Аля поправила лямку на плече и подала руку Тимофею. Тот схватил ее ладонь и радостно запрыгал. Они с Ириной Петровной переглянулись и высоко вздернули мальчика вверх за руки. Тот радостно засмеялся и задрыгал ногами. «Еще! Еще!» — кричал он, взлетая в воздух.
— Уф! Утомил! — выдохнула Ирина Петровна, показывая на чугунную ограду отдельно стоящего особняка в глубине двора. Двухэтажный дом, окруженный небольшим сквериком, неярко светил окнами. От калитки до крыльца вела мощенная плиткой дорожка, окаймленная красно-желтыми осенними цветами. Они прошли до дверей. Аля неловко потопталась на крыльце.
— Да вы заходите, — пригласила Ирина Петровна. — Посмотрите, как дети живут. Тимочка вам свою комнату покажет. Да, Тимочка?
Аля скинула с плеча сумку, повесила пальто. Дом походил на самую обычную квартиру. Огромная вешалка, где рядами висели детские курточки и несколько взрослых пальто. Тимофей с радостью подал ей тапочки, меховые, с пушистыми помпонами, и потащил за собой на второй этаж. В небольшой комнате, стояли кровать, стол, полки с книжками и игрушками и небольшой платяной шкаф. Все веселенькой расцветки, напоминающие яркие картинки из каталога Икеи. На стене, почти до потолка висели приклеенные скотчем детские рисунки. И почти на каждом повторялся сюжет — маленький мальчик держит за руку женщину. Менялся пейзаж — то это был лес, то город, то зоопарк, но женщина все также держала мальчика за руку. И она улыбалась. Улыбался и мальчик. Аля подошла ближе и всмотрелась в неровные линии. Ей показалось или женщина и, правда, походила на нее? Такие же светлые волосы, голубые глаза, старательно нарисованные юным художником. Она усмехнулась. Все дети рисуют одинаково. А тут детдом — понятно, что все они мечтают о маме и рисуют одинаковые сюжеты. А это тебе, — Тимофей дернул ее за руку, — я вчера для тебя нарисовал.
Аля улыбнулась. На рисунке женщина в пальто и с большой сумкой протягивала руку мальчику. Улыбка сползла с ее лица, как сползает с кожи шелковая ткань. Она взглянула на Тимофея. На рисунке, несомненно, изображена она — и даже если пальто можно было при желании принять за халат, то шарф, голубой с розовыми цветами, походил именно на шарф и ни на что другое. Она посмотрела на чисто убранный стол. Не мог мальчик нарисовать это прямо сейчас? Да нет. Они же только вошли. Она стянула с шеи розово-голубой шелк.
— Спасибо, — улыбнулась она. — Очень красиво. Как ты узнал, что у меня есть такой шарф?
— Я видел, — сказал Тимофей и уселся с ногами на кровать. — Хочешь, покажу своих зверей? — и высыпал на покрывало целую кучу маленьких зверушек. Тут имелись и львы, собаки, лошади и даже крокодил. Аля отметила, что у каждого зверя имелась семья. У львицы львята, у волка волчата, только крокодил был одинок.
— В магазинах не продают крокодилят, — вздохнул мальчик.
— Может, ему не нужны дети? — Аля повертела в руках зеленого, скалившего зубы крокодила.
— Дети всем нужны, — Тимофей деловито собирал зверушек в коробку. — Даже крокодилам.
В сумке настойчиво загудел телефон. Аля вскочила. Она совсем забыла, куда ехала и зачем. В любом случае к упырю ехать уже поздно. Ей надо домой.
— Ты придешь еще? — Тимофей смотрел, как она натягивает сапоги.
Аля, словно не слыша, вжикнула молнией. Надела пальто, поправила шарф. Что она может сказать этому мальчику, ребенку, верящему в то, что дети нужны всем даже крокодилам? Чтобы он сказал, если бы узнал, что она как раз тот самый крокодил без детей?
Замуж Аля вышла сразу после института. Муж, старше на десять лет, уже имел дочь от первого брака и не считал нужным обзаводиться еще одним ребенком и поставил условие — никаких детей. Она так любила его или думала, что любила, что была согласна на все. С тех пор прошло семь лет. Любовь прошла быстро, ровно до первого раза, когда она застала мужа в кабинете с секретаршей. Банально до слез. Она и плакала не понимая. Чем она хуже? Чем не угодила? Муж молча выслушал ее причитания и молча указал на дверь. «Нравится, ешь, не нравится, выплюнь», — сказал он и скрылся в своем кабинете, предоставив ей сделать выбор. И она сделала. Поехала домой, напилась водки, позвонила подружке и отправилась в гости — плакать и пить. От мужа она так и не ушла. Почему? Она иногда задавала себе этот вопрос, но не могла найти ответа. Наверное, она просто трусиха. Она всегда и всем уступала. Родителям в выборе института, подругам в выборе развлечений, мужу в выборе иметь или не иметь детей. Упырю тоже уступила. Она поежилась, ожидая разговора с ним. Что она делает? Пытается сохранить свой мирок, пустой и ничтожный? Соблюсти правила приличия? Перед кем? Перед мужем, который даже не скрывает, что имеет многочисленных любовниц? Комок застрял в горле. Надо скорее на улицу и там, в темноте скрыться от этих людей, от мальчика и его воспитательницы, молча смотревших на ее сборы.
Дверь за ее спиной открылась, и Тимофей радостно подпрыгнул:
— Андрей Сергеевич пришел!
Аля обернулась на мужчину, стоявшего в дверях с огромной коробкой в руках. Высокий, лет тридцати пяти, тридцати семи, в очках, запотевших с улицы, с небольшой бородкой. Мужчина поставил коробку на пол, снял очки и посмотрел на Алю ясным взглядом светло карих, цвета янтаря, глаз.
— Здравствуйте, — низким баритоном сказал он. — Тимошка! Ну-ка зови наших старших, пусть в гостиную отнесут. Только осторожно.
Тимофей радостно убежал вверх по лестнице. Мужчина обошел коробку, снял пальто и встал напротив Алевтины.
— Андрей Сергеевич, — наклонив голову, представился он.
Аля так увлеклась разглядыванием необычного цвета его чудесных глаз, что не сразу сообразила. А сообразив, засмущалась, засуетилась, но потом протянула руку и тоже представилась.
— Алевтина. Можно просто Аля. Я уже ухожу… Мне домой надо, — лепетала она, чувствую, как тепло его руки обожгло ее холодные пальцы.
— Да вы просто ледышка! — воскликнул Андрей Сергеевич. — Как вы пойдете? Без чая мы вас никуда не отпустим. Правда ведь, Ирина Петровна?
Воспитательница улыбнулась и приняла из его рук пальто.
На большой уютной кухне царил идеальный порядок. Сверху свисала лампа под бахромчатым абажуром. Перед Алей дымилась кружка с нарисованными смешными котятами. Она прихлебывала чай и мазала булку вареньем. Рядом сидел Тимофей, болтал ногами и тоже пил из большой чашки, только не чай, а молоко.
Андрей Сергеевич рассказывал Ирине Петровне про смету на ремонт, ругал кого-то из Министерства образования, не понимающего чего-то там важного в деле воспитания детей. А Але просто было хорошо. Так хорошо ей давно уже не было. Так спокойно и уютно. Телефон в сумке периодически надрывно гудел, но она не обращала на это внимания.
Вскоре Ирина Петровна увела Тимофея, и она осталась на кухне наедине с Андреем Сергеевичем.
— Вы, наверное, уже поняли, что наш детский дом не совсем обычный, — улыбнулся он. Аля кивнула. — Наши дети особенные, — Андрей Сергеевич поставил кружку и сцепил руки в замок. — И им, как никому, нужна помощь. О, не денежная, нет. С этим, слава богу, у нас проблем нет, но эти дети, как никто нуждаются в любви. Мы их, конечно, любим. Возможно, даже без всякой меры. Но конечно же, это не заменяет им родительской любви.
— Но ведь Тимочка, он… — Аля замялась. — Он ведь абсолютно нормальный!
— Что есть норма в нашем ненормальном мире? — тихо сказал Андрей Сергеевич. — У Тимофея третья степень аутизма. Он дислексик. Мы, конечно, с ним занимаемся, но он вряд ли когда будет читать и соответственно вряд ли сможет учиться в обычной школе, равно, как и в институте. Будущее таких детей туманно.
— Он мог бы стать художником, — Аля вскинула на него глаза. — Он потрясающе рисует для своих лет.
— О, да! И не только рисует. Он еще и стихи сочиняет. И записывает их одним ему ведомым способом — в виде рисунков. Это удивительно, на самом деле.
— А я чем-то могу помочь? — Аля почти с мольбой посмотрела на него.
Андрей Сергеевич кивнул и встал.
— Вам надо идти. Уже поздно. Вы приходите к Тимочке. Ему это нужно.
В коридоре их встретила Ирина Петровна.
— Еле уложила, — пожаловалась она. — Вот, он просил вам передать, — протянула она Але свернутый в четыре раза лист бумаги. — Нарисовал перед самым сном, просил не разворачивать, пока не уйдете. Такой уж он у нас!
Аля сунула листок в карман, попрощалась и вышла под желтый свет фонарей. Калитка за ее спиной щелкнула, пикнув зуммером. Она оглянулась на дом. На верхнем этаже окна были темны — видимо, там сейчас спал Тимочка и другие дети.
Словно во сне, она достала телефон. Да, три раза звонил упырь. И один раз муж. Она вздохнула. Ноги не несли ее домой. Ей казалось, что там ее ждет нечто худшее, чем смерть. В кармане шуршал листок. Она развернула его и тихо вскрикнула. Руки задрожали и выронили рисунок. Тот мягко спланировал на темный асфальт. Не веря глазам, она наклонилась, чтобы в неясном свете фонаря, разглядеть нарисованный на бумаге нож. Только нож. И ничего больше. Острый, с большой серой ручкой, такой же, какой лежал в ее сумке.
Домой она добиралась бесконечно долго. Сначала не могла сообразить, как выйти к метро, потом еще перепутала ветки. К тому времени, как Аля села в машину, припаркованную возле конечной станции, ноги ее совсем одеревенели в модных, но узких итальянских сапогах.
Она почти с радостью вставила ключ в замок. Сейчас заберется в ванну, включит джакузи, нальет бокал красного вина и, может, наконец-то этот странный день закончится.
Муж вышел из гостиной и уставился на нее, как на некое экзотическое животное.
— Здравствуй, дорогой, — привычно кивнула она, скидывая сапоги и потирая занемевшие пальцы на ногах.
— Значит, ты не только шлюха, но и лицемерная дрянь, — тихо, но с угрозой сказал муж, сверля ее взглядом.
Аля выпрямилась и тоже принялась рассматривать мужа, как некое экзотическое животное. Статный, красивый, богатый. И абсолютно бездушный. На его непроницаемом лице редко можно было углядеть, какую-то отличную от безразличия эмоцию. И вот этому она отдала свои лучшие годы? Она усмехнулась. Муж вытаращил глаза и отшатнулся.