попросил я.
Поколебавшись, она послушалась.
– Что я встречу этого… мужчину в ноябре.
Я услышал, как она сглатывает.
– На берегу, – закончила она.
Взволнованный тем, что она сказала, я не мог произнести ни слова. Случившееся в моей жизни чудо теперь, казалось, уравновешивается чудом, происшедшим в ее жизни. Не то чтобы я считал себя единственным для нее мужчиной в мире – ничего подобного. Просто я испытал некое чувство, которое можно было назвать только благоговением перед чудом нашей встречи.
Она обрела дар речи раньше меня. Смущенно махнув правой рукой, она сказала:
– В то время я не имела малейшего представления о том, что мы привезем «Священника» на пробный спектакль. Приглашение пришло несколько месяцев спустя. И я никогда не связывала «Дель Коронадо» с тем, что сказала мне Мэри.
Казалось, она вглядывается в свою память.
– И только когда мы приехали в гостиницу, ко мне все вернулось, – продолжала она. – Во вторник вечером я долго смотрела в окно, когда вдруг вид пляжа заставил меня вспомнить то, что говорила портниха. А потом и то, что говорила индианка.
Повернув голову, она с упреком взглянула на меня. Истинный боже, то был очень мягкий упрек.
– С того момента я веду себя очень странно, – призналась она. – Вчера на репетиции я играла ужасно.
Я вспомнил, что вчера вечером говорил Робинсон.
– Забывала целые куски роли, упускала замечания режиссера. Со мной никогда такого не было. Никогда. – Она покачала головой. – А вот теперь случилось, и я все делала не так. Единственное, что я могла, – это думать о том, что сейчас ноябрь, я на побережье, и мне говорили – не один, а два раза, – что в это время и в таком месте я встречу мужчину. Я не хотела встречать мужчину. То есть…
Она замолчала, и я почувствовал ее возбуждение оттого, что она открыла больше, чем собиралась. Жестом рук она словно отмахивалась от своего разоблачения.
– Во всяком случае, – сказала она, – вот почему я спросила: «Это вы?» Теперь понимаете? – Она снова покачала головой с подавленным видом. – Когда вы ответили: «Да», я едва не потеряла сознание.
– А я едва не потерял сознание, когда услышал вопрос: «Это вы?»
Она бросила на меня быстрый взгляд.
– Так вы не знали, что я вас жду?
Я надеялся, что не совершаю страшной ошибки, но понимал, что отступать уже нельзя.
– Нет, – сказал я.
– Тогда почему вы сказали «да»? – спросила она.
– Чтобы вы меня признали, – ответил я. – Я действительно верю, что нам суждено было встретиться. Просто не знал, что вы меня ждете.
Она напряженно смотрела на меня.
– Откуда вы пришли, Ричард? – спросила она.
Я едва не признался – в ту минуту признание казалось таким естественным. Лишь в последний момент сработала некая внутренняя осторожность, заставившая меня осознать, что одно дело, когда индианка или цыганка предсказывает будущее, и совсем другое – когда некто, пришедший из этого будущего, с шокирующей ясностью его высвечивает.
Не дождавшись ответа, она издала возглас отчаяния, отозвавшийся во мне болью.
– Ну вот, опять. Эта пелена, которой вы меня окутали. Эта тайна.
– Я не хотел вас окутывать тайной, – возразил я. – Хотел лишь оградить.
– От чего?
И опять у меня не нашлось ответа, который прозвучал бы разумно.
– Не знаю, – сказал я и, увидев, что она отодвигается от меня, быстро добавил: – Чувствую лишь, что это вам навредит, вот и не могу этого сделать. – Я потянулся к ее руке. – Я люблю вас, Элиза.
Не успел я к ней прикоснуться, как она встала и нервно отошла от дивана.
– Это нечестно! – воскликнула она.
– Простите, – молвил я. – Просто я… – Что я мог сказать? – Настолько сильно предан вам, что мне трудно…
– Я не могу никому быть преданной, – прервала она меня.
Огорошенный, я молча сидел и смотрел на нее. Она стояла у окна со скрещенными руками, глядя на океан. Я чувствовал в ней страшное напряжение – нечто такое, что она сдерживала в себе лишь огромным напряжением воли. Нечто такое, чего я не надеялся постичь. Я лишь понимал, что ощущение близости, с такой силой испытанное мной несколько минут назад, теперь утрачено.
Думаю, она почувствовала мое потерянное состояние, поняла, по крайней мере, что чересчур резко меня одернула, ибо проговорила мягче:
– Прошу вас, не обижайтесь. Дело не в том, что вы мне… не нравитесь – конечно, нравитесь.
Повернувшись ко мне, она тихо застонала.
– Знали бы вы, как я жила, – призналась она. – Знали бы вы, до какой степени мое поведение в отношении вас отличается от того, что я делала раньше…
«Я знаю», – подумал я. Но это знание не помогало.
– Вы видели, как прореагировала моя мать на ваше присутствие здесь вчера вечером, – продолжала она. – На мое приглашение поужинать с нами. Вы видели реакцию моего импресарио. Они были потрясены – это единственное подходящее слово. – В ее голосе прозвучало изумление, смешанное с болью. – Но все же не более потрясены, чем я.
Я не отвечал. Я чувствовал, что ничего не могу добавить. Свое заявление я уже сделал, изложил свое дело. Теперь оставалось лишь отступить и дать ей время. «Время, – подумал я, – всегда время. Время, которое привело меня к ней. Время, которое сейчас должн