— Каждое небо имеет право на дождь. На самом деле, отмывала красоту.
— Очарование все равно осталось, — поцеловал я ее в шею. — Мне нравится твое настоящее лицо, — развернул Лучану к себе.
— Не подлизывайся. Что ты вообще хотел сказать этой книгой?
— Я не хотел ничего сказать, только открыть глаза женщинам.
— И что в итоге?
— Как видишь, — повернул ее теплое тело к зеркалу. — Глаза распахнулись.
— Только от удивления. Неужели мы на такое способны?
— Нет, это моя фантазия разыгралась. Ну а как тебе в целом?
— Как я могу говорить об этом в целом, когда речь идет о моем частном?
— Тебе просто надо научиться отпускать ее, — переговаривались мы через зеркало, словно нам необходим был этот посредник, переходник, переводчик.
— Кого?
— Речь, пусть она идет своей дорогой.
— От твоих шуток легче не становится. А что я скажу маме, друзьям, когда они прочтут эту книгу, где все имена реальные, где правде нет ни строки, ни листочка, под которыми можно было бы спрятаться, перевести дух, — швырнула она мне в грудь полотенце.
— Лично меня не волнует, что о нашей любви говорят другие, кроме тех слов, что могут нас разлучить. Не ты ли мне говорила, как тебе надоел этот маскарад? Что люди перестают носить маски только по одной причине — их лица уже стали таковыми.
— Я же говорила про людей, а не про нас, не про нашу любовь.
— Да пошла ты на х… с такой любовью, — психанул я, устав от этих постоянных перепалок.
— Может, не стоит так далеко, вдруг мне там понравится.
— Почему я должен тебя постоянно успокаивать? Я же не валерьянка, которой можно закапать прорехи души.
— Не должен.
— Хорошо, пойду продышусь, позвони, как остынешь.
— Тебе надо, ты и звони.
— А если мне не надо?
— Тогда наберись мужества, позвони и скажи, что тебе не надо. Что ты из себя любовь давишь… как из тюбика. Если кончилась, так и скажи, что кончилась. Я найду, чьими поцелуями чистить зубы. И не надо меня спасать. Что это?
— Мои поцелуи.
— Похоже на искусственное дыхание.
После этих слов я выплюнул ее губы и вышел.
Когда меня не было рядом, как бы мы ни расставались, что бы Лучана ни делала, она ощущала глубокую пустоту и себя лежащей на ее холодном дне. Как рыба в пересохшем русле реки, которая молчала от того, что умела говорить только со мной и время от времени вертела хвостом, так, для проверки своей привлекательности. Вот и сейчас она подошла к зеркалу, опустила голову, сбросила волосы вниз, чтобы вскоре заново уложить их и привести в порядок, будто это были не волосы вовсе, а ее расстроенные нервы. Она усмехнулась, вспомнив о валерьянке: «Скорее ты волнорез, разбивающий волны страсти в моем море любви».
Затем Лучана долго бродила по дому, не находя себе места, пока не остановилась у аквариума. Окунула в него взгляд и ахнула. Одна рыбка болталась на поверхности вверх брюхом, другая все еще целовала ее.
Время от времени Фортуна отвлекалась от книги, то на торжество облаков за окном, то на общежитие людей, не знавших, как скоротать время полета. Последние слонялись по проходам на высоте десять тысяч метров, осознавая, что научились летать, не получая от этого никакого удовольствия.
Я летел на красном Мустанге по шоссе Милан-Рим, на сорок восьмом километре увидел ее. Она шла пешком, объятая летом, обтянутая легким ситцевым платьем, в руках туфли на каблуке. Ее ягодицы блестели в лучах уходящего солнца, походка была изящна. Но не это остановило меня, а мое чистое сердце, которое шепнуло: «Как тебе?»
— Такую я любил бы вечно, — ответил я, любуясь, как волосы незнакомки полем пшеничным играли с закатом солнца. Поравнялся с ней, пришлось долго уговаривать, пока она не села ко мне. Мы развернулись, чтобы взять на буксир сломанную машину.
— В вашем салоне, кажется, кто-то уже сидит, — заметил я.
— Это муж, — ответила девушка.
«А ты думал? — Сердце мое улыбнулось. — Такие киски одиночеством не страдают».
— Он спит что ли?
— Нет, он мертв. — Она спокойно поправила волосы. — Я убила его.
— Убила? — Меня передернуло. — Но за что?
Когда мы подъехали ближе, я с ужасом узнал в нем себя.
— За что, черт возьми? — повторил я вопрос и, посмотрев на девушку, признал в ней Лучану.
— За то, что все это время я надеялась встретить того, кто любил бы.
Меня разбудил телефонный звонок, и я был ему благодарен. Человек просто ошибся номером и спас от сущего кошмара. Я встал с постели. Лучаны уже не было рядом. Надел трусы и майку, подошел к аквариуму и насыпал корм голодным золотым рыбкам. Те медленно начали собирать с поверхности воды свой завтрак. Включил компьютер. Мне нужен был какой-то мозговой штурм, чтобы проснуться окончательно. Пока экран открывал свои окна, решил позвонить Лучане:
— Здравствуй.
— Ну, привет.
— Что делаешь?
— Не люблю.
— Получается?
— Получалось, пока ты не позвонил.
— А я, напротив, люблю тебя.
— В твоих словах ни слова правды.
— Зато сколько любви. Я люблю тебя, в чем проблема?
— В том, что из-за этого ты стал недолюбливать себя.
— Да, возможно, я подстраиваюсь, стелюсь, но все из-за того, что ты ходишь сама не своя. И я не знаю, как тебя вывести из этого состояния. Ты же не такая на самом деле. Разве так сложно быть собой?
— Нет, если бы ты не мешал.
— Но в моих планах мешать тебе всю жизнь. Почему ты опять молчишь? Почему ты никогда меня не слушаешь?
— Почему? Слушаю, когда ты говоришь о любви, а если я молчу, значит, меня нет.
— Что значит нет?
— Я черствею от твоих поступков. Ты можешь это понять: любовь пришла и ушла, но ты пришел и остался. Поэтому я не хочу, чтобы ты на меня просто смотрел, когда я мою посуду, полы, готовлю еду, я хочу, чтобы ты меня видел.
— Иногда я действительно не понимаю, что ты от меня хочешь? Рыбок я покормил, — начал я параллельно читать новости.
— От тебя мне нужно только одно — чтобы ты испытывал ко мне голод.
Я уже пожалел было, что позвонил. Я чувствовал, как во мне закипает вулкан. И это утром, когда хочется быть блаженным и расслабленным. Медленно перемалывать во рту кофе с круассанами, когда хочется видеть ее обнаженную грудь, едва прикрытую куском чистого хлопка. Чтобы хотелось не только утром, но и днем, и вечером, и в понедельник.
— Я знаю, каких слов здесь не хватает, давай все сначала: я хочу тебя! — выдул я в трубку, пальцами отвечая редактору одной газеты по поводу опубликованной статьи.
— Знал бы ты, как приятно такое слышать после стольких лет совместной жизни.
— Приятнее, чем признание в любви?
— Даже не сравнивай. Себе я могу простить все что угодно: ложь, ревность, сомнения, даже измену, тебе — нет. А знаешь почему?
— Потому что любишь себя? — перешел я уже на личную переписку, отсылая односложные ответы.
— Нет, потому что если прощу, то перестану.
— Черт, почему мне только с тобой так хорошо, — продолжал я настаивать на благоприятном исходе разговора.
— Потому что ты болван.
— Что ты сказала? — но терпение мое было не вечным.
— Что не надо меня сравнивать с другими. И вообще, твои чувства меня больше не трогают.
— Совсем?
— Они пожирают, — рассмеялась Лучана в трубку.
Чертова женщина, как же легко ей удается довести меня до ручки, до той самой ручки, которую хочется дернуть как стоп-кран. Сказать ей и себе: «Стоп, сейчас я размотаю этот комок нервов». Она же, как всякая любящая женщина, бросается помочь тебе в этом. И все начинается заново: ты слушаешь, ты говоришь, на самом деле, молчаливо ожидая всякого раза, когда сможешь переступить порог ее неги, предварительно вытерев ноги о коврик из собственного достоинства.
— Представляешь, они меня убивают, а я, оказывается, бессмертен, — закончил свой рассказ Павел.
— Со мной тоже часто так бывает, — отвлеклась от книги Фортуна.
— Как ты думаешь, к чему мой сон?
— Не знаю, я не разбираюсь в снах, в которых меня не было, — вдруг стало стыдно Фортуне, что она прослушала его содержание. Теперь придется идти по минному полю, стараясь отбиваться общими ответами, так чтобы не обидеть.
— Странное совпадение, в книге герой тоже свой сон описывает.
— Пересечение иллюзий. Только у него лето, а у меня зима.
— Надо было мне на тебя тоже плед накинуть, — обрадовалась своей находчивости Фортуна. — А я никак не могу заставить себя начать читать книгу с начала, так и выхватываю страницами.
— Может, и не надо тогда заставлять, иначе снова как в жизни получится: выхватишь страницу, а ею уже кто-то подтерся, — усмехнулся Павел и снова пригубил бутылочку.
— Что так печально-то?
— Вино нагрелось, наверное. Хотел пошутить, в итоге пошлость какая-то вырвалась. Ты читай, не обращай на меня внимания.
— Как я могу не обращать? — начала медленно вырывать глазами новую страницу из книги Фортуна.
— Как прошла вечеринка?
— Как и ожидалось, даже удалось не напиться.
— Встретил кого-нибудь? — доставала из пакета продукты Лучана.
— Да, одна незнакомая сучка предложила мне ногу и сердце.
— А ты? — уронила она яблоко, освобождая сумку.
— Привел ее сюда и сказал: «Чувствуй себя, как дома», — остановил я его ногой, поднял и передал Лучане.
— Не очень оригинально.
— А как, по-твоему, оригинально?
— «Чувствуй себя, как у меня дома» или лучше даже: «Чувствуй себя, как у Лучаны дома».
— Ты же знаешь, так всегда говорят, если слов не хватает, когда нечем заняться.
— Кризис жанра? Так уж и нечем?
— А чем? Любви не было, даже с первого взгляда.
— Целовал ее?
— Пробовал.
— Ну и как?
— Чужое все, не губы, а помидоры тепличные, не кожа, а кожзаменитель. Я с ней ничего не испытал даже.